Лилия долины - де Бальзак Оноре. Страница 25

— Маменька, а у меня хороший виноград?

— Не надо так спешить, мой мальчик! — проговорила она. Затем провела рукой по моей шее и волосам и, нежно похлопав меня по щеке, добавила: — Смотри, ты весь в поту!

В первый и последний раз я услышал такие ласковые ноты в ее голосе и милое «ты» на устах, словно мы были любовниками. Я смотрел на густые зеленые изгороди, усыпанные ягодами дикой малины и ежевики, я слышал крики детей, видел за работой сборщиков винограда, тележку, груженную бочками, людей с корзинами за плечами!.. Как ярко все это запечатлелось в моей памяти, все, вплоть до миндального деревца, возле которого стояла она, свежая, оживленная, смеющаяся, под раскрытым зонтиком! Затем я принялся срезать грозди и класть их в корзину, а когда она наполнялась, высыпал ее в большую бочку, стоявшую поодаль; я работал усердно, молчаливо, неустанно, и эти неторопливые, размеренные движения умиротворяли мою душу. Механическое занятие доставляло мне невыразимое удовольствие, ибо такая работа направляет жизнь в нужное русло и укрощает порывы страсти, грозящей все испепелить. Я понял тогда, сколько мудрости заключено во всяком однообразном труде, и оценил правила монастырской жизни.

Впервые за много дней граф не был ни мрачен, ни раздражен. Вид Жака, будущего герцога де Ленонкур-Морсофа, казавшегося вполне здоровым, бледное личико которого разрумянилось, а щеки были измазаны виноградным соком, радовал сердце отца. В этот последний день сбора винограда «генерал» обещал устроить вечером на площадке перед Клошгурдом бал в честь возвращения Бурбонов; веселье обещало быть всеобщим. Когда мы шли обратно, я предложил руку графине; она крепко оперлась на нее, словно желая показать, как переполнено ее сердце, и по-матерински поделиться со мной своей радостью.

— Вы приносите нам счастье! — сказала она мне на ухо.

Эти слова, произнесенные мелодичным голосом Анриетты, доставили мне такую радость, какую уже не могла дать ни одна женщина в мире: ведь я знал о ее бессонных ночах, о всех тревогах ее прошедшей жизни, такой томительной и трудной, хотя бог никогда не покидал бедную женщину!

— Печальное однообразие моих дней нарушено, жизнь становится прекрасной и сулит мне надежду, — проговорила она, помолчав. — Только не покидайте меня! Прошу вас, уважайте мои невинные суеверия! Будьте старшим братом моих детей, их провидением!

Во всем этом нет ничего надуманного, Натали: чтобы познать бездонную глубину любви, надо еще в юности бросить лот в те многоводные озера, на берега которых приводит нас судьба. Если у одних людей страсть похожа на поток лавы, текущей меж выжженных берегов, то у других она преображается, натолкнувшись на неодолимое препятствие, и наполняет кратер вулкана кристально чистой водой.

Вскоре нас ждало новое развлечение. Г-жа де Морсоф хотела приучить своих детей к практической жизни и воочию показать им, с каким трудом достаются деньги. Вот почему она позволила им обоим иметь свою долю в неустойчивых доходах с поместья, так часто зависящих от случайностей. Итак, Жаку принадлежал урожай орехов, а Мадлене — урожай каштанов. Через несколько дней после описанного празднества мы занялись сбором каштанов, а потом и сбором орехов. Сбивать шестом каштаны для Мадлены и видеть, как падают их коричневые плоды, мягко подпрыгивая в бархатистом слое пыли, устилающем скудную землю, на какой обычно растут эти деревья; забавляться серьезным видом девочки, которая оглядывает каждую кучку каштанов, оценивая их стоимость и мечтая об удовольствиях, которые она может себе доставить на собственные деньги; слушать поздравления экономки Манетты — единственного человека, который заменял графиню подле детей; познавать, сколько поучительного кроется во всяком труде, необходимом, чтобы собрать урожай, гибнущий порой из-за капризов погоды... Какое все это доставляло удовольствие, и как приятно было любоваться простодушным восторгом детей, которые казались еще прелестней в строгой рамке осеннего пейзажа! У Мадлены был собственный амбар, и мне захотелось посмотреть, как будут убирать туда ее сокровища, и разделить радость девочки. Поверите ли, я и теперь вздрагиваю, вспоминая, с каким шумом сыпались из корзин каштаны и катились по желтоватому войлоку, покрывавшему земляной пол. Часть урожая Мадлены брал граф для своего хозяйства; кроме того, фермеры, крестьяне и все окрестные жители присылали покупателей для Душечки — ласковое обращение, принятое в нашем краю даже в разговоре с посторонними и словно созданное для Мадлены.

