Стеклянный цветок (сборник) - Мартин Джордж Р.Р.. Страница 48
Но так ли это? Как сказал Лавкрафт, «не мертво то, что в вечности пребудет». С 2001 года «Дикие карты» выходят в издательстве «Айбукс». После семилетней паузы опубликован шестнадцатый том с новыми историями. Семнадцатый находится в процессе подготовки; для нового поколения читателей переиздаются первые тома. Опять ведутся переговоры об играх, киносценариях и комиксах. Что из этого осуществится? Будет ли восемнадцатая книга, девятнадцатая, двадцатая? Откуда мне знать…
Хотя я не стал бы держать пари против нас. Мне знакома одна черепаха, у которой было больше жизней, чем у любого кота.
Черепашьи игры
© Перевод И. Тетериной.
Когда в сентябре Томас Тадбери поселился в общежитии, первым делом он повесил на стенку фотографию президента Кеннеди с его автографом и обтрепанную обложку «Тайм» сорок четвертого года выпуска с помещенным на ней портретом Джетбоя, которого тогда как раз объявили Человеком года. К ноябрю на снимке Кеннеди не осталось живого места от следов дротиков Родни, который украсил свою часть комнаты флагом Конфедерации и дюжиной разворотов «Плейбоя». Он не переваривал евреев, ниггеров, джокеров и Кеннеди, да и Тома тоже не особенно жаловал. Весь осенний семестр он развлекался как мог: размазывал по кровати Тома крем для бритья, зашивал штанины брюк, прятал его очки, засовывал в ящики его письменного стола собачьи экскременты.
В тот день, когда Кеннеди застрелили в Далласе, Том вернулся к себе в комнату, едва сдерживая слезы. Род приготовил ему подарок — поработал над портретом красной ручкой. Теперь вся макушка Кеннеди была окровавлена, а глаза перечеркнуты маленькими красными крестиками. В углу рта был пририсован болтающийся язык.
Томас Тадбери смотрел на это долго-долго. Он не плакал, нет; он не мог позволить себе расплакаться. Он принялся собирать чемоданы.
Стоянка первокурсников располагалась в другом конце кампуса. Замок на багажнике его пятьдесят четвертого «меркьюри» был сломан, и он зашвырнул сумки на заднее сиденье. На ноябрьском холоде прогревать двигатель пришлось довольно долго. Должно быть, вид у него, пока он сидел там и ждал, был дурацкий: стриженный под «ежик» пухлый коротышка в роговых очках, уткнувшийся лбом в руль, как будто его вот-вот стошнит.
Выруливая со стоянки, он заметил новенький блестящий «олдсмобиль-катласс» Родни. Том переключился на нейтральную передачу и некоторое время стоял на месте, раздумывая. Потом огляделся по сторонам. Поблизости никого не было видно — все сидели перед телевизорами и смотрели новости. Он нервно облизал губы и оглянулся на «олдсмобиль». Костяшки пальцев, сжимавших руль, побелели. Затем Татбери впился взглядом в автомобиль, наморщил лоб и нажал!
Первыми подались двери, медленно вогнувшись внутрь под давлением. С негромким хлопком разлетелись фары — сначала одна, за ней другая. Заднее стекло внезапно раскололось, разбрызгав осколки во все стороны. Щитки согнулись и отвалились — металл протестующе заскрипел. Разом лопнули обе задние шины, за ними следом просели крылья, потом капот. Лобовое стекло рассыпалось в мелкую крошку. Треснул картер, за ним — стенки бензобака: масло и бензин хлынули под днище машины. К тому времени Том Тадбери почувствовал себя уверенней, и это облегчило ему задачу. Он представил, что стискивает «олдсмобиль» в воображаемом великанском сильном кулаке, и принялся сжимать его все сильнее и сильнее. Над стоянкой разнесся звон и скрежет, но его никто не услышал. Том методично плющил «олдсмобиль», превращая его в комок смятого металла.
Когда все было кончено, он переключил передачу и оставил колледж, Родни и свое детство позади — навсегда. Где-то плакал великан.
Тахион проснулся. К горлу подкатывала тошнота, в висках пульсировала кровь в такт с громогласными всхлипываниями. В темной комнате все казалось странным и незнакомым. Неужели опять пришли убийцы и его семье снова грозит опасность? Нужно отыскать отца. Пошатываясь, он встал на ноги, его повело в сторону, и пришлось ухватиться за стену, чтобы не упасть.
