Богатые мужчины, одинокие женщины - Мессмен Петти. Страница 34

– И то, и другое – хороший выбор, – сказал Ден, по-видимому, задавшись целью устроить ей хороший вечер. – Вы могли бы начать с капеллини, а затем продолжить цыпленком, жаренным на меските.

У него была детская доверчивая улыбка. Она прорывалась через заученную изысканность. Сьюзен закрыла меню.

– Вы не могли бы поменяться со мной местами? – спросила она.

Ей не хотелось, чтобы это свидание превратилось в «отработку». Она решила сосредоточить все свое внимание на нем, а это было невозможно, когда прямо перед ее глазами маячил пирс, занимавший все ее мысли. Ден странно посмотрел на нее, вежливо поднялся со стула, и она облегченно вздохнула. Весь вечер смотреть на нарисованную кирпичную стену было определенно лучше, чем на проклятую неоновую вывеску, освещающую то место, где она хотела бы быть, но не могла. Пробираясь вокруг стола, чтобы поменяться с ним местами, Сьюзен убеждала себя, что если это переключит ее, то она прекрасно проведет время. Задев друг друга, они протиснулись нос к носу через узкое пространство. Скользнув на свое место, она поймала в своем стакане с водой тот же, упрямо подмигивавший ей, зелено-фиолетовьы блик, продолжавший безжалостно ее дразнить. С твердой решимостью она отодвинула его как можно дальше в тень.

Дену Салливану было сорок четыре года. Он вырос в Беверли Хиллз и учился в одной школе вместе с Ричардом Дрейфуссом, Альбертом Бруксом, Робом Рейнером и некоторыми другими из преуспевших, чьи имена были ей незнакомы. Пока он без умолку болтал о своих достижениях, как бы держа подготовленную речь, она пыталась демонстрировать восторженность, приходя к заключению, что он побывал на многих свидания к вслепую. После школы Ден поступил в Южно-калифорнийский университет. У его отца была брокерская фирма, и он пошел по его стопам. Он катался на лыжах, играл в гольф и теннис в загородном клубе, посещал только элитные кинотеатры и рестораны, ходил раз в неделю к психиатру, принимал средства, восстанавливающие силы, и пил пиво «Корона». Они со Сьюзен не имели ничего общего.

Когда Сьюзен мазохистски спросила Дена, не хочет ли он после ужина пойти через улицу на пирс, он посмотрел на нее, как на чокнутую, и буквально зашелся от смеха, словно это было удачной шуткой.

– Что? Слиться с народом?

Ден объяснил ей, что пирс является «дном города», захудалым и грубым, бельмом на глазу, как магнитом притягивающим преступников, и если бы океан поглотил его во время шторма или землетрясения, Санта-Монике это только пошло бы на пользу. Видимо, забавляясь ее деревенской наивностью, он торжественно продолжил, что по данным полиции, уровень преступности в районе, прилегающем к пирсу, в пять раз выше, чем в остальном городе. Потом снова рассмеялся, кичась своей элитарностью, с ухмылкой превосходства приглаживая пальцами свою прическу а ля Майами Вайс, и добавил, что если она принесла с собой пистолет или нож, то они, возможно, могли бы еще раз обсудить этот вопрос.

Сьюзен снова выставила на свет свой стакан, располагая его таким образом, чтобы поймать красочный неон, который призывал ее, но явно не Дена. Получая своеобразное утешение, она решила смотреть на стакан весь вечер.

Они целовались, как школьники, прислонившись к фонарному столбу. Шаткий деревянный пирс под ними колебался от топота людей, танцующих и прыгающих вокруг под великолепный старомодный рок-н-ролл пятидесятых, который играл оркестр, расположившийся под трехсторонним бело-синим полосатым навесом. Мерцающие буквы на ударной установке высвечивали название группы «Лил Элмо и Космос». Пышные прически, смуглая кожа и гладкие костюмы выдавали в них итальяшек.

«Тряхни-ка, детка…» – разносилось в пропитанном морем воздухе, смешиваясь с грохочущим внизу прибоем, приветственными одобрительными возгласами толпы, которая была так велика, что выплескивалась за пределы навеса на скрипучий дощатый пирс.

Молодая, неряшливого вида тусовка находилась в постоянном движении, танцуя и качаясь с поднятыми вверх руками, зараженная музыкой, не позволяющей стоять на месте. Это было невероятно забавно.

