Преступники и преступления. Законы преступного мира. 100 дней в СИЗО - Маруга Валерий Михайлович. Страница 13

Зимин вел себя достойно, как и подобает «вору в законе». Признался, что звонил, желая отомстить Кисляку за связь с Алисой.

— Откуда все-таки ты узнал о крестиках? — настаивал Буковский.

— Вычислил. Эта мразь царапала крестики даже на груди живых баб, с которыми спал. А на мертвых не мог. Значит, ставил в другом месте.

— Как это доказать? Где эти женщины? У тебя есть свидетели, факты?

— Нет, командир, на ментов я не работаю, ты же знаешь. Это мне за падло.

— Но ты же хочешь отомстить?

— Хочу.

— Послушай, Гриша, — после недолгого раздумья произнес Буковский, — Крест здесь, рядом. Я могу организовать вашу встречу.

— Нет, капитан, на «мокрое» дело я не пойду.

— Он тебе расскажет, как торговал Алисой. Ночь шла за десять долларов. И не одна. Похвалится, что скоро опять будет на свободе. И это правда.

Глаза Зимина сузились, голос задрожал.

— Давай его сюда…

Кисляк зашел в 107-ю камеру, огляделся и, заметив грузное тело, лежащее с книжкой спиной к дверям, язвительно спросил:

— Это кто здесь такой грамотный?

— Я! — Зимин сел, свесил ноги и просверлил свирепым взглядом своего врага.

Тот, узнав вора, испуганно отступил к двери, которую Буковский уже успел захлопнуть и закрыть.

— К параше! — процедил Зимин, указывая пальцем место для сокамерника.

Буковский стоял перед камерой, но ничего не видел. Зимин завесил глазок полотенцем. Слышал только сбивчивые, захлебывающиеся оправдания Кисляка и глухие удары, прерывавшие его крики о помощи и пощаде.

Утром, на подъеме, Крест не встал. Старший по корпусу зашел в камеру, сдернул одеяло и попятился. Посиневшее лицо Кисляка смотрело широко открытыми оловянными глазами. Его кулаки сжимали рукава рубашки, плотно перетянувшей шею и затянутой узлом на груди.

Непродолжительное следствие и служебное разбирательство установило, что смерть заключенного Кисляка Ф. И. наступила от самоудушья. Зимин все отрицал, контролер ничего не видел, а капитан Буковский подал рапорт с просьбой уволить его из органов внутренних дел.

Через два месяца Зимина этапировали обратно к месту лишения свободы. Прапорщику Кузю объявили неполное служебное соответствие. Рапорт Буковского об отставке не приняли. Его тоже предупредили о неполном служебном соответствии и перевели на должность с меньшим объемом работы, дежурным приемника-распределителя.

Но и там Сергей Иванович работать не смог. Вскоре все же уволился из ОВД и уехал из города навсегда.

КРЫСА

Излишняя доброта так же опасна в агрессивной среде, как и излишняя грубость, ибо провоцирует изощренную жестокость и нетерпимость.

Девятнадцатилетний сельский паренек Николай Солтыс попал в СИЗО за кражу двух мешков зерна. Испуганным, растерянным и слабосильным предстал он перед рослыми и дерзкими сокамерниками. Их было семь, но особой активностью выделялись трое с кличками «Дуб», «Кнур» и «Парашютик». Почувствовав слабость, они тут же применили силу. Заставили Солтыса ежедневно делать уборку, определили его вечным дежурным по камере. И Николай добросовестно исполнял все, чему учили опытные наставники. Старательно намыливал тряпку и тер цементный пол, кафельные плитки до глубокой ночи. Так же добросовестно драил унитаз, протирал обувь, стирал трусы и майки своих шефов.

Дальше пошли задачи посложнее. Как-то вечером «Дуб», «Кнур» и «Парашютик», завесив простынями глазки, решили склонить Солтыса к более деликатным занятиям. Они показывали ему свои члены и предлагали попробовать. Николай не соглашался, он просто не понимал, чего от него требуют. Его давили силой, но тоже безуспешно. Солтыс извивался, кусался и плевался.

Прошло несколько дней. Коля очень медленно постигал науку тюремного секса, все более разочаровывая своих учителей, оказавшись неграмотным и несмышленым учеником. Хуже того, желая пополнить свои силы, начал воровать у сокамерников понемногу сахар, масло и печенье. И незамедлительно был пойман с поличным.

