Сто Тысяч Королевств - Джемисин Нора Кейта. Страница 65

— Вирейн, — прошептала я; руки сами собой сжались в кулаки. — Вирейн…

Ах, как хорошо он разыграл передо мной мученика! Невинный несчастный юноша, которого использовала и бросила злая интриганка! А он тем временем попытался убить отца — прекрасно зная, что мать будет во всем винить Декарту, а не его. Он затаился в коридоре и ждал, подобно стервятнику. И смотрел, как она шла умолять Декарту спасти ее мужа. Возможно, даже вышел из укрытия и посочувствовал ей — ах, какой бессердечный у вас дед, как же так можно… Возможно, он не оставлял надежд вернуть ее. Завоевать ее сердце. О да, это очень на него похоже…

А отец — не умер. И мать не вернулась в Небо. А Вирейн? Неужели он тосковал по ней все эти годы? Ненавидел моего отца? Ненавидел меня — за то, что мы разлучили его с его любовью, разрушили все планы? А может, это Вирейн вытащил из шкатулки письма? Может, он сжег те, в которых говорилось о нем, может быть, он так хотел забыть о безумствах юности… А может, он до сих пор их бережет и тешит себя иллюзией, что в них сохраняется последнее дыхание любви — которой он недостоин.

Я до него доберусь. Я еще посмотрю, как белая элегантная шевелюра падает ему на лицо красными, текущими кровью патлами!

И тут совсем рядом со мной как будто кто-то негромко поскребся. Как если бы на твердом полу поскрипывала галька. Или когти. «Сколько в тебе гнева», — выдохнул Ночной хозяин, и в голосе его звучала музыка льда и бездонных трещин в холодных горах. И он вдруг оказался близко, очень близко. Прямо за моей спиной!

— О, да, да… Прикажи мне, милая, хорошая Йейнэ… Только прикажи… Я — твое оружие. Отдай приказ, и я заставлю его страдать так, что все, что он проделал со мной сегодня днем, покажется ему милосердным…

Гнев улетучился. Точнее, вымерз. Очень медленно я втянула воздух. Потом сделала еще один вдох. И выдох. Надо успокоиться. Ненавидеть нельзя. И нельзя бояться того, во что сейчас превратился Ночной хозяин — и все по моей вине! Разве можно быть такой неосторожной… Я сосредоточилась на тьме и молчании и ничего не ответила. Точнее, не осмелилась подать голос.

Минуты шли. И наконец я расслышала тихий, разочарованный вздох. Чуть дальше от меня. Он вернулся на прежнее место — в дальний конец комнаты. Очень медленно я позволила себе расслабить мышцы.

Так, пожалуй, нужно сворачивать эту тему. Здесь столько скрытых тайн, столько волчьих ям для чувств. Я с усилием запретила себе думать о Вирейне.

— Моя мать хотела спасти отца, — сказала я.

Да. Вот это мне тоже надо узнать. Ведь, вполне возможно, она все же полюбила его! Хотя их связь началась… весьма необычным образом. И я знала — он любил ее. Я помнила, как он на нее смотрел.

— Да, — проговорил Нахадот тем же спокойным, негромким голосом, каким он говорил со мной до столь неосмотрительной вспышки ярости. — Отчаяние сделало ее уязвимой. И мы, естественно, воспользовались этим.

Я уже почти рассердилась, но вовремя сдержалась.

— Естественно. И вы убедили ее поместить в ребенка душу Энефы. А…

Тут я сделала глубокий вдох. Помолчала, набираясь мужества.

— А мой отец — он знал?

— Я не знаю.

Если даже Энефадэ не сумели узнать, что мой отец думал по этому поводу, значит никто не знает. Во всяком случае, здесь, в Небе. Я не осмелилась отправиться обратно в Дарр и спросить у Бебы.

Поэтому я решила для себя: отец знал. И все равно любил меня. И мама — хотя поначалу и опасалась меня — тоже избрала любовь. Она не раскрыла мне отвратительные семейные тайны Арамери, потому что питала ложную надежду на то, что я останусь в Дарре и буду жить там спокойной мирной жизнью… по крайней мере, пока боги не придут и не потребуют обещанного.

Мне нужно было оставаться спокойной, но я не выдержала. Закрыла глаза и расхохоталась. На меня, оказывается, возлагалось столько надежд!..

— Неужели у меня так и не будет ничего своего? — прошептала я.

