Лютый зверь - Калбазов (Калбанов) Константин Георгиевич. Страница 48

— Э-э, нет, не так все просто. Пока откупятся, не один год пройдет, а коли к делу приставим с малолетства, так на землю хорошо, если один из десятка уйдет. Вот и получим токарей, которым и работать–то, кроме как у нас, негде, и детки их потом на смену придут, потому как дети почти завсегда дело отцов повторяют. Бабам тоже можно будет занятие придумать, да хоть ту же ткацкую мануфактуру. И нам польза, и люди будут жить не хуже, чем раньше.

— Выходит, полностью от земли отрывать.

— Не насильно. Вернее, поначалу–то… Но потом – вольному воля.

— Может, и прав ты. Хорошо, я разузнаю.

— Только поаккуратнее там, по–соседски.

— Да понимаю я.

— И про Рудный помни. Ты там уж все знаешь, а мне и некогда, и светиться пока не следует, незачем сторонним знать, что хозяин тут я, даже приютинцам.

— Мести опасаешься?

— Набедокурил я изрядно, Богдан.

Беляна не знала, в какой угол сына пристроить и как ему еще угодить, он же в ответ только отшучивался да отнекивался. Чего уж, давно взрослый, от такой опеки поотвыкнуть успел, а в последние месяцы и вовсе чуть ли не дикарем сделался. Девки переглядываются, смешки сыплют, а он только и знает, что краснеть. Потом вдруг заметил, что не безразлично ему девичье внимание, уже и сам поглядывает на них да старается их тайные взгляды перехватить. Вот и его отпускать начало. Правда, как только вспомнит Веселину, тут же становится хмурым, как небо перед дождем, но длится это уже недолго. Молодость и, самое главное, жизнь постепенно берут свое.

Проснувшись поутру, чуть свет, не утерпел: подхватился и направился помочь управиться по хозяйству, с удивлением обнаружив, что мальцов на подворье не видать. Только Зван, широко зевая, повстречался ему на крыльце. Он стоял последнюю смену, умаялся дальше некуда. Предрассветная смена – самая тяжкая, в сон так и клонит, но у парней отношение к службе самое серьезное, потому как Виктор без утайки рассказал, насколько сильно сейчас гульды хотят получить их шкуру. Да ладно, не впервой, с тех пор, как в леса подались, до них кто–нибудь постоянно желает дотянуться, но пока руки коротки. А чтобы и дальше ходили несолоно хлебавши, парни и поостеречься могут.

— Чего вскочил ни свет ни заря? – удивился Зван.

Уж больше месяца Горазд и Виктор перестали опасаться ватажников. Вроде и притерлись, да и не получается так, чтобы по одному лезвию ходить и совсем не доверять друг дружке. Страх и недоверие нужны были поначалу, а теперь пришла пора доверия, иначе – конец один.

— А ты мальцов–то не видел? – вопросом на вопрос ответил Горазд.

— В мастерскую убегли, подготовить все. Мишка, тот в Приютное за девками укатил.

— Так а за скотиной–то кто же?.. Вот я их! Ладно, пойду мамке помогу.

— Так это…

— Чего?

— А-а… да ничего. Пойду Кота поднимать, его смена.

Горазд, ничего не ответив, направился в коровник. Странный какой–то сегодня Зван. Наверное, с недосыпа мысли в кучу собрать не может. Передернув плечами (утро сырое и зябкое, осень уж почти), он пробежался до постройки и уже взялся было за ручку, но вдруг замер как вкопанный. Что это? Из–за двери послышался игривый женский смех, донеслось мужское ворчание, глухо стукнуло ведро, опять ворчание, но теперь уже недовольное… и снова женский смех:

— Богдан, осторожнее, медведь! Молоко опрокинешь.

Поначалу у Горазда еще было сомнение. Хотя чего сомневаться? Девок Мишка еще не привез, иных женщин на подворье нет, но вот поверить в то, что слышали уши, никак не мог. Когда же узнал голос матери, последние сомнения развеялись окончательно. Словно пелена на глаза упала, все в каком–то красном цвете, губы сами ощерились в зверином оскале. Вот, значит, как! Дверь отлетела в сторону, словно ее ураганом распахнуло. Вот они, стоят, обнявшись, и не просто обнявшись, а слившись устами, и мать… Его мать льнет к другому мужчине!

