Кафка на пляже - Мураками Харуки. Страница 104

Ответа, естественно, не последовало.

Хосино бесцельно мерил шагами комнату. Может, Полковник Сандерс позвонит? Уж он-то наверняка знает, что делать с камнем. Поддержал бы, что-нибудь дельное посоветовал. Однако сколько Хосино ни глядел на телефонный аппарат, звонка так и не дождался. Телефон хранил молчание, погруженный сам в себя, и больше ничто его не занимало. В дверь ни разу не постучали, почтальон не приходил. Вообще не происходило ничего особенного. Погода неприятных сюрпризов не преподносила, и предчувствий никаких не было. Время бесстрастно отмеряло свой бег. Миновал полдень, день тихо уступил дорогу вечеру. Стрелки электронных часов на стене скользили по глади времени, как жук-плавунец по воде, а мертвый Наката так и лежал на кровати. Аппетита у Хосино почему-то не было совсем. Ближе к вечеру он выпил еще банку колы и будто по обязанности сжевал несколько крекеров.

В шесть Хосино уселся на диван, нажал кнопку на пульте телевизора. Посмотрел программу новостей «Эн-эйч-кей». Так, ничего интересного. Самый обыкновенный, ничем не примечательный день. Новости кончились, он выключил телевизор. Что за голос у этого диктора… Вот зануда… За окном совсем стемнело. С приходом ночи в комнате стало еще тише.

– Эй, отец! Очнись ты хоть на минутку! Хосино-кун влип маленько. Ну, подай голос.

Наката, конечно, не отвечал. Он по-прежнему пребывал по ту сторону водораздела – безмолвный, неживой. Стояла такая тишина, что стоило, казалось, напрячь слух – и услышишь, как вращается земля.

Хосино прошел в гостиную, поставил на проигрыватель компакт-диск с «Эрцгерцогом». При первых же звуках из глаз сами собой потекли слезы. Поток слез. «Ого! Интересно, когда это я плакал в последний раз?» – подумал парень, но так и не вспомнил.

Глава 45

Дальше от входа дорога и впрямь пошла страшно запутанная. Собственно говоря, как таковой дороги уже не было. Лес становился все глуше и внушительнее. Земля под ногами круто пошла в гору, неразличимая в диких зарослях травы и кустарника. Неба почти не было видно, вокруг сгущался сумрак, будто дело шло к вечеру. Толстые нити паутины, крепко настоянный аромат растений. Висевшая в воздухе тишина все больше пропитывалась тяжестью, лес решительно сопротивлялся вторжению людей. Тем не менее солдаты с винтовками за спиной шли впереди, без труда отыскивая проходы в чащобе. Двигались они удивительно быстро. Ныряли под низко свисавшие ветки, карабкались на скалы, перепрыгивали через ямы, ловко пробирались сквозь ощетинившийся шипами кустарник.

Я изо всех сил старался не потерять их из виду, а солдаты и не думали проверять, иду я за ними или нет. Точно испытывали, насколько меня хватит. Или даже сердились на меня немножко – непонятно только, за что. Ничего не говорили: ко мне не обращались, между собой тоже словом не обмолвились. Шли и шли вперед, ни на что не обращая внимания и молча сменяли друг друга во главе нашего маленького отряда. Вороненые стволы закинутых за их спины винтовок мерно покачивались перед моими глазами. Совсем как два метронома. Я шагал, глядя на них, и мне казалось, что я постепенно засыпаю. Сознание уплывало куда-то, будто скользило по льду. Но я не поддавался – думал только о том, как бы не отстать, и, обливаясь потом, молча шел вперед.

– Мы не очень быстро? – наконец обернулся ко мне коренастый. Голос его звучал совершенно спокойно, дыхание было ровным.

– Нет. Нормально. В самый раз.

– Ты молодой. Тебе должно быть в самый раз, – не поворачивая головы, заявил долговязый.

– Мы здесь ходить привыкли. Ноги так сами и бегут, – словно извиняясь, проговорил коренастый. – Так что если не поспеваешь – скажи. Не стесняйся. Притормозим немного. Хотя особо тормозить ни к чему. Понял?

– Ладно, скажу, – ответил я, тщетно пытаясь восстановить дыхание и не показывать усталость. – Далеко еще?

– Не очень, – сказал долговязый.

– Еще чуть-чуть, – подтвердил его товарищ.

