Прекрасные и порочные (ЛП) - Вульф Сара. Страница 32

Айсис оправдывает меня.

Она оправдывает то, что я сделал. Она – олицетворение боли, которая превращает девочек в искаженные вещи. Видеть её каждый день – доказательство, что я сделал всё правильно. Это заглушает сомневающиеся голоса в моей голове, правда всего на несколько секунд. Рен избегает взгляда, а Эйвери боится и не так сильно жалит, когда Айсис рядом. Я знаю, что сделанное мной было правильно, и это убеждение усиливается во мне, когда она рядом.

Интересно, какой стала бы Айсис, если бы я был с ней рядом как с Софией. Если бы я или кто-то другой сделал бы для Айсис то, что я сделал для Софии, какой бы сейчас была Айсис? Она улыбалась бы больше? Не той натянутой улыбкой котенка, которую она делает, когда задумывает что-то коварное или когда чувствует удовлетворение, а настоящей, счастливой улыбкой. Конечно, она была бы психически ненормальной, но зато исполняла бы свои дурачества и шуточки от счастья, а не, потому что бежит от своих демонов. Не потому что они единственное, что защищает её от боли.

– Джек? – мамин голос доносится через дверь. – Могу я войти?

– Да.

Она аккуратно открывает дверь и осторожно заходит. На её щеке синяя краска, а волосы убраны в неопрятный пучок.

– Я думаю... – она делает глубокий вдох. Она никогда не была хороша в дисциплине. Для этого у меня всегда был дедушка. Но когда она чем-то возбуждена, то ни за что не отступит, пока всё не выскажет. В этом отношении она очень похожа на Айсис. – Я думаю, она действительно милая девочка. Она мне очень понравилась. То, что ты ей сказал, было несправедливо. И это было жестоко.

– Я знаю.

– Тогда почему ты это сказал?

– Потому что я запаниковал. Она и я… мам, у нас с ней есть...

– Вы встречаетесь, не так ли?

– Нет, Господи, нет! У меня есть София.

– Я знаю, но, Джек, она действительно не... – она замолкает, её глаза блуждают по комнате. – Я люблю Софию, правда, люблю. И я знаю, что она тебя любит. Но я не думаю, что она любит тебя так же, как ты...

– Я попрошу прощения у Айсис.

Мама прерывает ход мыслей, о которых я ненавижу говорить, и улыбается.

– Спасибо, дорогой. – Она подходит и гладит меня по плечу. – Не хочу видеть, как ты теряешь потенциального друга. У тебя и так их мало.

– Потому что ни один из них не был интересен, – говорю я и выглядываю в окно последний раз, Айсис отъезжает от обочины. – До сих пор.

***

3 года

17 недель

5 дней

Я сплю весь день.

А когда просыпаюсь – я новый человек.

Я пуста. Я выплакала всё, что было во мне. Я – пустая оболочка, ожидающая заполнения тем, что произойдет дальше.

Или я просто устраиваю скандалы из ничего.

Я не пуста. Я всё еще человек. Я оплакивала плохую вещь, произошедшую в моей жизни, но, возможно, мне не стоило этого делать. По сравнению с маминым кризисом, мой был маленьким. По сравнению с тысячами других девочек во всем мире, мой был пустяковым. Это не было плохо. Не по сравнению со всеми остальными.

Всего лишь пара секунд.

Это не года. Не месяцы, как у мамы. Он не был членом моей семьи. И уж точно не был тем, кого я постоянно вижу. Он мне даже не навредил. Не было крови.

Это было не плохо.

Не по сравнению с другими.

Поэтому мне следует перестать плакать.

Я медленно и осторожно одеваюсь. Это фантастическое место, но не слишком экстравагантное, поэтому я выбираю кофту и джинсы. Моя рука парит в шкафу прямо над коробкой Шанель с красивой розовой блузкой. Красивая розовая блузка, которая мне вообще не подходит. Однако я могу её носить. Я могла бы её носить, надев сверху куртку, чтобы никто не увидел. Мама не увидит. Никто не увидит, как глупо она на мне смотрится, но, по крайней мере, я её использую. Это дорогая блузка. И я не хочу, чтобы она зря пропадала.