В тот же день состоялся суд тройки камерных поводырей, который, следуя тюремным традициям, вынес приговор о необходимости поставить на провинившемся вечное клеймо. «Дуб» держал осужденного за ноги, «Кнур» скрутил руки, а «Парашютик» швейной иглой и синими чернилами нанес на лоб Николая всего пять букв: К, Р, Ы, С, А.

Только это было замечено и доложено по инстанциям. Началось обычное разбирательство с привычными наказаниями. «Дуба» посадили в карцер на пять суток, «Кнура» — на семь, а «Парашютика» — на все десять. Солтыса перевели в другую камеру, сунули ему пачку сигарет и чая, пытаясь замять это нестандартное дело, однако не успели.

Прокурор неожиданно изменил меру пресечения и освободил Солтыса из-под стражи. В следственный изолятор приехала его мать.

Исполняющий обязанности начальника учреждения майор Шворак не на шутку встревожился, собрал всех офицеров и после бурного разноса все же успокоился и произнес вполне обдуманную фразу:

— Общественного порицания не избежать, надо что-то делать.

Выход был только один. Солтыса спешно оттранспортировали в хирургическое отделение областной больницы. Начальник медчасти СИЗО уговорил своего знакомого врача всего за одну бутылку водки сделать пластическую операцию. И тот не подвел. Разрезал кожу на лбу, соскреб посиневшую надпись и наложил шов.

На следующий день Николая выпустили на свободу с перевязанной головой и зазубренной скороговоркой: «Спал, упал с нар, проснулся, на голове — бинт».

ТЮРЕМНАЯ ЧЕСТЬ

Уже третий день подряд в одной из камер шестого поста грубо нарушались правила установленного режима содержания. Заключенные, в прошлом неоднократно судимые Фисун, Мулько и Зибунов, играли в самодельные карты. И не просто убивали время, а играли под интерес.

Ставки росли и ужесточались. Где-то около полуночи пахан камеры Фисун, тщательно перетасовав колоду, твердо заявил:

— Так-с, раскидываю карты, кому попадет пиковый туз, тот должен замочить мента. Лады?

— А ежели не сможет? — поинтересовался Мулько.

— Тогда опустим его.

— Прямо щас?

— Прямо щас.

Зибунов промолчал и съежился, он нутром почувствовал, что туз попадет именно ему, самому хилому из сокамерников, к тому же заподозренному в стукачестве.

Так и случилось: на третьем круге черное сердечко легло перед ним как роковая, безысходная метка. Зибунов облизал пересохшие губы и с трудом выдавил:

— Может, того, еще раз кинешь?

— Нет, мы уже решили, уговор обратного хода не имеет. Думай, у тебя есть выбор. Либо, либо…

Через полчаса Зибунов уже выламывался из камеры.

— Позови дежурного! — орал через «кормушку». — Не могу я здесь! Переведи в другую хату, бо вскроюсь!

Контролер вызвал начальника смены капитана внутренней службы Сиву и оперативного дежурного лейтенанта внутренней службы Тощего.

— Ты чего буянишь? — спросил Сива.

— Гражданин капитан, выведи на беседу, не могу я здесь находиться.

— А что такое?

— Да я потом расскажу.

И начальник дежурной смены, несмотря на позднее время, в нарушение инструкции об организации охраны и надзора за лицами, содержащимися в СИЗО и тюрьмах, дал команду открыть камеру и вывести Зибунова в следственный кабинет для беседы.

Зек сделал всего два шага по коридору, как положено, чуть согнувшись с руками за спиной. Остановился, как-то скорбно огляделся и неожиданно, резко выпрямившись, крюком снизу нанес удар в нижнюю челюсть лейтенанту Тощему.

Тот, как стоял, так и грохнул на каменный пол и вышиб затылком две кафельные плитки. Потерял сознание, получил сотрясение мозга третьей степени.

А Зибунова за это били. Тут же, на посту, и в карцере. Всеми подручными и специальными средствами. Надели наручники и еще молотили до посинения. Он только стонал и умолял:

— Все, все, хватит, братцы, я не хотел, больше не буду, простите, братцы…

Затем состоялось служебное разбирательство, следствие и суд. Капитана Сиву привлекли к дисциплинарной ответственности, объявили строгий выговор за халатное отношение к служебным обязанностям. А Зибунову к пяти имеющимся добавили еще два года.