Впрочем, я не слишком доверял их словам. Ведь солдаты сами говорили, что время здесь большого значения не имеет. Через несколько минут мы молча двинулись дальше, но теперь уже не в таком диком темпе. Похоже, испытание закончилось.

– А здесь ядовитые змеи водятся? – спросил я. Этот вопрос меня всерьез беспокоил.

– Ядовитые змеи? – пробурчал, не оборачиваясь, долговязый очкарик. У него была манера разговаривать, глядя прямо перед собой. Как бы ждал, что вот-вот у него перед носом кто-нибудь выскочит. – Мы об этом как-то не думали.

– Может, и водятся, – повернулся ко мне коренастый. – Мне лично не попадались, не помню, хотя все может быть. Но даже если и водятся, нам-то все равно.

– Мы хотим сказать, – как-то беззаботно добавил долговязый, – что наш лес тебе не навредит.

– Так что на змей и других тварей внимания не обращай. Ну, успокоился? – спросил коренастый.

– Ага, – отозвался я.

– Здесь тебе никто вреда не причинит – ни ядовитые змеи, ни ядовитые пауки, ни ядовитые насекомые, ни ядовитые грибы, ни другая чудь, – по-прежнему глядя вперед, успокоил долговязый.

– Чудь? – переспросил я. Что бы это могло значить? Я никак не мог представить. Воображения не хватало. Устал, наверное.

– Чужаки, – пояснил солдат. – Здесь ни один чужак ничего тебе не сделает. Что ни говори, это же самая чаща. Никто тебе не навредит, даже ты сам.

Я пытался сообразить, что он имеет в виду, но голова уже варила плохо. Пот, усталость, от монотонной ходьбы клонило в сон… Все навалилось как-то разом. Ни до чего толкового я так и не додумался.

– В армии нас заставляли отрабатывать удары штыком в живот. Зверское упражнение, – поделился наболевшим коренастый. – Ты знаешь, как штыком колоть?

– Нет, – признался я.

– Сначала со всей силы штыком в живот. Проворачиваешь его и рвешь кишки. И все. Противник – труп. Но не сразу. Перед смертью страшно мучается. Но если просто ткнуть штыком, не поворачивая его, противник встанет и уж тебе кишки распорет. Вот в какое дерьмо нас окунули.

«Кишки», – подумал я, вспоминая слова Осимы о лабиринте. В голове у меня все переплелось и перемешалось. Я переставал понимать, что есть что.

– Почему люди должны так жестоко поступать друг с другом? Знаешь? – спросил долговязый.

– Нет, – ответил я.

– Вот и я не знаю. У нас никакого желания не было кому-то кишки наружу выпускать. Ни китайскому солдату, ни русскому, ни американскому. Ну и что нам оставалось?.. В таком вот мире мы жили. Потому и сбежали. Не подумай только, что мы слабаки. Мы были на хорошем счету. Просто не могли выносить этого насилия вокруг. А ты как? Не слабак?

– Да я и сам не знаю, – признался я. – Но мне давно хотелось стать хоть немного сильнее.

– Это важно, – снова обернулся на ходу коренастый. – Великая вещь – когда человек хочет стать сильнее.

– И так ясно, что ты парень крепкий. Мог бы ничего не говорить, – заявил долговязый. – Какой бы еще мальчишка сюда добрался.

– Молодец! – похвалил коренастый.

Они остановились. Долговязый снял очки и, потерев пальцем нос, водрузил их обратно. Оба солдата дышали ровно и совсем не вспотели.

– Пить хочешь? – поинтересовался у меня долговязый.

– Немножко. – По правде говоря, в горле пересохло, как в пустыне. Ведь рюкзак, в котором лежала фляжка с водой, я выбросил. Долговязый снял с пояса алюминиевую флягу и передал мне. Я сделал несколько глотков. Тепловатая жидкость разлилась внутри, добираясь до каждой клеточки тела. Обтерев флягу, я вернул ее хозяину: – Спасибо.

Долговязый молча кивнул.

– Ну вот, на самый верх поднялись, – сообщил коренастый.

– Теперь спуск начинается. Смотри не упади, – предупредил долговязый.

И мы осторожно стали спускаться вниз по неудобному склону.

Примерно на середине затяжного крутого спуска, который мы преодолели по большой дуге, лес кончился, и целый мир неожиданно открылся нашему взгляду.

Остановившись, мои проводники обернулись и, ничего не говоря, посмотрели на меня. За них говорили глаза: «Вот оно, это место. Входи». Я тоже замер, озирая представшую передо мной картину.