Рудная черта - Мельников Руслан. Страница 51

– Ты о чем?.. – нахмурился Всеволод. – О ком?..

О каких знакомых идет речь?

Но на этот раз Бернгард, не снизошел до объяснений. Князь-магистр повернулся назад, и…

– Брат Арнольд! – Его зычный зов раскатисто и глухо прокатился над берегом, все еще укрытым зеленоватым туманом. – Подойди сюда!

Глава 39

Некоторое время спустя из плотной пелены выступила одинокая фигура. Посеребренный доспех, глухой шлем-горшок на голове, меч в ножнах… Умрунов Бернгарда не всегда можно было отличить одного от другого, но уж этого-то Всеволод признал сразу. Еще бы! Имелись характерные приметы. Давно, целую вечность назад, он застал этого рыцаря у дверей Эржебетт.

От белого орденского плаща с отхваченным краем после ночной битвы, правда, остались лишь рваные, обвисшие на плечах клочья – будто подрезанные крылья. Зато рассеченная перчатка на левой руке, некогда перехватившая клинок Всеволода, никуда не делась. И на груди – вон – знакомая рваная кольчуга, грубо перехваченная старым, подржавевшим уже проволочным швом, в который упирался тот самый клинок.

На правом боку мертвеца виднеется, впрочем, и свежий след от упыриных когтей, которого прежде не было. Кольчужные звенья выдраны вместе с клоком толстого поддоспешника. Правда, до мяса умруна темные твари добраться не успели и пустить серебряную водицу из жил покойника не смогли.

Что ж, Бернгард это исправит.

А магистр уже подступил к рыцарю-умруну. Извлек из ножен меч. Распорядился:

– Сними шлем, брат Арнольд!

Мертвый рыцарь подчинился беспрекословно. Только сначала снял латные перчатки. Одну, вторую… Так удобнее совладать с ремнями, крепившие шелом к доспеху.

Обнажившиеся руки были… М-да, не совсем человеческими они были. Кожа – сухая, как старый пергамент, пятнистая. Темно-серые, цвета дыма пожарищ, пятна лежат внаслой друг на друге, словно драконья чешуя. Ногти – те и вовсе черные. Глубокий порез на левой ладони стягивают грубые стежки суровой нити. А вокруг шва – тоже черным-черно. От раствора адского камня, излившегося наружу, надо полагать.

Избавившись от перчаток, Арнольд… тот, кто когда-то был братом Арнольдом, отстегнул шлем. Снял с плеч, оставшись в толстом войлочном подшлемнике и наброшенном поверх кольчужном капюшоне. Зажал железное ведро со смотровой прорезью под мышкой. Замер в ожидании дальнейших команд.

Однако же! Всеволод вмиг забыл о руках мертвеца. Что там руки по сравнению с этим! Прежде он не видел укрытых броней лиц Бернгардовых воителей-умрунов. Теперь вот узрел.

И лучше бы было оставаться в счастливом неведении!

Сама маска смерти смотрела сейчас на него. Без всякого выражения, без эмоций. Только не бледная, не желтая, не восковая, как у обычных покойников. А опять-таки – пятнистая, дымчато-серая. Темная. Заострившиеся черты, впалые щеки. Но больше всего, конечно, поражают… ужасают глаза. Белки – вон, уже и не белки вовсе. Сплошь подернуты голубоватой пленкой. И зрачки… Да уж, зрачки…

Мертвые. Пустые. Только где-то в самых глубинах едва-едва угадывается алчный блеск. Хорошо знакомый. Слишком хорошо. Так блестят глаза упырей. Неутолимая жажда крови порождает такой блеск. Сейчас-то она подавлена, придавлена волей Властителя, поднявшего это существо из каменного саркофага. Но что будет, если незримая узда вдруг ослабнет? Или исчезнет вовсе?

– Не удивляйся, русич, – смятение Всеволода не укрылось от пытливого взгляда Бернгарда. – И не пугайся. Темнеющая кожа и синеющие глаза – это обычное явление, когда вместо крови по жилам течет жидкое серебро.

– И когда Ток – вместо жизни?

Бернгард кивнул:

– Трансформация моих серебряных рыцарей только начинается, но со временем Ток изменит их облик до неузнаваемости. Я ведь уже рассказывал тебе… Вспомни, сколь сильно разнятся Пьющие и оборотаи. А ведь одни произведены от других.

