Ковчег Марка - Устинова Татьяна Витальевна. Страница 50

– А ноги?

Она захохотала и стала брыкаться. Замечательные ноги, длинные, твердые, сильные, как-то в один момент со всех сторон прижали её к простыне, и она больше уже не могла брыкаться. Прямо перед собой она увидела его серьезные серые глаза, очень светлые, странно светлые на загорелом лице.

– Ты ела яичницу, – сказал Павел тихо. – Ты её просто ела, потому что тебе очень хотелось есть. У тебя ухо двигалось и завиток вот здесь. У тебя завитки, знаешь?.. И щеки горели. И я в тебя влюбился. Я просто так влюбился! Я тогда еще не знал, какая ты на самом деле.

– Какая?

– Подходящая. Ты очень мне подходишь.

– Павлуш, я старая дева, синий чулок и большой начальник.

– Ты моя девушка, прекрасная красавица и маленький лемур.

Ох, какое счастье. Какое это счастье, что она – лемур.

– Почему я лемур?

– Потому что таращишь глаза и сидишь на дереве.

– Я сижу на дереве?!

– Ты сидишь на дереве и выпучиваешь глаза. Не знаешь, что делать. А я знаю. Я точно знаю, что делать.

– И что делать?..

Она уже почти не могла дышать, и его близость, только что бывшая уютной и безопасной, стала острой, горячей, волнующей.

…Нееет, она знает, что делать! Она лемур и сидит на дереве, но всё-таки знает, что делать! И с упоением и восторгом она делала всё, что хотела, и столько, сколько хотела.

Страсть – быть, жить, отдать, взять.

Начать. Продолжать. Гореть. Изнемогать.

Он знает, что делать. И я знаю, что делать. Это знание можно применить только друг к другу, оно не подходит остальным, вот в чем штука. Вот почему никогда ничего у меня не получалось с другими, остальными, разными! Они знали что-то другое, не то, что нужно мне! Я знаю о нем, а он обо мне, и это единственное сочетание – я и он. Он и я. С другими сочетаться бессмысленно. Они никогда не догадывались, что я лемур и сижу на дереве. Он один догадался.

…Они долго лежали молча и смотрели в потолок. Очень долго и молча, а потом повернулись и оказались нос к носу. И опять долго лежали.

– Тебе придется со мной ездить.

– Куда?

– Везде. Одну я тебя не оставлю и сам, один, тоже больше не поеду.

– Я буду с тобой ездить, куда скажешь.

– Еще придется здесь жить.

– Я буду здесь жить.

Таким образом оказались решены главные жизненные вопросы и можно было заняться чем-то менее глобальным.

– У тебя тут шрам.

– Рассёк на тренировке, упал. Давно. А ты очень красивая. У тебя… формы.

Ей стало смешно. Её орел-мужчина, который точно знает, что делать, и даже уже отдал все распоряжения, выражается, как гимназист.

– Какие у меня формы! Лифчик пятого размера!..

– А по-моему, шестого, – усомнился он. – Ты, должно быть, тесные покупаешь.

– Павлуш!

– Очень красиво, – быстро сказал он и потрогал «формы». – Такое богатство. И вот здесь, – он провел ладонями по её бокам, вверх и вниз, – вот тут так узко, а потом раз, и широко. И гладко, и горячо.

– О господи.

– И ты хрюкаешь, когда ешь. Особенно сильно хрюкаешь, когда ешь яичницу.

– Павлуш, – жалобно простонала Алла и придвинулась так, чтобы быть еще ближе. – Ты мне скажи, это же не кончится?

Он помотал бритой головой – нет, не кончится.

– Ты уверен?

– Абсолютно. И ты уверена, что не кончится, и спрашиваешь просто так. Потому что не знаешь, что делать, а я знаю.

Тут он как следует притиснул её к себе, чтобы она хорошенько прочувствовала всё, что нужно прочувствовать, и выбрался из постели.

– Какой ты красивый, – сказала она, рассматривая его голого. – Особенно плечи и ноги.

– У всех лыжников плечи и ноги, – сообщил он. Посмотрел на неё с веселым сожалением и куда-то ушел, как был, голый.

Она немного полежала одна, и это было невыносимо. Моментально кругом образовалась пустыня, посреди которой она лежала в одиночестве.

Почему раньше она никогда не задумывалась о том, что живет в пустыне совершенно одна? Ну, то есть без него?