— А что бы ты хотела получить? — спросил Нахадот.

— В смысле?

— Если бы ты была свободна…

В его голосе мне послышалось что-то… что-то, что я не смогла опознать. Тоска?.. Да, но к ней примешивалось что-то еще. Сердечность? Нежность? Нет, это невозможно.

— Что бы захотела получить?

Он спросил, и сердце заныло от боли. Зачем он задал мне этот вопрос? В этот миг я его почти ненавидела. Это по его вине моим желаниям не суждено исполниться! Это он виноват! Он! И мои родители! И Декарта! И даже Энефа — она тоже виновата передо мной!

— Не хочу быть такой, какой меня сделали другие! Хочу быть собой!

— Глупости. И ребячество.

Я резко вскинула голову — да как он… да как он смеет?! Передо мной по-прежнему стояла непроницаемая тьма.

— Что?!

— Ты есть то, что вложили в тебя твои создатели. Ты — производная своего опыта. И в этом ты не отличаешься от других живых существ во вселенной. Прими это как данность, и хватит об этом. Мне надоел твой скулеж.

Если бы эти слова он произнес своим обычным холодным тоном, я бы разозлилась окончательно, встала и ушла. Но в голосе звучала усталость, и я тут же припомнила, какую цену ему пришлось заплатить за исполнение моих эгоистических желаний.

И снова рядом со мной повеял легкий ветерок — мягкий, как нежное касание. А когда Нахадот заговорил, голос слышался совсем близко:

— А вот будущее зависит только от тебя — даже сейчас. Скажи мне: чего ты хочешь?

Хм. А ведь я никогда раньше не задавалась этим вопросом. Я думала о мести, только о ней. Чего я хочу? Да того, чего хотят все девушки моего возраста! Хочу иметь друзей! Семью! Причем счастливую…

А еще…

Я вздрогнула, хотя в комнате было не холодно. Странная какая мысль меня вдруг посетила… Это подозрительно! А вдруг это влияние Энефы?

Прими это как данность, и хватит об этом.

— Я…

Голос прервался. Мне пришлось сглотнуть. Так, еще одна попытка.

— Я хочу… чтобы мир… изменился.

Ха, еще бы ему не измениться — в особенности после того, как Нахадот с Итемпасом закончат выяснять отношения. Мир превратится в кучу битого камня и мусора, а человечество будет красным мясом просвечивать из-под обломков.

— Я хочу, чтобы мир изменился к лучшему.

— Что?!

— Не знаю!

Я сжала кулаки, пытаясь выразить то, что чувствовала. Выходило неважно, и это тоже злило.

— Сейчас все… испуганы. — Так, уже лучше, давай, Йейнэ, старайся, старайся, у тебя получится. — Мы все живем из милости — вашей, божественной милости, и мы — заложники ваших прихотей. И даже если вы ссоритесь, не вовлекая нас в свои войны, мы все равно умираем. А что, если вам… ну… просто… уйти?

— Умрет еще больше людей, — отозвался Нахадот. — Те, кто нам поклоняется, испугаются, когда мы уйдем. Некоторые решат, что наш уход — дело рук других людей, а те, кто подчинится новому порядку, станут враждовать с теми, кто придерживается старых обычаев. Начнутся войны, и они будут длиться столетиями.

В животе образовался тяжкий камень, и я поняла — а ведь это правда. Так и будет. Меня затошнило от ужаса. И тут что-то дотронулось до меня — руки. Холодные и невесомые. Он потер мне плечи — странный жест. Словно хотел успокоить меня.

— Но со временем войны прекратятся, — утешил он меня. — Когда огонь прогорает, на месте пустоши вырастает новая зелень.

Я не чувствовала в нем вожделения или гнева — возможно, потому, что не ощущала их сама и он не подпитывался от меня. Он был не похож на Итемпаса — тот не воспринимал изменений, он пытался согнуть и сломать, подчинить своей воле. А Нахадот подстраивался под чужие желания. Подумав так, я вдруг опечалилась.

— А ты когда-нибудь бываешь сам собой? — спросила я. — Настоящим собой — а не таким, как тебя видят другие?

Руки замерли, потом отпустили меня.

— Энефа как-то задала мне такой же вопрос.

— Извини…

— Нет.

В его голосе звучала печаль. На самом деле она из него никогда не уходила. Как, должно быть, это ужасно — будучи богом перемен, горевать постоянно.