Нежить - Адамс Джон Джозеф. Страница 41

Старик встретил меня у дверей и провел в дом. Я представлял себе этакую пыльную, полутемную кунсткамеру, такую же старомодную, как ее владелец, освещенную едва ли не свечами, и надеялся, что по выставленным в ней экспонатам, как в детективе, расшифрую подлинную натуру Мальтузиана. Ничего подобного. Дом был прекрасно освещен и обставлен скромно, но с большим вкусом.

— Надеюсь, вы любите мерло, — сказал хозяин, ведя меня в кухню по коридору, обшитому дубовыми панелями.

— Да, — ответил я.

— Полезно для сердца, — заметил он и рассмеялся.

Стены коридора были увешаны фотографиями Мальтузиана с разными людьми. Он шел быстро, а я из вежливости не стал задерживаться, но, кажется, успел разглядеть один портрет хозяина в детстве и довольно много его снимков с различными военными чинами. Если не ошибаюсь, на одном из них мелькнуло лицо экс-президента.

Обширная кухня была застелена старым линолеумом в черно-белую клетку и ярко освещена флуоресцентными лампами. На столе посередине была разложена шахматная доска, большая бутылка темного вина, два изящных хрустальных бокала и плоская серебряная коробочка. Хозяин уселся по одну сторону и жестом указал мне на стул напротив. Он наполнил оба бокала, открыл коробочку, достал сигарету, зажег ее, затянулся и затем сделал первый ход конем.

— В шахматах я слабоват, — промямлил я и тоже сделал ход конем.

Мальтузиан махнул рукой, сбросил пепел на пол и ответил:

— Пусть это не помешает нам насладиться игрой.

Некоторое время мы играли молча, а затем я задал вопрос, который интересовал меня с тех самых пор, как я узнал о профессии хозяина дома.

— К какой же психологической школе вы принадлежали? К юнгианцам? Или к фрейдистам?

— Ни к тем ни к другим, — был ответ. — Это все детские забавы. Я глушил крыс током. И заставлял собак пускать слюни.

— Так вы бихевиорист? — догадался я.

— Извините, если я вас разочаровал, — засмеялся Мальтузиан.

— Я пользуюсь теми же методами, когда учу добропорядочных пуритан, — сказал я, отчего хозяин засмеялся еще громче. Он ослабил свой вечный галстук-шнурок и поправил очки, а затем пробил мою жалкую пешечную защиту своим слоном.

— Я не мог не заметить фотографий на стене, — сказал я. — Вы служили в армии?

— Обижаете! — ответил Мальтузиан. — Я был на правительственной службе США.

— В каком подразделении?

— В одном из довольно секретных. Иначе я не мог бы перевезти сюда мать, отца и сестру.

— Откуда?

— С родины.

— А где ваша родина?

— Ее больше нет. Знаете, как в волшебной сказке: целая страна исчезла по мановению геополитической волшебной палочки. — С этими словами Мальтузиан поставил мне шах комбинацией пешки и ладьи.

— А что ваша сестра? — спросил я.

— Она была очень похожа на вашу девочку, на Лиду. Красивая, умная, а какая художница!

С этой минуты он завладел беседой, как и шахматной партией, и мало-помалу вынудил меня подробно рассказать всю свою биографию: где я учился, как познакомился с женой, как родилась моя дочь, как мы ведем семейную жизнь.

Это был допрос, но вполне тактичный, а вино сделало меня сентиментальным. Я рассказал ему все, и это, похоже, доставило Мальтузиану величайшее удовольствие. Он кивал, когда я клялся в любви к жене, и смеялся всем забавным шалостям Лиды, какие я только мог вспомнить, а помнил я все до единой. Я сам не заметил, как сыграл с ним три партии и был уже изрядно навеселе. Хозяин проводил меня по коридору к парадной двери. Словно из воздуха появилась коробка шоколадных конфет для моей жены.

— Это для леди.

Затем Мальтузиан вручил мне еще одну коробку, побольше. Затуманенным взглядом я различил изображение Рэт-Финка — отвратительной толстобрюхой крысы, талисмана лихих автогонщиков конца шестидесятых.

— Это конструктор, — сказал старик. — Помогите дочке его собрать, и чудище ей очень понравится.

