Полковник Шабер - де Бальзак Оноре. Страница 14

Движением руки полковник попросил ее замолчать, и примерно половину лье они проехали, не обменявшись ни словом. Перед взором Шабера встал образ двух детей.

— Розина!

— Я слушаю вас, сударь.

— Мертвецам не следовало бы выходить из могилы, верно?

— О нет, сударь, нет! Не считайте меня неблагодарной. Но поймите, вы оставили супругу, а теперь перед вами любящая женщина, мать. Если полюбить вас вновь не в моей власти, я все же не забываю, чем я вам обязана, я могу предложить вам дочернюю привязанность…

— Розина, — прервал ее мягко полковник, — я не сержусь на тебя. Забудем все, — добавил он с кроткой улыбкой, прелесть которой неизменно отражает красоту души. — Я не настолько огрубел, чтобы требовать видимости любви от женщины, которая не любит меня более.

Графиня бросила на него взгляд, исполненный такой горячей признательности, что несчастный Шабер готов был снова вернуться в братскую могилу под Эйлау. Иные люди обладают душой достаточно сильной, чтобы доказать любой ценой свою преданность, а наградой им служит сознание, что они сделали добро обожаемому существу.

— Друг мой, мы вернемся к этому разговору позже, когда успокоимся, — сказала графиня.

Беседа их приняла иное направление, ибо невозможно долго говорить на подобные темы. Хотя супруги то и дело возвращались к своему необычному положению то намеками, то прямо, все же они совершили очаровательную прогулку, как бы вернувшую их к прежней совместной жизни и ко временам Империи. Графиня придала этим воспоминаниям нежное очарование и внесла в беседу меланхолический оттенок, подчеркивая этим ее значительность. Она сумела оживить любовь, не пробуждая желаний, и словно невзначай открыла своему первому супругу, как обогатилась она духовно, стараясь исподволь приучить его к мысли, что отныне ему придется ограничить свое счастье теми радостями, какие вкушает отец возле любимой дочери.

Полковник раньше знал графиню времен Империи, теперь пред ним была графиня времен Реставрации.

Наконец карета, увозившая супругов, свернула на проселочную дорогу и подъехала к большому парку, разбитому в неширокой долине, между возвышенностью Маржанси и очаровательным селением Гроле. Графине принадлежал там прелестный дом, где, как сразу заметил полковник, все было тщательно приготовлено для их совместного пребывания. Несчастья — своего рода талисман, усиливающий прирожденные нам свойства: у некоторых он развивает недоверчивость и злобу, а у людей прекрасной души приумножает доброту. Под влиянием перенесенных несчастий полковник стал еще отзывчивей и лучше, чем он был, и мог постичь тайные муки женщины, которые не доступны пониманию большинства мужчин. Однако, несмотря на всю свою доверчивость, он не удержался, чтобы не спросить графиню:

— Значит, вы были твердо уверены, что вам удастся привезти меня сюда?

— Да, — ответила она, — если истец действительно оказался бы полковником Шабером.

Искренность, прозвучавшая в этом ответе, рассеяла появившиеся было подозрения полковника, и он сам их устыдился.

В течение трех дней супруга полковника Шабера была само обаяние. Казалось, своей непрестанной заботой и женской нежностью она хотела изгладить из его памяти все воспоминания о перенесенных им горестях, вымолить прощение за те муки, которые она, по ее уверениям, причинила ему невольно; ей доставляло удовольствие расточать перед ним — но, разумеется, не без оттенка должной меланхолии — все свое очарование, против которого, как она знала, он не мог устоять; ведь мы особенно чувствительны к некоторым движениям, к некоторым прелестям ума или сердца и пасуем перед ними; она стремилась вызвать в Шабере сочувствие к своему положению, растрогать его, чтобы овладеть его душой и целиком подчинить своей власти.

