Богатые мужчины, одинокие женщины - Мессмен Петти. Страница 51

– Я люблю океан.

– Но должно же у нас быть хоть что-нибудь общее? – пошутил он.

– Лошади? – попыталась Сьюзен.

– Нет. У меня аллергия.

– Теннис?

– Нет времени.

– У меня тоже. Наконец-то, мне кажется, мы нашли кое-что общее, – сказала она, замечая нечто похожее на татуировку на предплечье Джека, едва заметную через превосходную белую хлопчатобумажную ткань рубашки.

Была жаркая ночь с сухими ветрами Санта-Аны, дующими в полную силу, и хозяин позволил мужчинам снять пиджаки. Сгорая от любопытства, но не набираясь нахальства разглядывать или спросить его об этом, она отвела глаза.

– А что вы любите делать?

– Делать деньги, – мгновенно среагировал он и положил руку на свое предплечье, массируя его так, будто у него ныли мускулы, и она спрашивала себя: о чем он думает?

Заметил ли он, как она пыталась разглядеть, что там под тканью рубашки, если, конечно, там вообще что-нибудь было?

– Так вот почему вам нравится Лос-Анджелес. Страна поклонения деньгам. – Сьюзен глотнула еще сакэ.

– Бог, который, по крайней мере, расплачивается, – заметил он с холодной улыбкой. – Осязаемое божество, которое вы можете положить в свой карман, увеличить его и сделать с ним все, что только пожелаете. Купить умывальник с горячей водой, накормить бедных голодающих детей или учредить фонд онкологических исследований. Это продуктивная вера. А какому богу поклоняетесь вы?

Сьюзен с любопытством посмотрела на Уэлса, не в состоянии понять его до конца.

– Это очень серьезный вопрос, – ответила она.

– Вы можете поклоняться мне, если хотите. – На этот раз в его голосе не было ни капли серьезности.

В общем разговоре за столом наступила пауза, пока официантки сдвигали вазы с цветами в центр стола, а перед гостями расставляли тарелки для следующего блюда.

– Я хотела бы, чтобы вы знали, что это блюдо – специально для вас, Джек, – воскликнула Кит с другого края стола, когда маленькие японские официантки внесли дымящиеся железные горшочки, пахнувшие так, что просто слюнки текли. – Это гречишная лапша, о которой вы мне рассказывали… «соба», ее приготовил Харуко, и она просто божественна. По крайней мере, я так думаю, но что я могу знать? Я никогда не жила в Киото…

– Харуко тоже не был, – улыбнувшись, прошептала одна из официанток своим помощницам.

Сьюзен с еще большим любопытством посмотрела на Джека.

– Вы жили в Киото?

– После Вьетнама, – сказал он небрежно, казалось, довольный неловким молчанием, которое установилось после его ответа.

Намеренно или нет, он снял руку со своего предплечья, и она решила, что определенно там есть какая-то татуировка, хотя не могла разобрать, какая именно.

Ден Саллкван склонился, чтобы сказать ей что-то, и она кивнула, не давая себе труда даже послушать его. Он говорил что-то по поводу своего пребывания в Киото, но ее это не заинтересовало. Он был скучен, и его впечатления, должно быть, тоже скучны.

Джек Уэллс, с другой стороны, со своим шрамом, придававшим специфичность его внешности, с татуировкой, просвечивающей через рукав рубашки, с его обожествлением денег, которое, казалось, совершенно не соответствовало его характеру, интересовал ее больше остальных.

Когда подали густой суп-лапшу «тануки соба», Джек определил различные ингредиенты: морские водоросли, или кобу, рыбные лепешки, называемые кама боук, и еще пару экзотических японских приправ. Он также дал разъяснения по поводу этикета чавканья. Оказывается, обычный способ есть суп в Японии – это громко чавкать; чем громче чавканье, тем больший комплимент повару. Все за столом рассмеялись над громким невоспитанным звуком, с которым он поглощал свое любимое блюдо, таким образом в японской манере выражая шумное удовольствие.

