Сто Тысяч Королевств - Джемисин Нора Кейта. Страница 61

А мне еще не исполнилось двадцати, вообще-то, но варвары, понятное дело, взрослеют раньше, чем представители цивилизованных народов. Ладно, не буду ничего говорить.

— За годы отсутствия случилось много чего. Отец мой умер. А мать… — тут он красноречиво пожал плечами, — однажды ночью просто исчезла. Тут такое случается, и нередко. Впрочем, какая разница — меня же удостоили сигилы полного родства, а она была — так, простолюдинка. Мне бы все равно не позволили называться ее сыном.

Он помолчал, а потом заметил:

— Наверное, я кажусь тебе бессердечным.

Я лишь медленно покачала головой:

— Для этого я слишком долго прожила в Небе.

Он тихо фыркнул — я не уловила, с сарказмом или просто насмешливо.

— Мне пришлось привыкать ко дворцу дольше, — проговорил он. — Твоя матушка, впрочем, очень помогла мне. Она была… прямо как ты, временами. Мягкая снаружи, но внутри — совсем, совсем не такая.

Я удивленно воззрилась на него — ничего себе характеристика!

— Я, конечно, влюбился в нее по уши. Красавица, остроумная, чистокровная… — Он снова пожал плечами. — Но я и в мыслях не имел… то есть я бы так и обожал ее на расстоянии. Я уже вышел из юношеского возраста, в конце концов. И я, как никто, был удивлен, когда она предложила мне… нечто большее.

— Моя мать никогда бы на это не пошла.

Вирейн смерил меня взглядом. Я приняла весьма свирепый вид — пусть не думает чего!

— Наша связь продлилась недолго, — проговорил он. — Всего пару недель. А потом она повстречала твоего отца и потеряла ко мне всякий интерес.

Он желчно улыбнулся:

— Я был, как ты понимаешь, очень расстроен.

— Я же тебе говорила… — горячо начала я.

— Ты ее совсем не знала, — тихо сказал он.

Тихо — и очень печально. Печаль в его голосе меня разом утихомирила.

— Дети думают, что знают о своих родителях все, но это не так.

— Можно подумать, ты ее прямо вот очень хорошо знал!

Глупо и по-детски вышло, ничего не скажешь.

Лицо Вирейна исказилось — на краткий миг на нем отобразилась такая печаль, такая застарелая, мучительная боль, что я поняла — он не лжет. Он любил ее. Был ее любовником. А она уехала и вышла замуж за моего отца, а Вирейну остались лишь воспоминания и горечь. Душу мне всколыхнула свежая боль — потому что он был прав. Я плохо знала собственную мать. Во всяком случае, я знала другую женщину — и она на такое была не способна.

— Ну вот. Ты хотела знать, есть ли у меня причина сопровождать тебя на бал. Ты не единственная, кто оплакивает Киннет. Если передумаешь, дай мне знать.

Он коротко кивнул и направился к двери.

— Постой, — сказала я, и он остановился. — Я же тебе говорила: моя мать всегда знала, что делала. Так вот, почему она сошлась с тобой?

— Откуда мне знать?

— А ты сам-то что думаешь?

Некоторое время он стоял и думал, потом покачал головой — с безнадежной бледной улыбкой:

— Думаю… думаю, что я не хочу знать, зачем она это сделала. И ты тоже не хочешь.

Он ушел. А я еще долго смотрела на закрывшуюся за ним дверь.

А потом пошла искать ответы на свои вопросы.

Сначала я направилась в комнаты матери. И вытащила шкатулку с письмами. А когда поднялась с ней в руках, встретилась глазами со своей бабушкой с материнской стороны — той самой, которую никогда не видела. Она смотрела на меня с портрета.

— Извините, — пробормотала я и выскочила из комнаты.

Найти подходящий коридор не составило труда. Я бродила наугад, а потом ощущение знакомой силы словно пощекотало меня изнутри. Повинуясь этому смутному чувству, я пошла вперед и остановилась перед на первый взгляд обычной стеной. Но мне-то было понятно — вот оно, место.

Язык богов не пригоден для смертных, но во мне жила душа богини. На что-то же это должно сгодиться?

— Атадиэ, — прошептала я, и стена раскрылась.

Я пересекла два мертвых пространства и только тогда оказалась в Сиэевом планетарии. Стена сомкнулась за спиной, я огляделась и вдруг поняла, что — в отличие от прошлого раза — здесь пусто и грустно. Несколько дюжин цветных шаров валялись на полу — недвижимые и покинутые, некоторые и вовсе с отбитыми боками. И лишь немногие кружились в воздухе. Желтого шара нигде не было видно.