Первой его увидела Беляна. Не на шутку испугавшись, она тут же заслонила собой Богдана. Как это у нее получилось, не понять: вроде и статная баба, да только кузнец куда больше нее, а вот словно полностью его прикрыла от нежданной опасности.

— Горазд, нет!

— Отойди, – глухо прохрипел парень.

— Не отойду! Хочешь порешить, бей сначала меня!

— Как!.. Как!.. А ты!.. Ты!.. Вы!.. Да я!.. А–а–агхр-р!!!

Добротно сработана дверь – и массивная, и петли железные, но вот сорвало ее и бросило наземь. Не выдержала она свирепого удара ногой. Парень обезумел от ярости. Все еще бешено вращая глазами, Сохатов–старший стоял перед женщиной, устремившей на него гневный взгляд, и мужчиной, безвольно опустившим руки и потупившим взор: по всему видно – у него не было даже мысли сопротивляться.

Послышался стук копыт, раздался заливистый девичий смех, посвист возничего – и в ворота влетела бедарка. Мишка вернулся. Горазд ожег злым взглядом враз присмиревших девчат и брата, после чего с всхлипом вдохнул воздух, отвернулся и размашистым шагом направился к крыльцу.

Пройдя на кухню, он схватил бадейку с колодезной водой, припасенной еще с вечера, отпил… Теплая, зараза. Опрокинул ее на голову. Нет, так не остудить кипящую кровь. Да что же это?! Как такое?! Перевернув в зале пару столов, он грузно опустился на лавку за устоявший и, уперев локти в стол, обхватил голову, взлохматив волосы и с силой сжав виски. Как она могла?!!

— Горазд.

Парень поднял глаза. Взгляд постепенно принял осмысленное выражение, и он сумел рассмотреть братьев, стоящих перед ним единым фронтом. Сколько он так просидел, и самому невдомек.

— Чего вам?

— Мы это… – заговорил Первак как самый старший из них. – Мы еще вчера хотели… А потом подумали, чего на тебя вываливать, чай, с дороги, устал… Ты не подумай, у них ничего такого…

— Сам посуди, – это уже Вторак на помощь брату пришел, – трудно им. И дядьке Богдану, и мамке. А они ить еще и не старые. Чего ты взъярился? Сам–то укатил счеты с гульдами сводить, позабыл, что глава семьи теперь. А дядька Богдан взял на себя заботу о нас и ничего не требовал взамен. Тяжко нам было бы без него, и мамке тяжко. Как без мужика–то в доме?

— А вы, стало быть, не мужики?

— Ты с больной головы–то на здоровую не сваливай. – Младший тоже отмалчиваться не стал. – Что ты про дядьку Богдана плохого сказать можешь? Он со всем уважением. Сам хотел с тобой поговорить, да только не успел малость.

А действительно, что это он? Какое он имеет право винить их? Кабы был жив отец, пусть прикованный к постели, пусть немощный, но жив, – иное дело. А так–то чего… Он ведь и сам Богдана любит, уважает не меньше мальцов, в чем–то и пример с него брал. Тот ведь без лишних слов взял опеку над младшенькими. А ведь это долг старшего мужа в семье. Его, Горазда, долг. Не в чем ему винить Орехина. Подумав немного, Горазд пришел к выводу, что подойди тот, расскажи все без утайки – только порадовался бы и пожелал счастья. От всего сердца пожелал бы. Наверное, дело в том, что как–то неожиданно все получилось. Вот и сорвался, как камень с кручи.

Тяжко поднявшись на ноги, он вышел из–за стола и направился на улицу. Братья хотели было заступить ему путь, но он устало отмахнулся, словно десяток телег в одиночку разгрузил. Те сразу смекнули, что гнев ушел, и, ни слова не сказав, отступились.

Богдана он нашел в мастерской. Тот понуро сидел на колоде, приставленной в угол. На ней деревянные заготовки под токарный станок тесали. Да и вообще, где работа топором, там колода никогда помехой не будет. Подошел и, так же понурившись, встал перед ним:

— Дядька Богдан, ты это… Прости меня… Дурень я молодой, чего с меня взять–то.

— Ты прости, Горазд. Не следовало мне так поступать, ежели старший муж в семье есть.

— Не в чем тебе виниться, дядька Богдан. Какой я муж! Домашних одних бросил, укатил невесть куда головой рисковать. Младших братьев да мамку оставил одних, без поддержки. Только ты это… Так, чтобы по–людски… Видно, Отец Небесный так положил, чтобы ты все же стал мне заместо отца. Не тестем, так отчимом.