Но Сьюзен обрадовалась, когда он прекратил хлебать и направил свое внимание на нее, подробно рассказывая о той части жизни, которую провел в Азии. После Вьетнама, попав под действие таинственных чар Востока, Джек остался там, прожил некоторое время в Сингапуре, а затем переехал в Японию Все еще испытывая последствия эмоционального шока после бешеной ярости Вьетнама, где он служил в малоизвестном подразделении армии Соединенных Штатов, которое называлось «Тоннельные крысы», азиатская аура уравновешенности, чувство успокоенности, полной безмятежности действовали на него, как бальзам.

В течение одиннадцати месяцев Уэллс отвечал за то, чтобы выгнать вьетконговцев из парализующе эффективной и якобы неприступной сети подземной цитадели, где был построен поразительно обширный и деятельный тоннельный комплекс с заводами, госпиталями, мастерскими, изготовляющими флаги, типографиями, агиттеатрами и подземными командными постами, расположенными в стратегических точках. Он сражался в этом подземном лабиринте, вооруженный карманным фонариком, ножом, личным стрелковым оружием, гранатами и отточенной звериной хитростью. Без ложной скромности Джек рассказал ей, что большинство добровольцев-»крыс» продержались только четыре месяца и что за четырехлетнюю историю с момента обнаружения тоннелей до конца войны лишь не более сотни солдат были аттестованы, чтобы носить знак отличия «Тоннельных крыс» и широкополую шляпу бойца джунглей, которая выделяла их. Критерием отбора для выполнения диверсионной добровольной миссии были невысокий рост и храбрость Гаргантюа. Ростом пять футов семь дюймов, тощий и мускулистый, Джек был идеальным кандидатом в «крысы».

Историю процветающего тоннельного комплекса Сьюзен нашла особенно зачаровывающей. Триумф красных над американцами, объяснил Джек, был на самом деле кульминацией тридцатилетней войны, начавшейся еще в сороковые годы, когда Вьет Минг, предшественник Вьет Конга, только начал копать землю для этих лабиринтов, замышляя восстание против французских колонизаторов. Почти все тоннели были вырыты вручную крестьянами с помощью лопат, мотыг и электроэнергии, генерировавшейся велосипедным приводом. Замечательно, что некоторые подземные структуры имели четыре этажа в глубину.

Из этих тоннелей, в которые вели хитро сконструированные потайные проходы, коммунистические кадры проникали в столицу Южного Вьетнама, когда им заблагорассудится, делая усилия американцев тщетными и приводя к неизбежному падению Сайгона. То, что американцы обладали самой большой огневой мощью из всех армий мира, немного значило, потому что войска Соединенных Штатов, осуществляя вторжение, уничтожая растительность и разрушая все на поверхности, не могли победить из-за вьетнамцев, снабжавших людьми свой базовый лагерь подземного двухсотмильного тоннельного комплекса, который в самый разгар войны в середине шестидесятых широко простирался от ворот Сайгона на запад, к Камбодже.

Джек не жалел подробностей. Он рассказал Сьюзен о том, как они приблизились к замаскированному проходу подземелье, будто прогуливающиеся скорпионы, которые встречались там на каждом шагу, и с громадным рисом решились накачать в лабиринт комплекса слезоточивый газ или напалм, преуспев в очистке лишь небольшой части сооружения, так как через каждые сто ярдов вьетконговцы построили специальные водяные ловушки, приспособленные для того, чтобы плотно перекрывать целые секции тоннелей, отделяя их от остального лабиринта, с тем, чтобы можно было повредить только один сектор. Сьюзен дрожала от слишком живых картин, которые создавало ее воображение под впечатлением его рассказа.

После окончания войны Джек понял, что не может думать без страха о возвращении домой. Он не мог себе представить свою будущую жизнь в Соединенных Штатах, – она слишком диссонировала с его состоянием. Чтобы перейти к мирной жизни, ему на какое-то время была необходима Азия. Он считал, что Япония – как раз то место, которое вернет ему душевный покой.

Даже японское искусство оказывало умиротворяющее действие: музыка, живопись, безукоризненные карликовые сады, одновременно строгие и спокойные. Те одиннадцать месяцев были слишком долгими, слишком напряженными, слишком полными смерти и безумия. И он прожил в Японии пару лет, исцеляя себя, работая на случайных работах, – в основном, в отелях, поставляя продовольствие американской клиентуре, изучая язык, пытаясь пробиться через тайну, окутывающую сложные и многовековые японские традиции.