Просто о любви (Две половинки) - Алюшина Татьяна Александровна. Страница 12

Кстати, насчет трусов… Процесса своего раздевания перед сном он не помнил, не Станислава ли батьковна постаралась? Как-то неудобно получается. Впрочем, не стоит заморачивать голову ерундой — ну, получилось так, что ж поделаешь!

Застегивая рубашку, он вдруг поймал себя на том, что почему-то волнуется.

— О как! — подивился себе Степан. — Что бы это значило? — спросил он у своего отражения в зеркале.

Отражение многозначительно молчало, саркастически ухмыляясь. Ну и пусть его!

Степан вывалился из ванной комнаты с остатками клубов пара.

— Станислава?

— Я на кухне, Степан Сергеевич, идите сюда! — отозвалась хозяйка.

Она выкладывала из пакетов продукты на столешницу, повернулась, услышав его шаги, и улыбнулась навстречу.

У Степана что-то ёкнуло внутри от этой ее улыбки, которую он увидел в первый раз. Вчера она все больше беспокоилась, пугалась, смотрела на него как на последнее спасение.

Такой бы взгляд, да каждому мужику — страна не знала бы, куда героев складировать!

Но эта ее улыбка! Охохошеньки!

— Здравствуйте, Станислава! — вспомнив, что надо говорить, поздоровался Больших.

— Здравствуйте! — улыбалась она.

Черт! Не надо так улыбаться!

Он старый, осознанно одинокий, битый-перебитый, замызганный волчара, и ему не должны такулыбаться девушки! Как давно потерянному любимому, которого и не чаяли встретить, а вот увиделись, как герою девичьих грез, как самому…

Черт!

Это следовало запретить законом!

Она такая миниатюрная, не субтильная и тоненькая, а вполне даже при формах: и грудь, и попка, и талия между ними, узенькие ладошки, узенькие маленькие ступни босых ног, шлепающих по плиткам кухонного кафеля, стильная стрижка с косой челкой. И как это у них там называется? Ну, такие прямые, как рваные, пряди, не достающие до ключиц, которые она постоянно заправляет за маленькое розовое ушко, чуть склонив голову к плечу. И цвета гречишного меда, переливающиеся смешинками, задорные глаза.

«Сколько ей лет?» — вдруг отчетливо, с намеком на туманную перспективу подумал Степан.

И тут же оборвал себя, обругав почем зря.

Господи, о чем он думает! Ему нельзя думать о ней с какой-либо там перспективой, ему вообще о ней думать нельзя! И разглядывать ее, и замирать чем-то мужским в животе, и холодеть, чувствуя бегущие по позвоночнику мурашки от гречишно-медовых глаз, розового маленького ушка, женственного наклона головы, умопомрачительных прядей волос, тонких пальчиков с ногтями, похожими на миндальные орешки!

«Совсем ополоумел! Ты что?! — рявкнул на себя Степан. — Запретная зона! Эта девушка не «позвоню-увидимся»! Ничего легкого с такими не проходит! Барышня Станислава из разряда тех, в которых вдряпываются с потрохами и окончательно! Остынь! У тебя есть Вера, спокойная, налаженная жизнь! Куда ты полез?!»

— Я позвонила в больницу утром! — радостно оповестил объект, будоражащий нечто в глубинах мужских инстинктов господина Больших, которые перепугали хозяина не на шутку. — Состояние стабильное, изменений нет!

— Что и следовало ожидать, — поддержал светскость предложенной беседы Степан.

— Живой, уже вперед! А изменения к лучшему будут обязательно! — жахнула оптимизмом Стаська.

— Будем надеяться, — выказал осторожность гораздо более сведущий доктор Больших и чинно спросил, указывая на высокий стул у барной стойки, завершающей длинную столешницу: — Вы разрешите?

— Да бросьте вы «паркет» этот, Степан Сергеевич! Что вы, ей-богу!

— Ладно, брошу, — согласился Больших, устраиваясь на стуле. — Вам в чем-нибудь помочь?

— Да. Скажите, что вы не едите? Принципиально или по каким другим причинам?

— Я ем все, чем откровенно горжусь.

— Повод, согласна! — похвалила Стаська. — Да, как ваше самочувствие? Выспались?

— Более чем. А сколько я спал?

— Двадцать часов. Или около того.

— Тогда выспался, — улыбнулся он. — Спасибо вам, Станислава.

