Отец Горио (др. перевод) - де Бальзак Оноре. Страница 39

— Господи боже мой! Добрейший господин Вотрен, — продолжала госпожа Кутюр, — говорит, а он, как ты видишь, человек набожный; я рада, что он не безбожник, как другие, которые бога чтут не больше, чем черта… Так вот, господин Вотрен говорит: пути провидения неисповедимы.

С помощью Сильвии Викторина и госпожа Кутюр перенесли, наконец, Эжена в его комнату и положили на кровать, а кухарка расстегнула его, чтобы ему было удобнее. Как только покровительница ее отвернулась, Викторина перед тем, как уйти, запечатлела на лбу Эжена поцелуй, и эта запретная ласка наполнила ее безграничным счастьем. Она вернулась к себе, слила, так сказать, в единую мысль множество радостных переживаний этого дня, создала из них картину, долго любовалась ею и заснула как самое счастливое существо во всем Париже. Пирушка, которою воспользовался Вотрен, чтобы напоить Эжена и папашу Горио вином с примесью снотворного зелья, привела к его собственной гибели. Бьяншон под хмельком позабыл спросить у Мишоно о Надуй Смерть. Если бы он произнес эту кличку, то, конечно, пробудил бы бдительность Вотрена или — назовем его настоящим именем — Колена, каторжной знаменитости. А затем в ту самую минуту, когда Мишоно вычисляла, не выгоднее ли, полагаясь на щедрость Колена, предупредить его и помочь ему скрыться ночью, — прозвище «Венера с кладбища Пер-Лашез» привело ее к решению выдать каторжника. Она вышла в сопровождении Пуаре и направилась к знаменитому начальнику сыскной полиции на улицу Сент-Ан, все еще думая, что имеет дело с крупным чиновником по фамилии Гондюро. Начальник сыскной полиции принял ее любезно. После того как они договорились обо всем, Мишоно попросила дать ей снадобье, с помощью которого ей предстояло проверить наличие клейма. Удовлетворение, написанное на лице великого человека с улицы Сент-Ан, в то время как он доставал пузырек из ящика письменного стола, помогло Мишоно сообразить, что арест этот представляет нечто поважнее поимки простого каторжника. Пораскинув умом, она заподозрила, что полиция надеется на основании какого-нибудь доноса каторжан-предателей вовремя захватить значительные ценности. Когда Мишоно высказала свои догадки полицейской лисе, тот улыбнулся и постарался рассеять подозрения старой девы.

— Вы ошибаетесь, — сказал он. — Колеи — самая опасная «Сорбонна», какая только встречалась когда-либо среди воров. Вот и все. Мошенники отлично знают это; он — их знамя, их опора, словом, их Бонапарт; все они его любят. Этот шельмец никогда не оставит нам своего чурбана на Гревской площади.

Мишоно не поняла, и Гондюро объяснил ей, что значат два слова, заимствованные им из блатного языка. Сорбонна и чурбан — два энергических выражения на языке воров, — первых, кто почувствовал необходимость рассматривать человеческую голову с двух точек зрения. Сорбонна — голова живого человека, его советчица, его мысль. Чурбан — презрительное название, долженствующее выразить, как мало стоит голова, когда она отрублена.

— Колен издевается над нами, — продолжал Гондюро. — Имея дело с людьми, подобными стальному клинку английского закала, мы при малейшем сопротивлении во время ареста убиваем их. Мы рассчитываем, что завтра утром Колен станет сопротивляться, и мы убьем его. Таким образом, удастся избежать процесса, расходов на содержание под стражей, на питание; а общество избавится от обузы. Судебное разбирательство, вызов свидетелей, вознаграждение, выдаваемое им, казнь — словом, все необходимое для устранения подобных мерзавцев законным порядком, все это обходится побольше тысячи экю, которые вам причитаются. Мы выгадываем время. Хорошенько пырнув Надуй Смерть штыком в брюхо, мы предотвратим сотню преступлений и избавим от соблазна с полсотни негодяев, которые благоразумно станут держаться в должном отдалении от исправительного суда. Вот что такое хорошо организованная полиция. С точки зрения истинной филантропии поступать так, значит, предупреждать преступления.

