Скандинавская мифология. Энциклопедия - Королев Кирилл Михайлович. Страница 25
Читавшим «Властелина Колец» наверняка памятен диалог Фродо и Гэндальфа в первой книге «Хранителей»:
— Да как же я! Ты, Гэндальф, ты и сильный, и мудрый. Возьми у меня Кольцо, оно — тебе.
— Нет! — вскрикнул Гэндальф, отпрянув. — Будь у меня такое страшное могущество, я стал бы всевластным рабом Кольца… Ужасен Черный Властелин — а ведь я могу стать еще ужаснее. Кольцо знает путь к моему сердцу, знает, что меня мучает жалость ко всем слабым и беззащитным, а с его помощью — о, как бы надежно я их защитил, чтобы превратить потом в своих рабов. Не навязывай мне его! Я не сумею стать просто хранителем, слишком оно мне нужно.
Кольцо Всевластья развращает любое живое существо и подчиняет его своей воле; зов Кольца настолько силен, что ему невозможно противиться; сила Кольца столь велика, что для владельца, кем бы тот ни был, очень сложно расстаться с ним хотя бы на мгновение; благодаря ему все представляется в искаженном, уродливом виде:
Фродо неохотно вытащил Кольцо. Но едва Бильбо протянул к нему руку, Фродо испуганно и злобно отшатнулся. С неприязненным изумлением он внезапно заметил, что его друг Бильбо куда-то исчез: перед ним сидел сморщенный карлик, глаза у карлика алчно блестели, а костлявые руки жадно дрожали. Ему захотелось ударить самозванца.
Мелодичная музыка вдруг взвизгнула и заглохла — у Фродо в ушах тяжело стучала кровь. Бильбо глянул на его лицо и судорожно прикрыл глаза рукой.
Кроме того, Кольцо служит как бы мостом между двумя мирами — реальным и призрачным. Раненный моргульским клинком Фродо постепенно переходит из одного мира в другой.
— Объясни мне, почему они такие опасные, эти Черные Всадники, — попросил Фродо. — И что они хотели сделать со мной?
— Они хотели пронзить твое сердце моргульским клинком, — ответил Гэндальф. — Обломок клинка остается в ране и потом неотвратимо двигается к сердцу. Если бы Всадники своего добились, ты сделался бы таким же призрачным, как они, но слабее — и попал бы под их владычество. Ты стал бы призраком Королевства Тьмы, и Черный Властелин тебя вечно мучил бы за попытку присвоить его Кольцо… хотя вряд ли найдется мука страшнее, чем видеть Кольцо у него на пальце и вспоминать, что когда-то им владел ты.
И символично, что уничтожить Кольцо — пускай и против собственной воли — помогает тот, кто сильнее всех (разумеется, после Саурона) стремился им завладеть — Голлум. Вспомним эту сцену: Фродо стоит на краю Роковой расселины, над ревущим пламенем, в которое он должен бросить Кольцо, — и понимает, что не сможет этого сделать. И тут на него набрасывается Голлум… Короткая схватка, Голлум откусывает Фродо палец с Кольцом, теряет равновесие — и падает в расселину вместе со своей «прелестью». Когда бы не Голлум, Фродо не сумел бы истребить Кольцо.
Известно, что Толкин не любил Вагнера и весьма неодобрительно относился к вагнеровским толкованиям германо-скандинавской мифологии. По сообщению биографа писателя Х. Карпентера, «Толкина всегда беспокоило сравнение "Властелина Колец" с творчеством Вагнера, и однажды он сказал: "Общего у этих колец только то, что оба они круглые"».
Между тем у обоих колец можно найти больше общего, чем признавал Толкин: оба кольца символизируют власть, возбуждают стремление к власти у тех, к кому попадают, и т. д. Кроме того, у обоих колец «общие предки» из германо-скандинавской мифологии. Однако могущество кольца у Вагнера берется извне; в отличие от Кольца Всевластья, оно не обладает собственной силой или силой своего создателя. Вдобавок имеется еще одно существенное различие. Вагнеровское кольцо всего лишь возбуждает в своем владельце стремление к наживе и — опосредованно — к власти. У Толкина же Кольцо Всевластья действует значительно более тонко, играя на желаниях и тайных мечтах своих «хранителей».