А за плавающими шарами лежал Сиэй — на округлом возвышении из сочащегося сиянием дворцового перламутра. Над ним стояла и что-то делала Чжаккарн. Сиэй выглядел помладше, чем на арене, но все равно передо мной лежал отнюдь не ребенок. Судя по длинным ногам и худобе, подросток. Чжаккарн, к моему изумлению, сняла платок, волосы у нее на голове лежали плотными кудряшками. Очень похожие на мои, только бело-голубые.

Они оба внимательно смотрели на меня. Я присела рядышком и поставила шкатулку на пол.

— Ты как? — осторожно спросила я Сиэя.

Он попытался сесть, и сразу стало понятно — не сможет. Слишком ослабел. Я бросилась на помощь, но Чжаккарн успела первой и подсунула ручищу под худую спинку.

— Ничего себе! — улыбнулся Сиэй. — Ты, как я погляжу, сама стену открыла? Я впечатлен.

— Я могу тебе чем-то помочь? — настаивала я. — Хоть чем-нибудь?

— Поиграй со мной.

— Поиграть… — Я хотела возразить, но поймала строгий и мрачный взгляд Чжаккарн и раздумала отнекиваться.

Я вытянула руки ладонями вверх:

— Положи руки на мои.

Он сделал, как я сказала. Большие ладони, больше моих — и они до сих пор выглядели старыми и морщинистыми. Скверно, неправильно выглядели. Но он хихикнул:

— Ну что, кто быстрее?

Я шлепнула его по рукам — один ноль в мою пользу. Он двигался медленно, очень медленно — я могла бы целую поэму продекламировать, пока он вскидывал ладони.

— Я, я быстрее!

— Новичкам всегда везет. Ну-ка, посмотрим, получится ли у тебя еще!

И я снова шлепнула по его ладоням. На этот раз он двигался быстрее — я едва не промахнулась.

— Ага! Раз, два — три!

Я шлепнула — и промахнулась.

Он разулыбался — и помолодел! Ненамного — где-то на год.

— Видишь? Я же сказал тебе — не угонишься.

И тут меня осенило. И я улыбнулась ему в ответ:

— А может, в салочки?

Время близилось к полуночи, мое тело хотело спать, а не играть и бегать, и я еле-еле волочила ноги. Сиэю это оказалось на пользу — вскоре он сумел поправиться настолько, что начал бегать, а не ходить за мной. Он гонял меня по залу и наслаждался забавой — благо догнать меня было весьма просто. А я видела, как ему становится лучше, и упорно бегала от стенки к стенке. Потом он сам устал, и мы оба рухнули на пол, тяжело дыша. Он выглядел как обычно — худенький мальчишечка девяти или десяти лет. Смазливый и беззаботный. Я перестала задаваться вопросом, почему он вызывает во мне такие теплые чувства.

— Ух, здорово поиграли! — наконец выдохнул Сиэй.

Он выпрямился, потянулся и взялся подманивать потухшие неподвижные сферы. Шары подкатывались к нему по полу, Сиэй брал их в руки, нежно поглаживал и подбрасывал в воздух — с подкрутом. Они счастливо вертелись и расплывались по залу.

— Так что в шкатулке?

Чжаккарн не принимала участия в наших забавах: видно, богине битвы неуместно играть и дурачиться, подобно малому ребенку. Она только смотрела на нас. А один раз даже кивнула мне — одобрительно. Я покраснела и отвернулась.

— Письма всякие, — ответила я и положила руку на материн ларец. — Они…

Я вдруг поняла, что не хочу ничего никому рассказывать, непонятно почему.

— Письма отца к матери. Черновики ее писем — ему. Думаю…

Тут я сглотнула — горло перехватило, на глаза навернулись слезы. Горе опять навалилось на меня — неожиданно. Без предупреждения.

Но Сиэю было не до моих переживаний. Он бесцеремонно отодвинул мою ладонь и откинул крышку шкатулки. Я постепенно взяла себя в руки, а он, не теряя времени, вытаскивал письмо за письмом, просматривал и откладывал на пол. Писем оказалось много, ему пришлось вставать, чтобы выложить их какой-то большой геометрической фигурой. Я понятия не имела, что он делает. Но вот Сиэй приладил последнее письмо в угол большого квадрата пять на пять шагов. Рядом он выложил квадрат поменьше — из писем матери. Потом встал, сложил руки на груди и принялся внимательно изучать написанное.