Лондон. Прогулки по столице мира - Мортон Генри Воллам. Страница 42

Удел Темпл-Бар оказался счастливее судеб многих других реликвий старого Лондона. Если отправиться в Тибальдс-парк неподалеку от Чесханта, что в Хертфордшире, перед вами предстанут, на фоне мирного сельского пейзажа, старинные ворота Темпл-Бар, которые ныне служат одним из входов в этот парк. За столетия пребывания в Лондоне портлендский камень почернел, и кажется, что обитые железом ворота ожидают, когда в них постучит призрак кого-либо из прежних монархов. Среди деревьев и газонов эти ворота чем-то напоминают человека, умудренного опытом столичной жизни. Когда несколько лет назад я посетил это место, у меня возникло странное чувство: если бы я приехал туда лунной ночью или в ночь накануне Дня поминовения усопших, старые ворота, возможно, открылись бы, чтобы выпустить всех призраков тех, кто когда-либо проходил по их сводами, — Карла II, Пипса, Рена, Нелл Гвин, Анну и Мальборо, Георга I и Уолпола, Босуэлла и Джонсона, Рейнольдса и Гаррика и многих, многих других.

Осуществись предлагаемая со времен войны идея вернуть Темпл-Бар в Лондон, столица обрела бы еще один восхитительный памятник своего прошлого. Найти для него подходящее место не составило бы никакого труда.

В самом начале Стрэнда расположено множество памятников. На том месте, где от Стрэнда отходит Эссекс-стрит, на которой и была опубликована эта книга, раньше стоял Эссекс-хаус, в котором своевольный фаворит Елизаветы Роберт Деверо граф Эссекс замышлял свой бестолковый заговор, окончившийся плахой на Тауэр-Грин. Сохранившиеся в конце этой улицы старинные ворота сильно повреждены. Говорят, они были то ли прибрежными воротами старого Эссекс-хауса, то ли парадными воротами, что вели к расположенной ближе к воде пристани. Как и все старинные особняки Стрэнда, Эссекс-хаус представлял собой хаотический комплекс зданий с внутренними дворами, многочисленными крышами, в которых плутал взгляд, фронтонами и выходившими к реке зубчатыми стенами. Один антиквар, посетивший во второй половине восемнадцатого столетия развалины этого старинного дворца (это был лорд Чолмондили, скончавшийся в 1770 году), обнаружил на оконном стекле выцарапанную алмазом надпись: I.C.U.S.X. & E.R., которую он перевел следующим образом: «Я вижу тебя, Эссекс, и Елизавету Регину». Эта зашифрованная надпись, очевидно, была сделана человеком, который заметил из этого окна королеву и ее фаворита.

В «Эссекс Хед» на Эссекс-стрит (там и сейчас находится паб с таким названием) Джонсон, избегавший и боявшийся одиночества, основал клуб, члены которого собирались три раза в неделю. Предлагая принять Босуэлла в члены этого клуба, Джонсон употребил в своей рекомендации восхитительное выражение «клубнейский человек» (а clubable man), которое весьма емко характеризует Босуэлла. Под прямым углом к Эссекс-стрит расположена ведущая к Стрэнду улица Деверо-корт, на которой в 1652 году открылась одна из первых и самых знаменитых лондонских кофеен — «Грешиан».

Судя по всему, кофе привезли в Англию греки, и случилось это в первой половине семнадцатого столетия. Мне кажется, самое раннее упоминание о нем содержится в дневниковой записи Ивлина за 1637 год. Он пишет, что его сокурсник по Баллиол-колледжу Оксфордского университета, грек, которого звали Натаниель Конопиос, был первым, кого увидели за чашкой кофе. «В Англии этот обычай вошел в обиход лишь тридцать лет спустя».

Однако точной датой следует считать 1652 год, когда некий Роза Паскви (это мужское имя!) открыл кофейню в Корнхилле. Именно эту кофейню обычно называют первой лондонской кофейней, хотя «Грешиан» на Деверо-корт появилась в том же самом году. Название этой кофейни связано не с классической литературой, а с национальностью ее владельца, грека Константина. Исаак Ньютон, Аддисон и Стал — все они посещали кофейню «Грешиан», которая вплоть до 1843 года оставалась отличным местом для поднятия настроения. Запах кофе, который мы находим восхитительным, на первых порах вызывал у людей отвращение. Владелец одной из кофеен Джеймс Фарр, заведение которого находилось на Флит-стрит, в том месте, где сейчас стоит «Рейнбоу Таверн», угодил под суд за изготовление «некоего напитка, называемого кофе», вызывавшего «великую досаду и предубеждение соседей».

