Странный приятель - Чекрыгин Егор. Страница 25

— Слушай, капрал Доод, — спросил его Ренки, выбрав подходящий момент. — А зачем ты все это делаешь? Ну в смысле обучаешь меня так тщательно. Ведь то, что сейчас в одном капральстве два капрала, — это ненормально. И когда ты меня выучишь, одному из нас придется уйти.

— И ты думаешь, пацан, что уйти обязательно придется мне? — широко улыбнулся Доод. — Может, оно и так. Хотя… Короче, на тебя у кой-каких людей есть определенные планы. Какие? Я и сам не знаю. Но мне велели тебя хорошенько обучить, вот я и стараюсь.

— Но… Какие еще планы? — искренне возмутился Ренки, которому не понравилось, что кто-то играет его жизнью и судьбой, словно фигурой в шахматах.

— Этого я, парень, не знаю, — честно ответил капрал. — Но подозреваю, что тебя хотят двинуть дальше. Может, даже и в офицеры! Потому как нам нужны там свои люди.

— Что значить — двинуть? Кому это — нам? — не понял Ренки. — Я не желаю, чтобы меня куда-то двигали, и не желаю быть еще «чьим-то» офицером, кроме короля!

— Дурак ты, Ренки, — сказал капрал таким тоном, что Ренки и правда почувствовал себя дураком. — Вроде бы уж достаточно времени в армии мыкаешься, а все еще ведешь себя иной раз, будто барчук, ничего, кроме отцовского дома, не видевший. Пора с тобой уже как со взрослым поговорить. Ты вот выбери как-нибудь момент да посмотри, чего в котлах у других полков варится и в какие мундиры они одеты. И сравни с тем, что у тебя на каждый день есть. Иные полки могли бы позавидовать и тем харчам, что ты лопал, когда каторжником был. Сгнившее зерно пополам с трухой и мышиным дерьмом вместо мяса — вот и весь их рацион. В лепешки сена добавляют, чтобы хоть чем-то брюхо набить. И ходят в обносках. Вон посмотри на Пятнадцатый Гренадерский — там половина солдат к обмоткам деревянные дощечки привязывает, а сапоги (у кого они еще сохранились) тряпками да веревками перемотаны, чтобы на ходу не разваливались. В позапрошлогоднюю кампанию в армии небось две трети потерь с голодухи да от поноса случились, а не в бою. Да и сейчас, вон погляди, без всяких сражений чуть ли не ежедневно по десятку покойников за ограду лагеря выносят. Вот так-то вот! А ты думаешь, почему у нас по-другому? Да потому что правильные люди друг за дружку держатся и помогают, чем могут. Тут только так и можно выжить, на то она и армия! Ты, Ренки, из «благородных оу» будешь. Это у тебя на роже написано. А значит, тебя можно двинуть куда дальше, чем даже нашего Бида, которому выше лейтенантского погона ничего не светит. Зато у него влияния тебя подальше продвинуть вполне хватит, потому как люди Бида уважают. Тут главное — это чтобы и на тебя положиться можно было. Чтобы ты, наверх пробившись, не забывал о тех, кто тебе туда дорогу проложил.

— Если в том, что ты предлагаешь, нет ничего постыдного и идущего во вред королю, то можешь не бояться неблагодарности или предательства с моей стороны, — высокопарно ответил на это Ренки. — Это ведь элементарный долг благородного человека — оплатить втрое за оказанное ему добро!

— Вот это в тебе больше всего и пугает, — честно признался Доод. — То ты вроде нормальный человек и делаешь все правильно. А то вдруг рот откроешь, и оттуда такая чушь польется, что впору за голову хвататься. Будто ты в высокой башне сидел и жизнь только по книжкам да балладам знаешь. А ведь вроде уже и на каторге побывал, и пороха понюхал… Лейтенант говорит, что ты за свою благородную дурь держишься, потому как это единственное, что у тебя от прежней жизни осталось. И со временем дурь у тебя пройдет, а правильные мысли в голове останутся. А я вот иной раз тебе и дело нормальное поручить боюсь: а вдруг у тебя дурь в башке взыграет и ты либо дров наломаешь, либо людей понапрасну погубишь…

— Не думаю, что благородное поведение может хоть в какой-то мере причинить ущерб окружающим, — высокомерно объявил Ренки. — Видимо, ты просто не понимаешь, что движет такими людьми.