Жак был менее счастлив со сбором орехов, так как в течение нескольких дней шел дождь; но я утешил его, посоветовав попридержать орехи и продать их позднее с бoльшей выгодой. Г-н де Шессель сообщил мне, что ореховые деревья почти ничего не принесли в Бреемоне, Амбруазе и Вуврэ. Между тем в Турени ореховое масло в большом ходу, и Жак мог выручить по крайней мере сорок су с дерева, а у него их было не менее двухсот: доход обещал быть немалым! Мальчик хотел купить себе костюм для верховой езды. Его желание вызвало спор в семье, и граф принялся рассуждать о неустойчивости доходов с земельных владений и о необходимости откладывать деньги на неурожайные годы, чтобы всегда иметь средний доход. Я понял мысли Анриетты по ее молчанию: она радовалась, видя, что Жак прислушивается к словам отца и что благодаря ее святой лжи граф понемногу приобретает недостающий ему авторитет главы семейства. Разве я не говорил вам, описывая эту женщину, что человеческий язык бессилен передать величие ее духа и поступков? Когда бываешь свидетелем таких сцен, наслаждаешься ими, не рассуждая, зато как ярко выступают они впоследствии на мрачном фоне нашей бурной жизни! Они сверкают, подобно бриллиантам, в оправе из скорбных дум и горьких сожалений, сливающихся с воспоминаниями о минувшем счастье! Почему названия двух новых поместий, Кассина и Реторьера, которыми так много занимались супруги де Морсоф, волнуют меня гораздо больше, нежели прекраснейшие названия обетованной земли и древней Эллады? «Что любишь, о том и говоришь!» — восклицает Лафонтен. Эти названия имеют в моих глазах чудодейственную силу заклинаний; они объясняют мне могущество магии, вызывая навеки исчезнувшие тени, которые появляются из небытия и говорят со мной; я вновь вижу себя среди этой счастливой долины, вновь наслаждаюсь красотой ее пейзажа, голубизной туреньского неба! Впрочем, разве чудо воссоздания прошлого не происходит издревле в сфере духовного мира? Не удивляйтесь, что я рассказываю вам о столь простых событиях: мелочи этой обыденной и даже будничной жизни были теми тонкими нитями, которыми я тесно связал себя с графиней.

