Босиком по лужам - Аверкиева Наталья "Иманка". Страница 46

— Почему Уленшпигель?

— Ну потому что он фольклорный элемент, и… Как там у Филатова? У него есть документ…

— Я вообче могу отседа улететь в любой момент… — пробормотала я, нахмурившись. — Что хотел?

— Эй, ты чего? — перепугано зашептала Поля. — Маш, ты чего с лица-то сошла?

— Когда он звонил?

— Да он пять раз на дню звонит. Тебя ищет. То он, то Том. Я пыталась объяснить, что тебя нет в стране, но… Вчера вот тоже звонил…

Я затрясла головой, прогоняя слуховые галлюцинации. Билл не может меня искать. Нет.

— Я дела все сдала после их отлета и через пару дней улетела на Шри-Ланку в отпуск. Номер местный взяла, ну и чтобы с работы не звонили, сама понимаешь… Вернулась, а тут Иван Михалыч на ушах стоит. Говорит, что их менеджеры оборвали все телефоны с просьбой дать им координаты переводчика. А их, кроме меня, больше никто не знает! Открываю почту — там куча писем, мол, как связаться с переводчиком. Я чай попить не успела, мне звонок и такой милый голос начинает что-то вещать и требовать телефон фрау Ефимовой. Я объясняю, что мы не распространяем конфиденциальные сведенья о сотрудниках. Нет, нет и нет! И такое продолжалось целую неделю. Звонили разные люди, и требовали у меня твой телефон.

— Разные?

— Ну да. Я ж тебе говорила, что они в английском не особо сильны. Видимо, они каждый раз понимали, что я чего-то не догоняю, и пробовали зайти с разных сторон, даже придумали трогательную историю о том, что солист тебе денег должен, а как передать-переслать не знает.

— Ты дала им мой телефон?

— Я пообещала Биллу передать его телефон тебе. — Полинка протянула листок с наспех написанными цифрами. — Он очень просил позвонить. Он невменяемый какой-то был. Все твердил, что с тобой что-то случилось. Ну что с тобой случиться может?

Я передернулась, вспомнив того мужика с мачете на узкой улочке в гетто темной ночью… Действительно, что со мной может случиться… Убьют и все дела.

— Когда Билл звонил?

— Точно не помню… В десятых числах августа… Кажется…

В груди защемило, затянуло, задергало... Я ездила в баррио тринадцатого августа. В понедельник. Родриго еще накануне все выходные со мной провел.

— Да! Четырнадцатого августа он и звонил! Точно! Потому что в тот день, и это меня особенно взбесило, он меня из-за стола вытащил, мы шефскую днюху отмечали. Я точно помню.

— Полина, ты дала мой телефон Биллу?

— Да. Только не ему, а Тому. Еще месяц назад. Он умеет уговаривать. Я сказала Тому, что тебя нет дома, ты в вечной командировке, тебя перевели работать в другую страну. Куда — не знаю. Как-то так… — Она виновато глянула мне в глаза.

Я медленно выдохнула. Совершенно не понятно, что с этим делать. После прогулки по баррио мое душевное равновесие немного восстановилось. По крайней мере, истерики прекратились. И как теперь быть? Ничего умного я придумать не смогла, поэтому сосредоточилась на еде.

Мы молча жевали минут пятнадцать. Полинка прятала глаза и всячески от меня отворачивалась. Я ломала голову над излюбленным русским вопросом не хуже Чернышевского. К тому же достаточно четко вырисовывалась еще одна проблема — страх. Я натурально боялась как тогда в гетто. Смесь страха и эйфории, когда до гибели остается всего один шаг… шаг в пропасть без парашюта — несколько секунд полета, прежде чем тело перестанет существовать…

— Ты очень расстроилась? — деликатно спросила Поля.

— Нет, — тяжко вздохнула, раздумывая говорить или нет. Потом решила, что надо сказать. Полинка поймет. Она мой самый близкий друг. — Просто в Венесуэле… В общем, Билл звонил тебе в тот день, когда меня чуть не убили.

Она громко ахнула.

— Как это?

— Так получилось. Не знаешь, зачем они меня искали?

— Том сказал, что Билл переживает из-за произошедшего и хотел бы помочь тебе с ремонтом разбитого мотоцикла. Компенсировать… Я плохо их понимала. Ты же знаешь, я в немецком еще хуже, чем они в английском.

— Ааааа, ну пусть дальше переживает.