Вскоре по всему Лондону открылись сотни кофеен. Наверное, мало кто знает, что в этих заведениях продавали также вино и крепкие напитки, так что их появление не оказало заметного воздействия на привычки эпохи повального пьянства. Первые в истории барменши появились именно в кофейнях Лондона времен Стюартов и Георгов. Расположенный у огня прилавок, на котором не остывали кружки с горячим кофе, чаем и шоколадом, получил название «бар». Для того чтобы привлечь побольше посетителей, владельцы кофеен стали нанимать самых красивых девушек, каких только могли найти. Один писатель сообщает, что «за бар этот добрый человек всегда ставит одну очаровательную Филлиду или даже двух, и манящие взгляды девушек увлекают вас туда, где дым разъедает глаза». Стал говорит о барменшах следующее: «Эти идолы весь день услаждают восхищенные взоры молодежи». Страховая ассоциация Ллойда, ныне занимающая громадное здание, претерпела величайшую метаморфозу: ее деятельность начиналась в скромной кофейне Эдварда Ллойда, где собирались те, кто имел отношение к судоходству.

Пристрастие людей к чаю, кофе или шоколаду возрастало и сокращалось в унисон с изменениями размера пошлины, которой облагались эти товары.

На самом деле шоколад никогда не пользовался большой популярностью. Заведения соответствующей направленности, наподобие «Уайтс» или «Кокоу Три», существующих сегодня в качестве клубов, можно было пересчитать по пальцам, тогда как количество кофеен исчислялось сотнями. Быть может, важнейшая миссия чая и кофе заключалась в том, что они «проложили путь» благопристойному завтраку. До появления этих напитков наши предки в большинстве своем начинали день с глотка темного пива или джина, а представители рабочего класса сохраняли эту привычку вплоть до 1808 года, когда пошлину на кофе временно снизили настолько, что он стал напитком лондонских мастеровых. В 1835 году подмастерье портного по имени Плейс сообщил комиссии по образованию, что перед тем, как около 1815 года стали доступны дешевые кофейни, его обычный завтрак в трактире состоял из кружки портера и грошовой булочки. Когда открылись еще более дешевые кофейные лавки, он стал в них завтракать и ужинать, и за шесть пенсов в месяц мог просмотреть все газеты и журналы. Впрочем, в конце концов основная масса населения стала отдавать предпочтение чаю, который сначала больше привлекал женщин, нежели мужчин.

Проходя мимо руин церкви Святого Клемента Датского, я каждый раз с восхищением замечаю, что доктор Джонсон устоял под бомбежками. Статуя, за которой возвышается остов церкви, куда он так любил ходить, стоически перенесла бомбардировки. Когда поблизости рвались фугасы и бомбы, доктор оставался на своем постаменте и не отрывал глаз от книги, которую читал. Разбросанные по всему свету поклонники Джонсона согласятся с тем, что иначе и быть не могло. Доктор был храбрым человеком и, живи он в наши дни, обязательно возглавил бы отряд противовоздушной обороны.

Краткая прогулка по Стрэнду приводит нас к узкому переулку под названием Стрэнд-лейн, который когда-то вел к реке. Миновав несколько домов, мы спускаемся по ступенькам и видим продолговатый водоем с чистой и холодной водой. Этот водоем, длиной около шестнадцати и шириной около шести футов, называется Римской ванной. Несколько лет назад его можно было найти на карте туристических маршрутов Лондона, но когда я недавно попытался навестить эту достопримечательность, мне пришлось долго и тщетно стучать в запертую дверь, пока какая-то женщина, высунувшись из окна верхнего этажа, не объяснила, что ключ хранится в Совете Лондонского графства.

Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь купался в этой ванне (за исключением Дэвида Копперфильда), однако в статье Джеймса Боуна, напечатанной в «Лондон Экоуинг», говорится, что много лет назад один мануфактурщик с Оксфорд-стрит, который в то время владел Римской ванной, предложил открыть водоем для тех, кто готов вносить абонентскую плату — две гинеи в год. Нашлись два человека, которые действительно внесли эти деньги. «Из миллионов лондонцев теперь лишь эти двое заходят в маленький темный переулок, где стоит обветшалый дом с ржавой оградой вдоль фасада. Они открывают запертую на замок дверь и входят в тускло освещенное сводчатое помещение, — пишет Боун. — Мне нравится представлять, как один из них в полном одиночестве нырял в чистую, холодную воду, которая подавалась в водоем по трубам, точно так же, как и в те времена, когда на камне, где он оставил свои башмаки, лежали римские тоги. Потом он одевался, хлопал старой дверью и, выбравшись наружу через сводчатый проход, растворялся в лондонской толпе. Сегодня же в этой ванне никто не купается. Поставлены под сомнение и право на собственность, и ее римское происхождение».