Лютый зверь - Калбазов (Калбанов) Константин Георгиевич. Страница 43

— Все–то у тебя мудрено, – недоверчиво пробубнил кузнец, беря листы и вглядываясь в чертежи, которые худо–бедно научился читать. С таким поведешься, еще и не того наберешься. – Вроде должно получиться. А там как знать.

— На тебя не угодишь, Богдан. То слишком просто, то слишком мудрено.

— А ты серединку выбери.

— Дак вот она, серединка. Можно и сложнее придумать, да только ведь придумать мало – нужно еще и сделать суметь, причем не одну–две, а много, очень много. Коли война начнется, расход будет очень большой. Мы–то пока разбоем забавлялись, гранаты лишь на учебе использовали… Погоди, вот придут гульды – и начнется.

— Думаешь, придут?

— А куда они денутся? Не в этом году, так в следующем. Вот только бы нам успеть приготовиться.

— Как же, успеешь тут. Эвон, уже два запала нужно мастерить. А может, не нужно два. Если все получится, то будем делать только этот. За хвостовую трубку можно будет браться, как за ручку, и бросать, лоскут перевернет гранату, а при ударе все сработает так же.

— Ага, умный, как я погляжу. Такое только в чистом поле возможно, а случается, гранатку и за угол нужно закатить или, скажем, в комнату. И как она тогда взорвется? Так что придется делать два вида.

— А ведь твоя правда, – сокрушенно вздохнул кузнец.

Видно, никак ему не хотелось мастерить два разных запала, было у него желание использовать один, универсальный. Неплохо бы, да только не судьба. Без капсюлей такого не сделаешь, да и с капсюлем тоже, слишком разные задачи.

— Ну так, значит, так. Завтречка с утреца и начнем твою придумку делать, а к вечеру, думаю, уж испытаем. Я и мушкет старый наладил, нечего все оружие портить.

На этот раз испытания прошли на ура, с первого раза все срослось, как надо. Конечно, жалко было портить боевые гранаты, но важен результат, а он–то как раз имелся. Теперь дело оставалось за малым: разработать прицел (что–то наподобие того, что был на подствольном гранатомете в известном Виктору мире) и путем многократных повторений вычислить на нем градуировку. Ну не совсем «за малым», но ведь путь теперь известен, а дальше предстоит упорный труд, да и время потребуется.

— Ну здравствуй, Вепрь.

Едва услышав это, Виктор ощерился, словно волк, загнанный в угол, и быстрым взглядом осмотрел двор. В настоящий момент не меньше десятка людей взяли на прицел именно его. Да тут не меньше полусотни! Сейчас разбегаются по подворью, за воротами видны еще всадники: судя по всему, они взяли постоялый двор в кольцо. Сопротивляться, конечно, можно, да только итог один – порвут, как Тузик грелку. Да, многие из них полягут, вот только проку от этого никакого. Для него – никакого. Ну да, продаст он задорого свою жизнь, а как быть с Богданом, Беляной, пацанами, Гораздом, остальными ватажниками?..

Впрочем, а какие есть доказательства вины остальных? То, что они проживают на одном с ним подворье, еще ни о чем не свидетельствует. Можно договориться. Он отдает себя в руки стоящего перед ним, а тот в свою очередь не трогает никого другого, удовлетворившись главарем, уж его–то рожу ни с чьей не перепутаешь.

Удивительно, что он вот так легко решил себя сдать? Да нет тут ничего удивительного. Непосредственных виновников той резни он нашел и покарал, ненависть к гульдам в целом никуда не делась, но стала не такой болезненной и всеобъемлющей, терпеть можно, так что главное он сделал, теперь и на покой не грех отправиться. А вот если из–за него пострадают другие, те, которые опять проникли к нему в душу и стали дороги, тогда не будет ему покоя и на том свете, он просто чувствовал это.

Взгляд Добролюба изменился, решимость загнанного зверя сменилась усталостью. Руки все еще на рукоятях кольтов, которые он носил на манер героев вестернов, – очень удобно, правда, лишь в погожие дни. Имелись и иные кобуры, те предохраняли от дождя. За состоянием пороха все равно приходилось следить постоянно, ему, чтобы отсыреть, совсем не обязательно попадать в воду. Что поделать, до унитарных патронов тут еще ой как далеко.

— Если дашь слово никого более не трогать, отдамся без боя. – Взгляд–то изменился, а вот решимости в голосе ничуть не меньше.

— Зачем мне это? Ты и так никуда не денешься.