Решившись на все, лишь бы добиться цели, она не знала еще, как ей поступить с этим человеком, но прежде всего она жаждала уничтожить его социально. К вечеру третьего дня их пребывания в Гроле она почувствовала, что, несмотря на все усилия, ей не удается более скрыть неуверенности в успехе затеянной ею игры. Ей захотелось побыть одной, она поднялась к себе, присела к письменному столу, сбросив личину спокойствия, которую все эти дни носила перед графом Шабером, — так актриса, закончив мучительный пятый акт, без сил возвращается со сцены и, полуживая, падает в кресло, оставив зрителям образ, на который она уже ничем не похожа сейчас. Графиня принялась дописывать письмо Дельбеку, в котором она поручала ему сходить к Дервилю, затребовать у него от ее имени все бумаги, касающиеся полковника Шабера, снять с них копии и немедленно явиться в Гроле. Едва она успела закончить письмо, как услыхала в коридоре шаги полковника, который, обеспокоившись ее отсутствием, пошел на розыски.

— Увы! — воскликнула она, как будто разговаривая сама с собою. — Как мне хотелось бы умереть? Мое положение непереносимо.

— Что с вами? — спросил добряк.

— Да нет, ничего, — ответила графиня.

Она встала и, оставив полковника одного, спустилась вниз, чтобы переговорить без свидетелей со своей горничной, которой она велела ехать в Париж, наказав ей вручить письмо в собственные руки Дельбеку и привезти это письмо обратно, как только управляющий прочтет его. Потом графиня вышла в сад и уселась на скамью, на самом виду — так, чтобы полковник при желании мог сразу ее найти. Шабер, который уже разыскивал графиню, подошел к ней и сел возле нее.

— Розина, что с вами? — спросил он.

Она ничего не ответила. Был чудесный спокойный июньский вечер; в такие часы в сладчайшей неге заката разлита скрытая гармония. Воздух был чист, стояла глубокая тишина, можно было слышать доносившиеся из отдаленной аллеи парка детские голоса, как бы дополнявшие своей мелодией возвышенную прелесть пейзажа.

— Вы не отвечаете? — продолжал полковник.

— Мой муж… — начала графиня и тут же замолчала; она сделала какой-то неопределенный жест и, покраснев, спросила: — Как мне называть при вас графа Ферро?

— Называй его мужем, малютка, — ответил добродушно полковник. — Разве он не отец твоих детей?

— Хорошо, — продолжала графиня. — Если господин Ферро спросит меня, что я здесь делала, если он узнает, что я провела здесь несколько дней с глазу на глаз с каким-то незнакомцем, что я ему скажу? Послушайте, сударь, сказала она, приняв величественную позу, — моя судьба в ваших руках, я подчинюсь всему…

— Дорогая моя, — ответил полковник, беря свою жену за руки. — Я решил всем пожертвовать ради вашего благополучия.

— Но это невозможно! — воскликнула она, судорожно вздрогнув. — Подумайте только, ведь вам придется отказаться от самого себя, и притом с соблюдением всех формальностей.

— Как, — спросил полковник, — разве моего слова вам недостаточно?

Слово «формальности» поразило полковника в самое сердце, пробудило в нем невольное подозрение. Он бросил на свою жену взгляд, заставивший ее покраснеть. Она опустила глаза, и полковник Шабер со страхом подумал, что ему, быть может, придется ее презирать. Графиня испугалась, что она оскорбила суровую чистоту, неподкупную честность человека, чей великодушный характер и врожденное благородство были ей так хорошо известны. Хотя тень этих мыслей омрачила их лица, вскоре между ними установилось доброе согласие. И вот как это произошло. Вдалеке послышался детский крик.

— Жюль, оставь в покое сестрицу! — воскликнула графиня.

— Как, ваши дети здесь? — спросил полковник.

— Да, но я запретила им докучать вам.

Старый воин оценил всю тонкость, всю глубину женского такта, выразившегося в этом очаровательном поступке, и припал к руке графини.

— Пусть они подойдут сюда, — сказал он.

Маленькая девочка бросилась к матери, спеша пожаловаться на брата.

— Маменька!

— Это он!

— Нет, она сама…

Детские ручонки тянулись к матери, детские голоса лепетали о чем-то наперебой. Эта неожиданная сцена была трогательна.

— Бедные дети! — воскликнула графиня, не сдерживая больше слез. — С ними придется расстаться. Кому их отдаст суд? Сердце матери не поделить на части, я хочу, чтобы их оставили мне!