Лондон. Прогулки по столице мира - Мортон Генри Воллам. Страница 78

Перед теми, кто знавал его в буйной молодости и славной зрелости, предстал совершенно незнакомый человек.

«Когда мы увидели Уистлера, бродившего в поношенном пальто по просторной студии, — писали в своей книге «Жизнь Джеймса Макнейла Уистлера» Э. Р. и Дж. Пеннелл, — нас поразил его облик: дряхлый, измученный, едва живой старик. Для нас не было зрелища печальнее и трагичнее. Трагедия усугублялась тем, что он всегда был записным франтом, истинным денди, и сам себя таковым называл… Но теперь никто не сумел бы угадать былого денди в этом всеми покинутом старике, облаченном в ветхое пальто и еле переставлявшем ноги».

Здоровье Уистлера продолжало ухудшаться, и спустя год он умер. Так вот окончили свои дни на Чейн-уок два великих художника, обессмертившие своей кистью рассветы на Темзе; судьба отказала им в достойной и умиротворенной старости, они покинули мир, которому подарили красоту, в одиночестве, небрежении и тоске.

Размышления о Тернере и Уистлере навели меня на идею завершить день посещением галереи Тейт, полное название которой — Национальная галерея британского искусства. Однако никто не называет ее полным именем, она — галерея Тейт или просто «Тейт».

Каждому лондонцу известна галерея Тейт, но многие ли знают что-либо об ее основателе Генри Тейте? Этот человек обязан своей славой и карьерой потрясающему в своей элементарности изобретению. Он изобрел кусковой сахар! Начинал он с помощника бакалейщика в городке на севере Англии, в Ливерпуле стал торговать сахаром и быстро сообразил, от скольких неудобств себя избавит, если будет продавать сахар не бесформенными головами, а одинаковыми кусками. «Сахарные кубики Тейта» мгновенно стали известными всему миру. Удивительно, что никто не додумался до этого раньше.

Тейт со своим кусковым сахаром, Липтон со своим чаем, Леверхьюм со своим мылом — все они принадлежали краткому эдвардианскому периоду, покончившему со строгой викторианской моралью, периоду яхт, загородных домов, коллекций живописи и необычайно щедрых пожертвований на благотворительные нужды. Генри Тейт коллекционировал картины, которые висели в галерее его особняка в Стритхэме. Он приобрел, в частности, лучшие работы Миллеса — Офелию, утонувшую в пруду с лилиями, «Северо-восточный переход» и «Долину покоя». Эти и другие картины современных ему художников Тейт хотел передать Национальной галерее, но возникли определенные сложности, и в конце концов было принято решение, что правительство выделит место, а Тейт построит галерею современного искусства и передаст управление ею совету Национальной галереи. И здесь очень кстати оказался снос Милбэнской тюрьмы — громадного, как крепость, здания, напоминавшего формой колесо телеги, с домом начальника тюрьмы в качестве ступицы.

Взаимоотношения между галереей Тейт и Национальной галереей аналогичны тем, которые существуют между Лувром и Люксембургским дворцом. Желающий изучать современное британское искусство, представленное на Трафальгарской площади лишь несколькими работами, идет в Тейт. Отличным примером распределения работ между музеями могут послужить работы Тернера. Вероятно, лучшие его полотна — «Фрегат «Смелый», буксируемый к месту последней стоянки на слом», «Дождь, пар и скорость», равно как и картины на классические сюжеты, находятся в Национальной галерее, а в галерее Тейт творчеству Тернера посвящено несколько залов, которые должен осмотреть всякий, интересующийся работами этого мастера.

Я отправился в Тейт именно для того, чтобы взглянуть на Тернера, но, к своему стыду, не дошел до нужных залов. Меня отвлек Сарджент. Какой все-таки замечательный художник! Подобно Ван Дейку или Веласкесу, он олицетворяет собой целый период в истории живописи. Если вы хотите увидеть эдвардианцев такими, какими они хотели показаться в глазах потомков, вам следует посетить Тейт и бросить взгляд на картины Сарджента — семейство Вертхеймеров (отец, мать, сыновья и дочери), лорд Рибблздейл как «хозяин гончих» [34], миссис Карл Мейер, сестры Хантер и все прочие.