Всеволод смотрел в темно-серое, почти черное лицо мертвого рыцаря.

– Я помню, Бернгард. Я все помню. И я понимаю, что с людьми, которых ты отнял у смерти, рано или поздно произойдет нечто подобное. Мне просто странно, что белый металл так сильно темнит человеческую суть.

Магистр пожал плечами.

– Темное, светлое… В этом мире, как и в любом другом, все относительно, русич. А на границе миров – так и подавно. Но сейчас у нас нет времени на отвлеченные диспуты.

Бернгард вновь обратился к неподвижному и безмолвному мертвецу.

– Капюшон тоже сбрось, брат Арнольд.

И – коротко – в сторону. Всеволоду:

– Зачем понапрасну тупить лезвие?..

Верно. Незачем…

Негромко звякнув гибкими стальными звеньями в серебряной отделке, кольчужный капюшон скользнул за спину умруна. Зацепив при этом и стащив с головы подшлемник. Теперь только длинные волосы мертвеца – потемневшие, косматые, высохшие, ломкие – закрывали худую шею, торчавшую из затянутого ворота кольчуги. Но ведь волосы мечу – не помеха.

– Подойди к воде, брат Арнольд – потребовал магистр. – Ближе. Еще ближе. Вот так…

Умрун встал на массивном плоском валуне, уходящем в озеро. Как некогда стоял сам Всеволод – с обнаженным мечом, намереваясь проткнуть посеребрённой сталью маслянистую муть под прозрачным слоем. Как стояла на этом берегу мать Эржебетт – бесноватая ведьма Величка с острым осколком камня, занесенным над собственными венами.

Но у тевтонского брата не было в руках ни меча, ни камня. Зато по жилам Арнольда текло жидкое серебро.

– Теперь – склони голову, – приказал Берн-гард.

Рыцарь повиновался. Опустившись на одно колено, мертвый человек склонился над мертвыми водами.

Как над плахой.

– Ниже. Еще…

В памяти всплывала еще одна картина, виденная Всеволодом глазами Эржебетт. Казнь Велички, которой Бернгард срубил голову над озером. Обессиленная, обескровленная ведьма-мать тогда попросту не могла противиться. Но этот-то – может. Если захочет. Только не хочет. И – не противится. Невероятно! Такая покорность! ТАКАЯ покорность…

Коленопреклоненный рыцарь стоял неестественно спокойно, почти торжественно, будто дожидался не главоотсечения а повторной акколады. [4] Только отражение Арнольда заметно подрагивало в нервной ряби неуспокоившегося озера. И ведь что любопытно – перевернутое отражение. Вверх ногами – как и отражение Всеволода. Не как отражение Черного Князя в обличье тевтонского магистра. А ведь по большому счету оба они – и Бернгард, и Арнольд – нечисть. Кровопийцы оба. Только один уже прошел через Мертвое озеро и признан за своего. Другой – нет.

«Все относительно, русич. А на границе миров – так и подавно».

Магистр опять заметил волнение Всеволода. Спросил неожиданно:

– Желаешь сделать ЭТО сам?

Надсмехается? Предлагает всерьез?

– Вообще-то Арнольд был в числе тех. кто… м-м-м… устранял твоих воинов, охранявших Эржебетт, – пояснил магистр. Все-таки он говорил вполне серьезно, без тени насмешки.

Вот оно как? Всеволод нахмурился. Один из тех? Кто устранял. Убивал. Испивал – если уж быть точнее.

– А ты, помнится, жаждал мести, русич. Сейчас у тебя есть прекрасная возможность посчитаться. Порадуй сердце" отведи душу.

Всеволод вспыхнул, сглотнул вставшую вдруг сухим комом слюну. Да, признаться, соблазн был. Но еще больше было отвращения. Много ли радости он доставит своему сердцу и успокоит ли душу, собственноручно отрубив голову ходячему трупу… безвольному орудию в чужих руках? Вот эту самую уже подставленную под меч голову? Разве ж это отмщение?

Нет, настоящее отмщение должно быть… будет иным.

Когда они наконец закроют рудную черту. Когда остановят Набег. Когда отпадет нужда в вынужденном союзе с Бернгардом. Когда можно будет больше не думать о нечисти с той стороны. Вот тогда-то он вплотную займется тварями, оставшимися по эту сторону. А князем-магистром – так в самую первую очередь займется. Ну а ЭТО…

– Нет, Бернгард. «ЭТО» ты делай сам.