Заботы об обеспечении детей причиняли г-же де Морсоф не меньше беспокойства, чем их слабое здоровье. Я вскоре понял, насколько она была права, говоря о своей тайной роли в хозяйстве Клошгурда, и, постепенно познакомившись с ним, получил о нашем крае сведения, которые должен был бы знать каждый государственный деятель. После десяти лет усилий графине удалось изменить систему земледелия в своем поместье, где она «расчетверила» все возделанные поля (это выражение употребляют в Турени, когда хотят пояснить, в чем заключается система многополья, при которой под пшеницу отводят ежегодно лишь четвертую часть всей пахотной земли, а на остальных сеют другие злаки). Чтобы победить косность арендаторов, г-жа де Морсоф решила расторгнуть прежние договоры, разделить свои владения на четыре крупные фермы и вновь сдать их «на половинных началах» — вид аренды, согласно которому землевладелец, предоставляя фермерам хозяйственные постройки, скот и семена, делит с ними расходы и полученный урожай. За разделом наблюдает посредник, взыскивающий с фермеров в пользу хозяина половину доходов натурой; система, как видите, громоздкая, причем ее усложняет отчетность, которая то и дело меняется в зависимости от характера посевов. Графиня предоставила в полное распоряжение г-на де Морсофа пятую ферму и земли, примыкающие к Клошгурду, отчасти, чтобы занять его, а отчасти, чтобы доказать арендаторам на опыте превосходство нового метода. Как хорошая хозяйка, она постепенно, с чисто женской настойчивостью, перестроила две фермы по планам ферм Фландрии и Артуа. Нетрудно понять ее намерения. По истечении срока договоров, заключенных с арендаторами «на половинных началах», графиня хотела создать из своих четырех ферм две новые прекрасные фермы и сдавать их за наличный расчет энергичным и сметливым земледельцам, чтобы упростить способ получения доходов с Клошгурда. Боясь умереть первой, она стремилась оставить графу поместье, приносящее твердый доход, а детям завещать состояние, которое не погибло бы, попав в неумелые руки. В ту пору фруктовые деревья, посаженные десять лет назад, давали превосходный урожай. Живые изгороди, защищавшие поместье от всяких посягательств, великолепно разрослись. Тополи, вязы и другие деревья стояли высокие и тенистые. Вместе с только что приобретенными поместьями земли Клошгурда, разделенные на четыре большие фермы — две из них еще предстояло выстроить, — должны были приносить шестнадцать тысяч франков золотом, по четыре тысячи с каждой фермы, не считая доходов с виноградников, с двухсот арпанов леса и образцовой фермы, конечно, при условии, что удастся ввести новую систему земледелия. Все фермы можно будет соединить дорогами с большой прямой аллеей, которую предполагалось проложить от Клошгурда до шинонской дороги, откуда оставалось до Тура не более пяти лье; недостатка в арендаторах не будет, особенно теперь, когда все заговорили о новшествах, введенных графом, об его успехах и о высоких урожаях на землях Клошгурда. Г-жа де Морсоф хотела вложить по пятнадцати тысяч франков в оба купленных поместья, чтобы превратить господские дома в две большие фермы; в таком случае их легче будет сдать, особенно если направить туда года на два управляющим некоего Мартино, самого старательного и честного посредника, который вскоре останется не у дел, ибо срок договоров со всеми четырьмя арендаторами подходит к концу и теперь предстоит сдать фермы за наличный расчет. Эти простые планы, требовавшие, однако, затраты более тридцати тысяч франков, были предметом бесконечных споров, а подчас и жестоких ссор между Анриеттой и графом, во время которых ее поддерживала лишь забота о будущем детей. Мысль: «Что станется с ними, если я завтра умру?» — приводила ее в ужас. Только кротким, спокойным людям, чуждым ненависти и гнева, тем, кто старается распространить на окружающих глубокий мир своей души, известно, сколько сил требует такая борьба, какой горячей волной приливает кровь к сердцу, когда приходится вступать в единоборство, и какая наступает усталость, если все усилия оказываются тщетными. И вот несчастная женщина стала жертвой мелочных придирок и оскорбительных выпадов мужа как раз в ту пору, когда дети окрепли и были уже не такие худые и бледные, ибо на них благотворно повлияло осеннее изобилие фруктов, когда она с умилением следила за их играми и радость вливала в нее новые силы, врачуя истерзанное сердце. Граф, испуганный грядущими переменами, оспаривал их пользу с тупым и злобным упрямством. Наперекор всякой логике он возражал против доводов жены, точно ребенок, не верящий в действие солнечного тепла на урожай. Графиня одержала верх. Победа здравого смысла над безумием успокоила боль ее ран, и она забыла об обидах. В тот же день она предложила совершить прогулку в Кассин и Реторьер, чтобы решить, какие работы там следует предпринять. Граф шел впереди один, за ним бежали Жак и Мадлена; а мы с графиней замыкали шествие, медленно следуя за детьми; она говорила со мной своим мягким, тихим голосом, который напоминал шепот морских волн, набегающих на прибрежный песок.