Порой в театре, во время представления, вы неожиданно вспоминаете о «машинерии зрелища», обо всех этих мужчинах с закатанными до локтей рукавами — электриках, рабочих сцены и остальных, ждущих команды сменить декорации, невидимых публике, но жизненно необходимых театру, потому что без них спектакль попросту не состоится. Картины Сарджента восхищают меня тем, что, смотря на них, я осознаю многое из оставшегося незапечатленным. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что Сарджент не написал ни единого портрета, где не подразумевалось бы присутствие привратника, лакея или горничной. Их не видно, однако век, привыкший самостоятельно умываться и чистить обувь, знает: они там, на картинах.

Все портреты Сарджента передают насыщенную сигарным дымом атмосферу эдвардианского процветания. На полотнах присутствуют яхты, куропаточьи пустоши, грандиозные загородные особняки, биржа — а также величественного вида мужчина с окладистой бородой, большую часть своей жизни известный как принц Уэльский.

Мне кажется, сэр Осберт Ситуэлл прекрасно охарактеризовал Сарджента и его манеру в своем романе «Левая рука, правая рука».

«Чтобы заработать на жизнь в Англии времен конца правления королевы Виктории и эдвардианского периода, — пишет сэр Осберт, — художник-портретист был попросту вынужден до известной степени подражать старым мастерам, поскольку клиенты, которые могли себе позволить покровительствовать ему, требовали: «Ну-ка нарисуйте мне что-нибудь под того Гейнсборо, что был у моего деда (или — что случалось гораздо чаще — у чьего-то деда, чей внук решил продать картину), только не такое старомодное». Сарджент, воспроизводивший манеру старых мастеров и добавивший к ней легчайший налет французского импрессионизма, непривычного для английской публики, идеально отвечал этому требованию».

Именно величественностью восхищают зрителя многие работы Сарджента. Но он умел быть другим. Просто нелепо, что картина «Отравленные газом», написанная после поездки на Западный фронт во время войны 1914–1918 годов, ныне висит в Имперском военном музее, поскольку, видите ли, имеет военную тематику. Ее следует перевезти в Тейт и повесить как можно ближе к портрету лорда Рибблздейла.

Признаюсь, я в восторге от Сарджента. Он был великим художником. Благодаря ему я перенесся из нашего сугубо самостоятельного века в мир, где деньги еще имели ценность. Сарджент никогда не был женат, он умер в Челси, в старой студии Уистлера на Тайт-стрит в возрасте шестидесяти девяти лет. Как и следовало ожидать от самого Сарджента, его искусства и эпохи, в которую он жил, содержимое студии, наброски, картины и личные вещи были проданы на аукционе «Кристи» за 175 260 фунтов. Эдвардианский период был Золотым веком, и Сарджент оказался зеркалом этого века.

Глава девятая

Сент-Джеймс, Гайд-парк и Кенсингтон

Я направляюсь к Сент-Джеймскому дворцу и вспоминаю тот день, когда он стал убежищем для прокаженных женщин. Прогуливаюсь по Сент-Джеймскому парку, Грин-парку и Гайд-парку и вспоминаю историю этих мест, которые в старину были охотничьими угодьями. Посещаю Кенсингтонский дворец и осматриваю комнату, которая была спальней молодой королевы Виктории.

Прогуливаясь однажды утром по Сент-Джеймс-стрит, я полюбовался на старые красные ворота Холбейн-Гейтвэй, ведущие к тому самому дворцу, который Хогарт поместил на четвертую картину «Карьеры мота». Внешне ворота с тех пор не изменились; вдоль распахнутых, как обычно, створок вышагивали двое часовых.

Я увидел небольшую группу посетителей, которые никак не могли набраться храбрости заглянуть внутрь. Спрятавшись за фургон торговца рыбой, который по случаю остановился здесь, они дождались, пока часовой отошел как можно дальше от ворот, и поспешно вбежали во двор, чтобы тут же убедиться: Сент-Джеймский дворец — самая доступная и приветливая королевская резиденция в Лондоне.