– Потанцуй со мной, – попросил Марк Пейдж посреди лучшего на ее памяти поцелуя.

– Хммм, две вещи я люблю больше всего, – прошелестела она ему в губы, затаив дыхание.

На вкус Марк был как вишневое мороженое. Со ртом ярко красным от падкого ледяного фунтика он выглядел мило. А ее губы, скорее всего, были фиолетовые.

– Две вещи? Какие? – Он просунул руки между ее головой и зеленой ребристой поверхностью фонарного столба, вжимая свое тело в ее невероятно соблазнительные формы.

Какая странная ночь! Он всю неделю думал о Сьюзен, с тех пор как встретил ее. А теперь вел себя как школьник с ее подругой, совершенно одурманенный, отключившись так, как уже многие годы не отключался. Он напоминал себе одного из своих студентов. И снова, и снова целовал ее, так жадно, что не мог остановиться.

– Целоваться и танцевать, – ответила Пейдж. – Ты так же хорошо танцуешь, как и целуешься? Мы должны прекратить целоваться, чтобы перейти к танцам.

– Не вижу причины, – засмеялся он, хватая ее и волчком запуская на танцевальную площадку.

– У тебя хорошо получается, – рассмеялась она, ее глаза сияли как звезды.

– Целоваться или танцевать?

– И то, и другое! – выдохнула она, когда Марк глубоко запрокинул ее назад и подхватил у самой земли в рискованном па, вызвавшем аплодисменты.

Они были Джон Траволта и Оливия Ньютон-Джои, и море танцующих расступилось, чтобы освободить им пространство, свистом, криком и хлопками выражая свое одобрение.

Воодушевленная обретенной аудиторией, Пейдж попыталась взять на себя инициативу в танце, но Марк не допустил этого. Он был хорош. Силен. Лучше, чем большинство мужчин, с которыми она танцевала на сцене.

«Господи, не дай мне влюбиться в этого парня», – умоляла она, взвизгивая от удовольствия, когда он, исполняя сцену из избитого мюзикла и крепко держа ее, крутил до тех пор, пока у нее не закружилась голова и она не упала ему на руки.

После очередного взрыва аплодисментов забитая до отказа неистовая танцплощадка снова сомкнулась вокруг них. Неистово пылая в фантастическом экстазе, они танцевали снова и снова, до изнеможения.

– Ты голодна? – спросил ее Марк, когда они отправились вверх по пирсу мимо разнообразных ресторанчиков, натыканных между игровыми павильонами, мимо десятков торговцев с ручными тележками, сновавших по дощатому настилу и продававших все, начиная от горячих темали и печеной картошки до мороженого в фунтиках.

Весь вечер они ели только мороженое.

– Больше, чем когда-либо, – ответила Пейдж, идя по пирсу впереди него и чувствуя себя заряженной дикой энергией и дикой сексуальностью.

Как она могла так поступить со Сьюзен? Они жили под одной крышей и были подругами. Ей всего лишь хотелось переспать с Марком один или два раза, узнать, что у него за душой, а затем она бы отдала его Сьюзен навсегда, если бы та захотела. Такую концепцию Сьюзен не смогла бы понять или простить и через миллион лет. Пейдж просто хотела погулять с ним. Пробежаться своими пальцами по его кудрявым светлым волосам, снять очки с его чувственного неоклассического лица и положить их на тумбочку рядом с его кроватью.

Пейдж думала – на что похожа его спальня? Возможно, она была маленькая. За исключением большого количества книг. Возможно, к ней примыкает маленькая студия. Это тоже было бы забавно. Может быть, они могли бы рисовать друг друга.

«Пейдж, ты страшный человек», – сказала она сама себе.

Кимоно вовсе не было случайностью. Она просто не могла совладать с собой, услышав внизу мужской голос. Ей казалось весьма забавным поддразнивать, провоцируя праведный гнев. Выходя из душа, она надела большой махровый халат, который висел в ванной комнате. Однако, выйдя из комнаты и услышав голос Марка, она кинулась обратно, в поисках более дразнящего, сексуального, розового атласного кимоно, надеясь, что Марк дождется ее «выхода».

Это было нехорошо. Она должна была чувствовать свою вину. И чувствовала ее. Но совсем немного и недостаточно для того, чтобы отказаться от удовольствий, которые доставляли его поцелуи.