Знаю, что эта прекрасная блузка мне не подходит. Но на этот раз, всего лишь на один вечер, я

хочу быть привлекательной. Не горячей, не поразительной, не громкой или напористой и не раздражающей. Просто... привлекательной. Привлекательной, милой и хорошенькой как Кайла. Как и многие другие девушки, которые лучше меня.

Я натягиваю блузку, шифон, словно гладкий цветок, скользит по моей коже. Надеваю сверху куртку и проверяю в зеркале макияж. Я выгляжу бледной и изможденной. Немного блеска для губ и подводки для глаз этого не скроют. Я даже не могу встретиться в отражении со своими глазами. Всё слишком свежее, слишком открытое и истекающее кровью.

Но Кайла ждет этого свидания, она хотела его всю свою жизнь. Мама ждет, чтобы я улыбнулась ей и сказала, что всё в порядке. Я должна быть в порядке. Я должна быть единственным человеком, на которого она всегда сможет рассчитывать, единственным человеком, у которого всегда всё в порядке – огромный, крепкий, стабильный как ад, камень в океане её выздоровления.

Мама смотрит поверх газеты.

– Уходишь?

– Да, с друзьями в торговый центр, – уверена, прозвучало бы странно, если бы я ей ответила, что заплатила парню из эскорта за приглашение моей подруги на свидание, а сама впоследствии ухожу следить за этим свиданием, чтобы убедиться, что мои деньги не потрачены зря.

– Повеселись! И езжай аккуратней.

– В холодильнике есть остатки еды. Если понадоблюсь, я взяла сотовый…

Она отмахивается от меня.

– Просто иди!

– Ты уверена? Железобетонно уверена, что ты будешь в порядке?

– Я буду в порядке! Не ты здесь мама, правильно? Поэтому, пожалуйста, иди и повеселись.

– Я люблю тебя.

– Я люблю тебя больше.

Почти получается. Прямо здесь, когда её лицо сияет от улыбки, я почти рассказываю ей, что произошло. Но я сразу же разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и ухожу. Если она узнает, то расстроится. Мама будет опустошена, что это случилось со мной. Она будет нянчиться со мной как с маленьким ребенком и попытается быть для меня сильной. Но сейчас ей это не нужно. Она едва может утешить себя, не говоря уже обо мне. Она сломана. Было бы глупо пытаться починить меня, когда она сама разбита. Лучше, если она не узнает.

Я буду держать это в себе.

Я могу делать это очень долго.

Потому что я сильная. Потому что я – Айсис Блейк, может, я и не привлекательная, и не очаровательная, но зато очень, очень сильная.

***

Солнце едва целует горизонт, поскольку заходит на ночь, когда я паркуюсь возле Красного Папоротника. Тускнеющее синее небо расписано кремовыми облаками и кроваво-оранжевыми полосками. Как будто кто-то взял бензин и разлил его по всему небу, а затем поджег спичкой. Но в самом красивом смысле, то есть не типичный-смертельный-поджог. В Красном Папоротнике чисто и тихо, везде блестяще отполированные столы, комфортные стулья, пальмы в горшках и тропические цветы. Администратор сверкает мне улыбкой. Я вытягиваю шею и смотрю поверх нее на столы. Он там, копается в своем телефоне. Я указываю на него, и она приглашает меня пройти. Я сажусь напротив Джека, который одет в темную рубашку и джинсы, его волосы причесаны и слегка уложены гелем на одну сторону. Он выглядит скучающим, сутулясь на стуле и разглядывая всех с таким выражением лица, будто всё это уже видел. Из-за него это место выглядит похожим на фотосъемку для Прада, ну или что-то вроде того. Увидев его, меня начинает тошнить, в моем сознании по-прежнему свежо то, как он разорвал меня вчера. Но это для Кайлы. Это всё, о чем она мечтала. Для нее это лучше, чем извинение, так что, технически, это то, ради чего я воевала.

Значит, это конец войны? Конец нашего состязания в остроумии?

Он победил?

– Вот, – я подсовываю ему конверт с деньгами. – Две сотни, как договаривались.

Хантер смотрит на меня. Его ледяные глаза не выдают ничего из того, что он думает или чувствует. Я не могу сказать, сожалеет ли он о том, что сказал вчера. Он – приводящая в ярость глыба льда. Джек берет конверт и пересчитывает наличку. Удовлетворенный, он кладет её в карман.