— Это верно. Да только прихвачу с собой и тебя, и еще кого из твоих людишек, а там и мои парни отмалчиваться не станут. Половина твоих поляжет, никак не меньше. Я из прошлого раза выводы сделал, и у меня все оружные, даже бабы. Не улыбайся, я пустых слов бросать не привык, не всякий ветеран сможет тягаться с ними.

Взгляд человека, стоящего перед Добролюбом, опускается на пистоли. И когда только успел? Курки уж взведены, остается только направить на цель и нажать на спуск. Да, Вепря держат под прицелом, но отчего–то сомнений нет, что его слова – не пустая угроза.

— А еще у тебя всяких хитростей в достатке.

— И это есть. – Легкий кивок, почти одним подбородком.

— А отчего думаешь, что слово свое сдержу?

— Оттого, воевода, что слово боярина Смолина для тебя дорогого стоит. Опять же долг платежом красен, а ты, кроме добра, ничего от меня не видел. По–разному выходило, когда я сам себя хранил, когда злобой исходил, как змей ядом, да только все тебе было на пользу, настолько, что животом ты мне обязан, да не единожды. Не надо на меня так глядеть, я тебе сейчас не должок припоминаю, а просто говорю, почему ты слова своего не нарушишь. Сам не сможешь, иначе себя в своих же глазах потеряешь, потому как ты пока не правитель, а простой воин. Когда сядешь на вотчину, многое поменяется, жизнь заставит. Ответ за других держать – не такое простое занятие, и воинский подход может во вред оказаться, а сейчас ты живешь по–иному.

Градимир только и смог ухмыльнуться уголком губ. А что тут говорить, правда в словах скомороха: коли даст воевода слово, то нарушить уж не сможет. Все верно, сейчас поговорка: «Ради честного словца не пожалеет и отца» подходила к нему, как сшитый по мерке кафтан. Честь воинская на первом месте. Хотя он уже начинает меняться, потому как жизнью битый, понимает, что с такими понятиями жить не получится, но пока есть отец, имеется и у него возможность обретаться так, как хочется, а не как потребно. Бог даст, еще поживет подобным образом, да не один год.

— Слово боярина Смолина. Коли отдашь себя в руки, никто твоих домашних за грехи твои не тронет. Пока я жив, так и будет.

— А что же ватажники?

— Им тоже вреда не будет, коли проявят покорность.

— Горазд!

— Да, Добролюб, – послышалось от дома, где у окон разместились все ватажники и обитатели подворья с оружием наперевес, контролируя все подходы. То, что боевые холопы боярина рассыпались по всему подворью, включая и задний двор, мало им помогло бы, здесь потери были бы просто опустошительными. Иное дело, что конец был бы один.

— Я предаю себя в руки боярича. Сопротивления не оказывайте, вас никто не тронет.

— Добролюб!.. – И этот туда же, Аника–воин.

— Богдан, не дури! – резко оборвал кузнеца Виктор. – Мало мне твоей семьи, хочешь, чтобы и твоя жизнь, и жизни остальных повисли на мне? Дайте уйти с миром в сердце, одних–то покарал, а тут не судьба. Не приказываю я, прошу: сделайте, как сказываю, и никто не пострадает. Уберите оружие, слово боярское дорогого стоит: никто вас не тронет, а моя песня спета.

Виктор спустил курки и, медленно достав кольты, протянул их рукоятями Градимиру. Тот, внимательно глядя ему в глаза, принял пистоли. После этого в пыль полетели пояс со справой, ножи из всех тайников. Все существо восставало против этих действий и требовало драться, но Волков сумел подавить это желание и всячески выказывал полную покорность судьбе. Откуда–то из самого дальнего уголка души выполз страх и сдавил сердце холодной удавкой. Надо же, а он, оказывается, не разучился бояться. Все это время страх был в нем, просто железная воля загнала его так далеко, что он просто позабыл о его существовании. Секунду Волков не мог понять, отчего тот проснулся, но тут же пришло и понимание. Здесь не казнили просто так. К татям, а уж тем более к таким вот, как он, перед лишением живота неизменно применялись пытки. Никто не даст ему просто так умереть, и именно эта мысль, еще не осознанная, не оформившаяся, только слабый намек, и разбудила тот страх. Понимание же пришло только сейчас. Ну да, потерявши голову, о волосах не плачут. Выбор сделан, теперь как Отец Небесный назначит. Может, перед смертью и припомнят ему его заслуги.