Персидские ночи (СИ) - Витич Райдо. Страница 44

— Да, Самшат готовится отцом стать.

— Хорошая весть, давно ждала, а все ж радость не такая, как если б ты меня тем же порадовал. Вот твоих бы деток я понянчила, пожила б еще ради этого.

— Надеюсь, не огорчу тебя ожиданием.

— Ну-у,— бросила взгляд на Женю. — Посмотрим. Плодовита она, ходить и рожать легко будет, и дети крепкими здоровыми родятся. Не то, что Сусанка! Ай, яй! Одного-то и с трудом родит, а больше и не сможет. А Сафар совсем без детей останется. Одна надежда на тебя, Хамат. Всегда ты меня радовал. И жену выбрал верно. Вольется новая сильная кровь в ветвь Бен-Хаджаров и укрепит род.

— Поэтому ты и не противилась, бабушка? —улыбнулся хитро.

— Не чужая же, кто в сердце живет, видела. Что ж противиться, тем более девка подходящая, и горяча, и красива, и плодовита, и воспитана, опять же умом вышла. Знал ты, хитрец, на кого глаз положить. Ну, на то ты и опора рода, на всяких сусаннок-то не глядишь. С такой-то девкой в любое общество и покрасоваться выйти не грех, и в консульство, и к твоему дружку, нефтяному магнату, в гости, а? —подмигнула . — Стыда с такой женой не будет, и мать из нее выйдет хорошая. Будет, кому после меня за вами приглядывать. С этой тебя оставить можно, не бросит в горе, а поможет, да хвостом не закрутит, на чужое не позарится. Помру хоть спокойной за тебя.

— Не надо о плохом бабушка, не рви мне сердце, родная! Живи как можно дольше. Одна ты у меня, любимая.

— Ну, ну, подлиза,— довольно улыбнулась Мириам. — Пойдем что ли ужинать. Твоя, смотрю, зевать скоро начнет.

Женя действительно утомилась слушать незнакомую речь и силится разгадать, о чем идет разговор.

— Хамат? — спросила тихо, когда женщина вперед пошла, а они следом.

— Сафар еще не приехал, — обнял ее парень. — Ждем, не беспокойся.

— Может, позвонить ему?

— Здесь телефон не берет.

Женя вздохнула: не нравилось ей все это и оптом, и в розницу.

Стола не было – дастархан. В позе лотоса на грубой циновке сидеть в обществе востроглазой старушки и слушать непонятную речь, для Жени радость не большая. Она хмурилась, поглядывая, как Хамат и бабулька руками из своих чашек едят, и на свою косилась. Желания руки пачкать, как в принципе и аппетита – не было.

— Попробуй лаваш. И чай бабушкин с жасмином, — предложил ей парень.

Видела она и чай, и бабушку… в жасмине!

— Что мы здесь делаем, Хамат, если даже телефон в этой Тьмутаракании не берет? — Спросила тихо, еле сдерживаясь, чтоб не вспылить. — До самолета ровно сутки осталось, меньше уже. Хочешь, чтоб я умерла от беспокойства? Поехали в Дамаск, пожалуйста.

— Хочешь, чтоб я проявил неуважение к родной бабушке? Хочешь, чтоб я расстроил старую женщину, только приехав и тут же собравшись в путь. Мы должны хотя бы переночевать.

— Что?! — возмутилась и смолкла, чтоб процедить. — Я тебе сразу говорила, отпусти меня с машиной, и ехал бы хоть к десяти бабушкам! Ты специально меня сюда затащил, да? А может, Сафар вообще здесь не появится?

— У нас не принято говорить и принимать пищу.

— Да, плевать мне!... — И осеклась под пристальным взглядом хозяйки, смирила клокочущую ярость.

— Ай, горячая какая! Глазки так и горят. Что ты ей про Сафара-то наговорил?

— Что он здесь.

— И поверила? Ай, глупенькая! Буря будет, Хамат, ай, чувствую, жаркая ночь грядет!

— Ничего, бабушка, успокоится, —покосился на надувшуюся, сумрачную Женю.

— А куда ж ей? Комнаты твои приготовили. Я велела ничего не трогать, как оставил, так все и есть.

— Спасибо, бабушка.