С исчезновением в водах Рейна проклятого золота карлика Андвари завершилась мифологическая история Скандинавии: боги сгинули в пламени мирового пожара, пали герои, чей род восходил к богам и чьи деяния были в известной степени сродни божественным. На смену этим героям пришли исторические (или квазиисторические — как угодно) персонажи: Атли, то бишь гуннский вождь Аттила, Тидрек, он же германский военачальник Дитрих Бернский, Йормунрекк, он же готский предводитель Эрманарих, и другие. А следом, вытесняя эпическую традицию, по всей Скандинавии распространилась новая литература — литература саг. Саги королевские, саги родовые, пряди об исландцах, или бытовые саги; единственным напоминанием о славных делах прошлого остались так называемые «саги о древних временах». Но и они постепенно утрачивали самобытность — отчасти под влиянием христианства, все крепче утверждавшегося на скандинавских землях, отчасти под влиянием латинской книжной культуры, которая принесла в Скандинавию прежде неизвестные сюжеты «общеевропейского свойства»; отсюда — такие сочинения, как «Всемирная сага», «Сага о римлянах», «Сага об иудеях», «Сага о троянцах», «Сага об Александре», «Сага о Карле Великом и его витязях».
«Младшая Эдда» и «Круг Земной» Снорри Стурлусо- на подвели итог скандинавской мифопоэтической традиции. Миф завершился — был искоренен огнем и мечом, как в Норвегии, где новую веру усердно насаждали на рубеже X–XI веков конунги Олав сын Трюггви и Олав Святой, или «по уговору», как в Исландии, где в 1000 году альтинг (всеобщее собрание) принял решение о повсеместном принятии христианства.
То, что прежде считалось незыблемой истиной и сугубой реальностью, постепенно отступило в область народных суеверий и фольклорных текстов. Рвением христианских священников некогда могучие боги «превратились» в демонов (так, Одина «низвели» до предводителя демонической Дикой Охоты), герои эпоса «перекочевали» в баллады, грозные противники богов йотуны стали туповатыми троллями из сказок, а искусные цверги «видоизменились» в скуповатых гномов.
Впрочем, не все так печально. Чем дальше в прошлое отступают мифические времена, тем весомее становится первоначальный миф, заботливо сохраненный средневековыми книжниками и «воскрешенный» романтиками, возрождавшими народную культуру. Утратив внешнюю динамику и «преобразившись» в фольклор, миф вполне сохранил динамику внутреннюю, которую, будем надеяться, нам и удалось очертить на этих страницах.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПОД СЕНЬЮ МИФА
От редакции
Девятнадцатое столетие заслуженно считается «золотым веком» фольклористики. Романтическое движение с его преклонением перед «народной душой», воплощенной в мифологии и фольклоре (сам термин «фольклор» был «изобретен» в 1848 г.), — с одной стороны; и сравнительное языкознание, выявившее единую индоевропейскую основу европейских языков и санскрита («пра-язык») и предложившее новый метод научного исследования — с другой стороны, в немалой степени способствовали возникновению устойчивого интереса к народному творчеству. Этому столетию мы обязаны фундаментальными трудами, которые и по сей день остаются непревзойденными по своей полноте, масштабности филологических изысканий и сопоставлений и широте охвата материала.
К вершинам фольклористики XIX столетия принадлежат прежде всего работа немецкого ученого Якоба Гримма «Германская мифология» («Deutsche Mythologie», 1835), труды английских ученых Т. Кейтли «Волшебная мифология» («Fairy Mythology», 1828) и Эдуарда Тайлора «Первобытная культура» («Primitive Culture», 1871), грандиозное по размаху исследование русского филолога Александра Николаевича Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу» (1866–1869).
Имя Бенджамина Торпа, английского филолога, изучавшего англосаксонскую литературу, право и историю, известно значительно меньше, нежели имена его собратьев по перу. Между тем книга Торпа «Северная мифология» («Northern Mythology», 1851) принадлежит к числу основополагающих трудов по фольклористике вообще и по фольклору скандинавских стран, Германии и Нидерландов в частности.