— Ренки, я благородных поболее тебя видел, — усмехнулся Доод, вновь посмотрев на Ренки так, что тому почему-то стало стыдно и досадно. — Есть, конечно, и среди благородных нормальные люди. Вон, тот же наш полковник оу Дезгоот — за него любой гренадер Шестого кому угодно глотку порвет! А в том же Пятнадцатом офицеры деньги из солдатского содержания себе в карман кладут, а ведь тоже все сплошь благородные. Но я, собственно, не об этом. Вот ты вчера разную чушь нес. А коли сейчас из-за горизонта выскочат кредонские егеря, ты как поступишь? Капральство в линию выстроишь и по всем правилам начнешь в них из мушкетов палить, а потом в штыки? Либо солдат в укрытие спрячешь и оттель будешь аккуратненько постреливать, предварительно за помощью послав? Вот то-то и оно… Как тебе людей доверить можно, коли ты ни их, ни свою жизнь ценить не умеешь? Да и по другим делам, например, как харчи съедобные у кладовщиков получить или трофеи сбыть… А вдруг и тут из тебя благородная дурь полезет?

— Не вижу ничего недостойного в том, чтобы обеспечивать солдат нормальной пищей, — искренне удивился Ренки. — Как раз наоборот, ведь сытый и здоровый солдат — это только на благо королю и королевству.

— А то, что за нормальную еду, которую ты лопаешь, другим приходится интендантам на лапу давать, а чтобы было, чего давать, надо вражьи трупы обшаривать да добычу тайными путями сбывать… Это тебе как? — оборвал его разглагольствования Доод.

— Но с какой стати? — возмутился Ренки. — Ведь интенданты обязаны обеспечить…

— Ох, Ренки… — тяжко вздохнул Доод. — Вот потому и страшно на тебя солдат оставлять. Не знаешь ты жизни. Не понимаешь, как оно все работает… Кто кому чем обязан и из какой миски ест. А коли начнешь «обязанности» от других требовать, и себя под петлю подведешь, и солдат загубишь безвинно. Да и унтерам мороки добавишь — ошибки твои исправлять. Тебе бы еще годков пять в солдатах походить, а пока одна беда с тобой.

Ренки был искренне удивлен такой постановкой вопроса. Нет, он, конечно, понимал, что в жизни отнюдь не все делается по правилам. И даже, как многие сопливые юнцы, отчасти считал себя циником, способным видеть то, чего более взрослые люди, кажется, не замечают и легко при этом разглагольствуют о принципах, долге и служении.

Ему как-то и в голову не приходило, что старшие все прекрасно видят и знают, но просто научились жить в этом мире, раздавая и получая взятки и одновременно рассуждая о честности и неподкупности.

Да и так получилось, что даже на каторге самой грязной частью «выживания» занимались другие. Подмазать охранника, украсть, содрать обувь с трупа… В их компании с этим прекрасно справлялся Готор или те же приятели-грабители Дроут и Таагай, так что Ренки можно было продолжать считать себя безупречным в плане морали.

А тут вот, когда Доод поставил вопрос ребром, Ренки пришлось задуматься обо всех тех вещах, которых он раньше старательно не замечал. И в голове поневоле появилась мысль, что просто пользоваться плодами чужой грязной работы, делая вид, что ее не существует, наверное, еще менее достойно, чем самому в этой грязи ковыряться.

Но ведь, с другой стороны, на то с древних времен и существует разделение на людей благородных и низких, чтобы каждый делал свою работу! Вот только кто он теперь нынче сам-то?

— Ты того, Ренки, — заметив его задумчивую физиономию, проговорил Доод. — Обмозгуй все хорошенько. С Готором своим поговори — он человек на редкость правильный, пустого не посоветует. Потому как, капрал Дарээка, пора тебе уже дитячью дурь свою перерастать!

Часа через четыре работы все возможные емкости были заполнены и караван двинулся в обратную сторону. Кавалеристы потом утверждали, что якобы видели вдали мелькнувших кредонских егерей, но в остальном на этот раз обошлось без происшествий. Если, конечно, не считать таковым легкий сдвиг в сознании у капрала Ренки Дарээка.

Глава 9

Следующие две недели прошли без особых происшествий. Армия Тооредаана неторопливо пятилась на юг, а кредонцы так же неторопливо, делая десять — двенадцать верст в день, ее «догоняли».