Стена оказалась слишком близко. Это не его покои, здесь все чужое, а этот запах… Тут к нему снова вернулась память. Уж лучше бы убийцы.
Ему вновь снился Такие. Он пошарил рукой в темноте, нащупал шнур, которым включался верхний свет. Дернул за него, и голая лампочка бешено закачалась; по стенам заплясали тени. Во рту стоял мерзкий привкус, грязные волосы лезли в глаза, одежда смялась. Но хуже всего было то, что в бутылке не осталось ни капли.
Тахион беспомощно огляделся по сторонам. Комната шесть на десять футов на втором этаже меблирашки, именуемой просто «Комнаты», на Боуэри-стрит. Забавно, но раньше вся здешняя округа тоже называлась «Боуэри» — так сказала ему Ангеллик. Но то было раньше; теперь она звалась как-то по-другому. Он подошел к окну и поднял штору. В помещение хлынул желтый свет фонаря. На другой стороне улицы великан тянулся к луне и плакал оттого, что не мог ее достать.
Его звали Крошкой. Тахион полагал, что это было проявлением человеческого остроумия. В Крошке было бы четырнадцать футов роста, если бы он только мог встать. Его безмятежное простодушное лицо увенчивала спутанная копна мягких темных волос. Ноги у него были стройные и абсолютно пропорциональные. В этом-то и заключалась ирония: стройные, абсолютно пропорциональные ноги не могли выдержать тяжести четырнадцатифутового человека. Крошка сидел в деревянном инвалидном кресле, здоровой механизированной махине на четырех лысых колесах, снятых с разбитого полуприцепа. Увидев в окне Тахиона, он завопил что-то бессвязное, как будто узнал его. Такисианин отошел от окна. В Джокертауне снова наступила ночь. А ему… ему совершенно необходимо было выпить.
Здесь все пропахло плесенью и блевотой, а какой невыносимый холод! «Комнаты» отапливались далеко не так хорошо, как те отели, в которых он часто останавливался в прошлом. На него нахлынули непрошеные воспоминания о «Мэйфлауэре» в Вашингтоне, где они с Блайз… Нет, об этом лучше не думать. Ладно, сколько времени? Довольно поздно. Солнце уже зашло, а по ночам в Джокертауне жизнь била ключом.
Он подобрал с пола пальто и накинул его на плечи. Даже донельзя перепачканное, оно было великолепно — восхитительного ярко-розового цвета, с золотыми бахромчатыми эполетами на плечах и петлями из золотого галуна, которыми застегивался длинный ряд пуговиц. Тот мужчина из Гудвилла сказал, что раньше оно принадлежало музыканту. Тахион уселся на край продавленного матраса и стал натягивать сапоги.
Уборная находилась в конце коридора. От его мочи, забрызгавшей бортик унитаза, шел пар; руки так тряслись, что он не мог даже толком прицелиться. Тахион поплескал в лицо холодной, отдающей ржавчиной водой и вытер руки несвежим полотенцем.
На улице он немного постоял под скрипучей вывеской, глядя на Крошку. Его терзали горечь и стыд, к тому же Tax чувствовал себя слишком трезвым. Крошке он ничем помочь не мог, а вот с трезвостью кое-что сделать было можно. Он отвернулся от рыдающего великана, глубоко засунул руки в карманы пальто и быстро зашагал по Боуэри.
В переулках джокеры и пьяницы передавали друг другу бутылки, обернутые коричневыми бумажными пакетами, и тусклыми глазами провожали прохожих. В барах, конторах ростовщиков и магазинчиках масок шла бойкая торговля. Знаменитый Десятицентовый Музей дикой карты на Боуэри (его называли так до сих пор, хотя входную плату давно уже повысили до четвертака) уже закрылся. Тахион однажды побывал там, два года назад, в тот день, когда его совсем замучила совесть. Вместе с пятком особенно причудливых джокеров, двумя десятками пробирок с «безобразными младенцами джокеров», плавающими в формалине, и небольшим сенсационным роликом о Дне дикой карты в музее имелась выставка восковых фигур, среди которых были Джетбой, «Четыре туза», джокертаунская оргия и… он сам.