Стаська улыбалась, посматривала на него, стараясь делать это незаметнее, накрывала стол на двоих, но тут притормозила, не донеся тарелку до столешницы.

— Меня никто не называет полным именем. Это как-то… непривычно и жутко официально.

— А как вас именуют?

— Почти все зовут Стасей, Стаськой, а тетушка Славой, — продолжив накрывать, уведомила она.

— Слава — это, пожалуй, обязывает.

— Вот и она так думала, что когда-нибудь обяжет. Но племянница не оправдала возложенных надежд!

— Что так?

Он с удовольствием принимал участие в легкой беседе, мимоходом удивляясь про себя, чему так радуется.

— Не стали звездой эстрады? Или какой-нибудь еще звездой?

— И не пыталась! Амбиций, знаете ли, нет, звездность не интересует ни в каком виде, — пожала весело плечами Стаська и наигранно вздохнула: — Не удался отпрыск!

— Тетушка разочарована?

— Да ни боже мой! — рассмеялась Стаська. — Я ее вполне устраиваю такая, какая есть! У нас взаимное обожание!

Стаська обозрела результаты своих стараний по сервировке стола, осталась довольна, и широким жестом пригласила к трапезе:

— Поскольку время к вечеру, предлагаю обед. Вы наверняка голодны.

— Наверняка, и очень! — улыбался Степан.

Она все успела — и думы передумать, и запретить себе все передуманное, и княгинюшке позвонить и в больницу, и приготовить грибной суп и лазанью с курицей и грибами, и в магазин сходить… и снова передумать думы.

И сказать себе решительное: хватит!

«На самом деле, хватит сердце рвать, что будет, то будет! Он на тебя и не посмотрит! Чего ему на тебя смотреть? Это ты, Стасенька, напридумывала себе любови-переживания, а ему-то что? Ему до вас, девушка, интересу нет!»

И постановила: надо радоваться тому, что есть в данный момент, — совместному обеду, легкой беседе, возможности дружеских отношений на основе интереса к здоровью Василия Федоровича, а там… Далее следовало минное поле с известными последствиями!

И все бы ничего, но Стаська не успела подготовить себя к тому, что увидит его, отдохнувшего, помолодевшего, разрумянившегося после душа, свежевыбритого и…

О-фи-ген-но-го!

А его улыбка?! Смерть девичьим сердцам и покою! Господи, как он улыбался! Голливуд отдыхает! Мужской, сдержанной, открытой и загадочной улыбкой, немного более глубокой в правом углу губ!

Черт. Бы. Его. Побрал!

Они трапезничали не спеша, болтали ни о чем, смеялись, вспоминая, как Стаська осваивала «перелаз» через калитку и что подумал он, что она, предполагали варианты последствий, застукай ее соседи в момент осваивания чужих калиток, о его работе чуть-чуть, о ее — чуть-чуть…

И что-то витало над ними, искрящееся, непонятное, пугающее замиранием сердца, дрожью пальцев, неосторожным, глаза в глаза, и торопливо отводимым взглядом — и втягивало обоих неотвратимо, покалывая электрическими разрядами.

Оба это чувствовали, и все труднее становилось придерживаться легкой, непринужденной беседы — слова застревали, рассыпались, а напряжение нарастало, сковывая неловкостью, недоговоренностью…

Стаська не выдержала, подскочила, схватилась убирать посуду, весело что-то рассказывая, застревая, как в непроходимых лианах, в словах, бросила на полдороге мучаться ненужным повествованием и спросила с преувеличенным радушием:

— Кофе, Степан Сергеевич?

— О нет! Это уж слишком! — похлопал себя по прессу Больших. — Спасибо, Станислава, все было невероятно вкусно! Вы великолепно готовите! — Тоже преувеличенно. И совсем иным тоном: — Нам лучше ехать прямо сейчас.

— Нам? Ехать? — не поняла Стася.

— Ну да. Вы машину свою хотите забрать?

— Ах да, машину… — потерянным голосом отозвалась она.

Повернулась к нему спиной, включила воду и принялась сосредоточенно мыть посуду.

Ничего не помогло! Никакие ее уговоры и длительный настрой радоваться тому, что есть, и не ждать ничего большего! Не помогло, и все тут! И ждала! И надеялась! И замирала от надежды!

«Машину! — стиснув зубы до хруста, чтобы не выпустить подступившие слезы, подумала Стаська. — Машину забрать! И все! все!!!»