Я улыбнулся, узнав картинку, которую видел только подростком.

— Папаша Рот, [14] — сказал хозяин, деликатно подвел меня к двери и тихо закрыл ее за мной.

Хотя моей задачей было разрешить загадку Мальтузиана, визит сделал его образ лишь более таинственным. Я играл с ним в шахматы еще дважды, и оба раза все шло по тому же сценарию. Только раз я был близок к разгадке — когда мы с Лидой уже собрали Рэт-Финка и раскрашивали его. «Глушил крыс током», — вспомнились мне слова Мальтузиана. Перед глазами на миг возникла картина: звенит звонок, и у меня течет слюна.

В день, когда Лида принесла мне первый весенний крокус, бледно-лиловый с оранжевой сердцевиной, Мальтузиана увезла «скорая помощь». Я очень волновался и попросил Сьюзен, дипломированную медсестру, использовать ее связи в больницах и выяснить, где он и что с ним. Сьюзен почти всю пятницу провела у телефона, но так ничего и не разузнала.

2

Шли дни, и я стал думать, что Мальтузиан, наверное, умер. Затем, спустя неделю после того, как его увезли на «скорой», я обнаружил в почтовом ящике записку. В ней было всего два слова: «Вечером шахматы».

Я дождался назначенного часа и, получив от Сьюзен список вопросов, которые необходимо было задать старику о его здоровье, а от Лиды — открытку с пожеланиями здоровья и изображением пляшущего зомби, отправился в дом на углу.

На звонок Мальтузиан не ответил, поэтому я открыл дверь и крикнул:

— Эй! Добрый вечер!

— Входите! — отозвался хозяин из кухни.

Я прошел по коридору и обнаружил, что Мальтузиан уже сидит за столом. На столе были и вино, и портсигар, но шахматная доска отсутствовала.

— Что с вами случилось? — спросил я, увидев его.

Мальтузиан стал еще сутулее и морщинистее, он обмяк в кресле, словно мешок тряпья. Белоснежная шевелюра заметно поредела и приобрела желтоватый оттенок. В руках старик сжимал трость, с которой я раньше видел его только на улице, а детская лукавая усмешка, смесь невинности и злорадства, сменилась нездоровой, натужной ухмылкой Рэт-Финка.

— Шахмат не будет? — спросил я, чтобы скрыть потрясение и жалость.

— Сегодня поиграем в другие игры, — вздохнул хозяин в ответ.

Я хотел снова спросить его, что с ним случилось, но старик сказал:

— Сначала выпейте бокал вина, а потом вы все услышите.

Мы молчали, пока я наливал себе вина и пил его. Раньше я не замечал, что повязка на костяной женской головке не полностью закрывает ей левый глаз. Пока я делал, что велел хозяин, она глядела на меня. Когда же стакан опустел и я налил себе еще, Мальтузиан поднял глаза и проговорил:

— А теперь слушайте меня внимательно. Я исповедуюсь вам и сообщу последнюю волю умирающего.

Я собрался было возразить, но старик прижал к губам набалдашник трости, давая мне знак молчать.

— В сентябре тысяча девятьсот шестьдесят девятого года я был на конференции Американской психологической ассоциации в Вашингтоне. С докладом выступал один принстонский профессор, некто Джулиан Джейнс. Вы о нем слышали?

Я помотал головой.

— Значит, услышите. Его скандальный доклад был озаглавлен: «Сознание как следствие развития двуполушарного мозга». Одно название подействовало на многих присутствовавших как красная тряпка на быка. Когда мистер Джейнс принялся излагать свою теорию, все были уверены, что он сущий еретик. Он заявил, что индивидуальное сознание в том виде, в каком мы знаем его сейчас, появилось лишь на самом последнем этапе истории человечества. До этого люди, словно шизофреники, слышали голоса в голове и руководствовались их повелениями. Собирателям и охотникам, жившим уже после ледникового периода, было важно обладать одним разумом на всех. Они слышали голос уважаемого старейшины их племени, который, вероятно, уже отошел в мир иной. Это и был хваленый «глас Божий». Индивидуального «я» тогда, по всей видимости, не существовало.

— Вы хотите сказать, — проговорил я, — что, когда древние говорят о слове Божьем, это следует понимать буквально?