— Ай, чего спасибо-то? Один ты у меня любимый, все для тебя. А чай-то выпить ее заставь. Я ей зелья сыпнула, чтоб спокойной да покладистой была, хоть сегодня. До истерики девка не далека, домой рвется. То-то, если крик устроит, соседям разговоров. Пусть уж лучше от страсти кричит, позлит соседей-то. Знать будут, какой у меня внук вырос, какой мужчина и девку в жены под себя взял,— усмехнулась . — А после пусть хоть кричит, хоть ногами топочет. Чего меж молодыми не случается? А и ясно всем будет, раз горяча, то не только ночью, а и днем. Пусть завидуют.

Хамат с благодарностью посмотрел на Мириам, поклонился:

— Ко времени, бабушка. Переживает Женя.

— И тебе беспокойство, —кивнула женщина.

— Приворот твой только пару дней действовал,— бросил вскользь, зыркнув на родственницу.

— Попенял, что ли? А разве ж я тебя не предупреждала, что времени у тебя мало будет?

— Может, еще горошину?— спросил неуверенно.

— Как же ты пэри свою потерять-то боишься!— усмехнулась Мириам. — Ай, ай, Хамат! Сколько говорила, на магию надейся, а сам не оплошай! Ты что ж это, себя хуже любимой своей считаешь? Кривой ты, глупый, нищий? А, внучек? Как с другими-то без приворота обходился? И мысли в голову не приходило, к бабке-то за горошиной бежать.

Хамат голову опустил, смутившись. Права Мириан, но и он по-своему прав.

Парень взглянул на Женю, что из принципа не смотрела на него, да еще и отодвинулась, отвернулась, выказывая обиду. И страшно ему стало, что выскользнет она из его рук и убьет памятью о тех счастливых днях и ночах, что отмерила ему судьба щедрой рукой родственницы.

— Мне бы спокойнее было, — признался бабушке. Та подумала, на девушку посмотрела и кивнула:

— Поглядим. Да, не бойся, не дам я ей от тебя уйти. Твоя она, твоя.

А Хамат не верил. Счастье, оно что? Добиваешься долго, а как получил, и не веришь, что не на миг, и страшно, что после будет. Как он без Жени? Пока не обнял, жизни не видел, а сейчас потеряй, и вовсе, как дышать забудет. От одной мысли больно и холод в груди. Парень сжал ладонь девушки и сунул в другую чашку с душистым чаем:

— Выпей, не обижай бабушку.

Ну, чай не лаваш, и Женя не стала противиться, выпила и, кивком поблагодарив бабульку, решила, что на этом ее дань вежливости отдана.

Мириам покачала головой, с прищуром взглянув на внука:

— Мне не веришь.

— Верю, бабушка.

— Ай, Хамат, как же она взяла-то тебя, крепче плюща обвила, канатами связала. Ай, ай!

Женя, почувствовав усталость и сонливость, прислонилась щекой к плечу Хамата, и тот тут же отозвался, погладил рукой волосы, обнял, лаская пальцами плечо. И стало вдруг все равно на билет, документы. Волнения, тревоги показались пустыми и никчемными. И только Хамат остался единственно важным. Его близость, тепло рук, крепость объятий и аромат одеколона дурманили голову и рождали лишь одно желание, острое до стона – оказаться в полной его власти и вновь испытать наслаждение. Он как наваждение единственно правил ею, смывая из разума все, что его не касалось.

Женя забыла, где она и кто: любуясь, смотрела на обожаемые черты лица, ласкала взглядом кожу на щеке, терлась о его плечо и мечтала поцеловать, почувствовать вкус его кожи на своих губах. Ладонь сжимала его руку и мечтала проникнуть под рубашку.

— Потерпи, — шепнул он ей, улыбнувшись.

Женя разочарованно вздохнула.

— Ну-ка, спиной ко мне ее поверни, — приказа парню Мириам. Тот послушно поднялся, поставил Женю спиной к бабушке. Та подошла и, зашептав что-то, принялась водить пальцами по плечам, позвоночнику. Не неприятно – не понятно. Что она делает? — хотела спросить, но губы Хамата оказались так близко, что девушка забыла, что хотела спросить. Да, и какая разница: кто, что? Хамат рядом, вот он, остальное неважно, совсем неважно.

— Ну и все, теперь и захочет, да не уйдет. Твоя, —усмехнулась женщина. — А дальше уж сам. Идите.

Хамат подхватил Женю на руки, отнес в свои комнаты. Она не видела, куда, находясь в забытьи упоенья. Целовала шею парня, ласкала, счастливая, что может прикасаться к нему, наслаждаться его близостью. И ничего больше не надо, никого.