Нужно было срочно выбираться из пустыни, и она громко сказала в пространство:

– Слушай, нас, наверное, уже хватились.

– Наплевать, – издалека ответил он.

– Как? А падение нравов?

– Марк знает, что мы пали, а остальные ни при чем. Или при чем?

– Пожалуй, ни при чем, – согласилась Алла, оглядываясь на пустыню, которая теперь осталась позади. Как там скучно. Скучно и бессмысленно.

– Я тяжелый человек, – по-прежнему издалека сообщил он. – Но ты привыкнешь. Я всё время занят и стихов никаких не знаю.

– Чего ты не знаешь?!

– Марк знает тьму стихов. Он вообще книжный человек. Когда вы только припёрлись и заварилась вся эта каша, он мне сказал, что я должен на тебе жениться.

– Здрасти-пожалуйста!

– Он сказал, что ты единственная женщина на его памяти, способная меня вынести в принципе. Он сказал, что таких в природе не существует, вот только одна откуда-то взялась.

– Что ты придумал? – спросила Алла и еще раз оглянулась на пустыню, оставшуюся с носом и без жильцов. – С чего ты взял, что тяжелый человек?.. Я как-то и не заметила даже.

Он вдруг оказался рядом, будто материализовался из ничего. В руках у него были две кружки и одно большое яблоко.

– Двигайся.

Она подвинулась.

– На.

Она взяла кружку. От неё шел пар.

– Никогда в жизни, – сказал он, рассматривая её, – я никому не приносил кофе в постель. Никогда и никому. Ты хочешь кофе?

Она только смотрела на него. Кофе был очень горячий и, должно быть, от пара у неё защипало в глазах.

– Я тоже не хочу, – признался он. – Но надо! Потому что я никогда не подавал кофе в постель, а ты никогда не получала.

Она глотнула. Слеза капнула в кружку.

Они сидели голые на кровати и пили кофе.

– А помнишь, ты шла рядом со мной и всё спрашивала, откуда в лесу лыжня?

– Я же не знала, что здесь живут олимпийский чемпион Ледогоров и его личный тренер!

– А знаешь, как я называюсь в федерации? И вообще везде? Сервис-мен! Смехота, да? Потому что я не только тренер, но и всё остальное. Лыжи, смазка, график. Мастер на все руки.

– Павлуш, но ты ведь на самом деле великий человек, если Марк с тобой стал олимпийским чемпионом!

– Да какой я великий. – Тут он вдруг поцеловал её очень горячими от кофе губами. – Нет, лучше считай, что великий. Там еще глинтвейн остался, в кастрюльке. Хочешь, разогрею?

Она помотала головой – не хочу.

– Тебе придется, конечно, в Москву ненадолго вернуться. У тебя там вещи, наверное.

Алла вытаращила глаза. У неё в Москве вещи, да. Наверное, вещи. У неё в Москве вся жизнь!..

Наверное.

– Хотя, скорее всего, нам тоже придется в Москву лететь. Из-за всех этих уголовных дел!.. Ах, как некстати. Завтра перевалы откроют, борт придёт, и заварится каша на много дней. А Марку тренироваться надо.

– Как завтра? – оторопела Алла. – Уже завтра?

– Ну да. Сегодня сказали, что из-за гор метель тоже уходит. Завтра у них погода будет. Может, не с утра, под вечер, но гостей будем ждать.

…Завтра всё кончится, сказала уцелевшая после нападения тёмной страсти часть Аллы Ивановны. Уже так скоро!..

– Мы же так ни в чем и не разобрались. Так ничего и не поняли, – жалобно выговорила другая ее часть, которая возродилась после нападения в каком-то новом виде. Тут вступила первая часть: – Паша, постой, не трогай меня! Нам нужно подумать.

– Мы не можем сейчас думать.

– Мы должны.

– Мы всегда всем всё должны. А сейчас нет. Что такое-то?.. Что ты брыкаешься?

– Нам нужно прийти в себя.

– Мы только сейчас и пришли в себя.

Алла вдруг поняла: она не знает, что делать дальше. Как собрать из двух частей единое целое, она понятия не имеет. Как сделать так, чтобы это целое вновь стало женщиной сорока двух лет по имени Алла, представляло неразрешимую загадку.

Он сидел рядом, совершенно голый, – свет из кухни освещал прямые плечи, отражался от бритой башки, – и смотрел на Аллу со спокойным интересом.