— Больше того — это значит служить своему отечеству! — добавил Пуаре.

— Именно, — подхватил начальник. — Сегодня вы рассуждаете здраво. Да, конечно, мы служим отечеству. Общественное мнение относится к нам крайне несправедливо! Мы оказываем обществу великие, но непризнанные услуги. Словом, человек незаурядный должен стать выше предрассудков, а христианин должен безропотно переносить несчастья, которые влечет за собой доброе дело, когда оно идет вразрез с прописной моралью. Париж, видите ли, всегда остается Парижем. Это объясняет всю мою жизнь. Мое почтение, мадемуазель. Я буду завтра со своими людьми в Королевском саду. Пришлите Кристофа на улицу Бюффон, к господину Гондюро, в тот дом, где мы виделись с вами. Ваш покорный слуга, сударь. Если вас когда-нибудь обокрадут, я всегда к вашим услугам.

— Ну, вот, — обратился Пуаре к Мишоно, — есть же такие дураки, что рвут и мечут при одном слове «полиция». Этот господин очень любезен, а что может быть проще его просьбы?

Следующему дню суждено было стать одним из самых необычных в истории Дома Воке. Доселе наиболее выдающимся событием в мирной жизни пансиона было появление промелькнувшей, как метеор, самозваной графини д'Амбермениль. Но всему суждено было померкнуть перед перипетиями этого великого дня, к которому впоследствии госпожа Воке вечно возвращалась, о чем бы ни заходила речь. Начать с того, что Горио и Эжен де Растиньяк проспали до одиннадцати. Госпожа Воке, вернувшись из театра «Гэте» в полночь, встала лишь в половине одиннадцатого. Уборка дома запоздала из-за долгого сна Кристофа, допившего бутылку вина, которым угостил его Вотрен. Пуаре и мадемуазель Мишоно не сетовали на то, что завтрак поспел позднее обыкновенного. Викторина и госпожа Кутюр тоже заспались. Вотрен в восьмом часу вышел из дому и вернулся как раз к завтраку. Таким образом, никто не жаловался, когда Сильвия с Кристофом четверть двенадцатого начали стучать во все двери, говоря, что завтрак подан. Пока слуга и кухарка отсутствовали, мадемуазель Мишоно, спустившись первою, вылила снадобье в серебряный молочник Вотрена со сливками для кофея, поставленными в горячую воду так же, как и сливки остальных пансионеров. Для выполнения своего замысла старая дева рассчитывала на этот обычай пансиона. Наконец, кое-как семеро жильцов сошлись к столу. Когда Эжен, потягиваясь, последним спускался по лестнице, посыльный вручил ему письмо от госпожи де Нусинген. Письмо гласило:

— Да, что случилось? — воскликнул Эжен и бросился в столовую, комкая недочитанное письмо. — Который час?

— Половина двенадцатого, — сказал Вотрен, накладывая сахару в кофей.

Беглый каторжник бросил на Эжена холодный, завораживающий взгляд. Некоторые люди, наделенные исключительной силой магнетизма, обладают способностью бросать такие взгляды, укрощающие, как говорят, буйнопомешанных в сумасшедших домах. Эжен затрепетал. С улицы донесся стук кареты, и ливрейный лакей господина Тайфера, тотчас же узнанный госпожою Кутюр, ворвался в комнату; лицо его выражало ужас.

— Барышня, — вскричал он, — вас требует ваш батюшка… Случилось большое несчастье. Господин Фредерик дрался на дуэли, он ранен шпагой в лоб, врачи не надеются его спасти. Вы едва успеете с ним проститься, он без сознания.