— Маша? — Голос Полины звенел от напряжения. — Какой мотоцикл?

Я отмахнулась, но она продолжала буравить меня взглядом, всем своим видом показывая, что не отстанет.

— Билл завалил мой мотоцикл на дороге. Ремонт обошелся, мягко говоря… В общем не будем о грустном…

— Что Билл сделал? — каждое слово падает металлическим шариком на тонкое стекло души. — Маша. Что. Сделал. Билл.

Стекло не выдержало. Лопнуло. Разлетелось алмазной россыпью. Меня прорвало. Я говорила-говорила-говорила. Прятала глаза и рассказывала подруге все-все, кроме совсем уж интимных подробностей. Все-таки это не моя тайна, но мне она доверена, и я ее сохраню. Полинка, молодец, слушала, не перебивая, не мешая литься словам, держа меня за руку, словно поддерживая.

— Что же ты, глупенькая, мне сразу не сказала? — ласково улыбалась она. — Что было дальше?

— Дальше все было хорошо. Я вышла из зала. Поняла, что сейчас разревусь при всех. И ушла в туалет. Там посидела, поревела и поехала домой. А вот что было после этого, я почти не помню. Я приехала, еще поревела, легла спать. Спала, судя по часам, сутки, может чуть больше. Просто вырубилась и все тут, мертвецкий сон — это про меня. Проснулась от того, что мне плохо. Вот реально так, конкретно плохо. Хочу встать, и не могу. С горем пополам достала градусник, температура 40. У меня ни лекарств дома, ни денег, ничего. Хотела позвонить кому-нибудь, чтобы пришли. Но с постели сползла на пол и всё, и дальше ни с места. Слабость дикая. Ноги не держат. Я даже не смогла испугаться. Забралась обратно в постельку. Думаю, сдохну, ну и фиг с ним, все равно никому не нужна, жалко только найдут меня тут грязную, потную и вонючую, отвратительный видок! Хорошо пульт от телевизора под подушкой валялся. Хоть телек меня немного развлекал между провалами. Так прошло, как потом выяснилось, еще три дня. Кто-то звонил постоянно, а я встать не могу. Температура держится до черноты в глазах. Я хотела хоть по стеночке до кухни дойти, меда съесть, может какой-нибудь парацетамол выпить… И не могу. С постели не могу соскрестись. Даже сесть не могу, голова так кружится, что того гляди потолок с полом около моего лица одновременно сойдутся! Я ж четвертые сутки не евшая! Вообще шевелиться уже не могу. Приехал крестный мой с Лариской, это моя подружка на работе. Типа потеряли они меня. Вызвали участкового, взломали дверь. Так они меня и спасли от голодной смерти. Говорят, что я в бреду была, горела вся. «Скорая» обколола, капельницу поставила, в больницу забирать не стали. Сказали, что простуда у меня, организм ослаблен, да еще нервное перенапряжение — вот и шандарахнуло так сильно, мол, организм предупредил, что еще немного и он всё, будет выбирать белые тапочки. А мне так плохо было, что хотелось уже побыстрее… В общем Петрович дал мне пару дней на зализывание ран, а потом в Иран на три недели, освещать угнетение мусульманских женщин. Ну надо, так надо! Лариска меня за два дня на ноги поставила, я и полетела. А куда деваться? Меня кормить некому.

В Иране, конечно же, долечилась. В порядок себя привела немного. Нервы успокоила. Меня там встречающая сторона всячески развлекала и ублажала. Я немного отошла. Но вот что-то сломалось во мне, что-то треснуло. Даже не обида на Тома или Билла. Нет. Что-то другое. Как будто крылья мне вырвали с мясом. Я пытаюсь взлететь и не могу. Рыпаюсь, подпрыгиваю, а крыльев-то нет…

Потом вернулась домой. Еще три дня дома побыла. И такая тоска меня накрыла, хоть вешайся! Хожу по квартире и воем вою. Спятила совсем. Петрович и так на меня ворчал, что с работы не выгонишь, а куда я пойду? Я к людям поближе тянусь, чтобы сбежать от себя. А ночами-то дома… Подхожу к нему, говорю: «Выручай, Петрович, что-то в голове у меня не то, не могу дома быть, пошли куда-нибудь на задание, его ж тебе кроме меня никто так хорошо не сделает». Ну, Петрович и выслал меня в Венесуэлу к нашему Родьке спецкором. На два месяца. Велел хмурой не приезжать, а то лично побьет. Даже командировку организовал.