Багдадский вор - Белянин Андрей Олегович. Страница 79

Вся площадь схватилась за голову, все взоры были умоляюще устремлены на эмира. А Селим ибн Гарун аль-Рашид сидел на своём троне, прикрыв лицо ладонями. Его плечи судорожно вздрагивали, изредка слышались прерывистые всхлипы, но когда встревоженные визири склонились над ним с утешениями — он просто сполз с трона, едва дыша от… хохота! И весь Багдад своими глазами увидел самое невероятное чудо — их эмир научился смеяться…

А в эту судьбоносную минуту небеса содрогнулись от грохота, и прямо с облаков на город рухнула летающая тарелка. Мгновенно опознанная как «колесница святого Хызра», она косо замерла метрах в пяти над помостом, дрожа и заваливаясь набок.

— Человек. Лев Оболенский. Спаси нас… — Ровный металлический голос одновременно отозвался в мозгу каждого присутствующего.

— В чём проблемы, знойные прибалтийские мачо? — задрав голову, крикнул Лев.

— Забери эту женщину! Мы не можем с ней возвращаться, она сломала системы навигации. И потом… она это… всех уже…

— Не понял? — притворился идиотом Оболенский. Тарелка дёрнулась, и голос подробно пояснил:

— Она всем нам вставила отрицательные электроды, перекрыла подачу топлива и, невзирая на растраченные ресурсы, увеличивает обороты, а в результате наши функциональные детали стираются быстрее, чем мы успеваем их регенерировать!

Вряд ли до кого дошло… По-моему, Лев был единственным, кто вычленил из этой псевдонаучной белиберды смысл истинной трагедии. Потому и осел прямо на плаху, гогоча, как сумасшедший! Глядя на него, эмир вновь подхватил бациллу смеха. Обиженная «колесница», не оборачиваясь, рванула ввысь, а на главной площади Багдада в голос хохотали два таких непохожих человека — эмир и вор…

— Слушай, Лев… — продолжал я, потому что конец этой истории меня, как литератора, не устраивал. — В целом всё замечательно — ты ходишь по Багдаду, мочишь корки на каждом шагу, шалишь по всем направлениям, а смысл? Что-то мне не очень верится, что ты вот так легко отказался стать новым эмиром… Ты же потомственный дворянин, у тебя борьба за власть генетически в крови заложена.

— Андрюха, у тебя, как помнится, тоже в предках дворяне были?

— У меня много кто был… — уклончиво парировал я, — но не обо мне речь. Ты хочешь сказать, что тебе были абсолютно до лампочки и дворец, и гарем, и поклонение народа?

— Скучно это… В сказках — красиво, а в жизни скучно. — Оболенский демонстративно зевнул. Было около часа ночи, мы тихо спорили на кухне, стараясь, чтобы наши голоса не беспокоили его семью.

— Я же говорю, у них там был не самый плохой эмир. Налогообложение — терпимое; внутренняя политика — как у всех, ни шатко ни валко; пару раз ходил на войну, кого-то там успешно отбил — чего ради мне его менять? Нет, конечно, на волне народного энтузиазма и моей бурной популярности вполне прокатило бы. Но что потом? Я уж молчу о реакции соседей, всяких там падишахов, султанов и прочих государственных деятелей… Новый эмир Багдада — бывший вор!

— В чём-то ты прав.

— Во всём! Давай ещё кофе налью?

— Знаешь, я почему-то думал, что ты разберёшься с эмиром как-то иначе. Осмеёшь прилюдно так, что он сам от трона откажется и харакири себе сделает. А возрождённым Багдадом станет править его опальный брат, подросший сын или какая-нибудь из молоденьких жён. Читатель любит сентиментальные концовки.

— Вай мэ! Концовку ты, в конце концов (о тавтология!), можешь придумать сам, я не обижусь. Но знаешь, этот Селим ибн Гарун аль-Рашид в тот день так изменился, прямо как в сказке! Был жабой надутой, а стал…

— Луи де Фюнесом? — хмыкнул я. — В одном из писем моя добрая знакомая из Питера написала: «Смех посрамляет пафос». Хорошая мысль, если вдуматься… Не уничтожает, а именно посрамляет. Подстригает, как газон. Ибо буйно разросшийся пафос — это уже пошло, а пошлость — лишь неправильно понятая ценность. Только смеющийся человек способен расставлять правильные акценты.

— Очень умная девочка, познакомишь?

— Иди ты…

— Ой, ой, ой! Какие мы собственники…

…В тот «жаркий» день они ушли с площади триумфаторами! Народ едва не носил их на руках, причём всех четверых, включая Рабиновича. Маленький ослик тоже справедливо считался героем дня, хотя вся его заслуга на этот раз исчерпывалась исключительно фактом доставки Джамили. Без него юной, скромной девушке ни за что бы не удалось пробиться сквозь плотные толпы народа. У всех был праздник! Люди обнимались прямо на улице, везде звучала музыка, и сам город, впервые за несколько последних лет, словно бы распрямил плечи. На базаре раздавали персики и изюм даром, бродячие акробаты и канатоходцы вовсю веселили публику, а счастливые дети носились с визгом, играя в «воров и стражников», и никто их за это не наказывал… Маленькая компания наших друзей довольно долго плутала по узеньким улочкам, пытаясь как можно деликатнее оторваться от толпы восторженных почитателей. Это удалось далеко не сразу, народ ни в какую не хотел отпускать своих любимцев. В результате к лавке башмачника Ахмеда добрались уже после полудня. Притомившаяся Джамиля клевала носом, сидя на Рабиновиче и крепко держась обеими руками за его холку. Лев в чьём-то халате и Ходжа в новой чалме тихо обсуждали произошедшее на площади — события последних часов и впрямь были судьбоносными не для них одних…

— А ты небось думал, что больше меня не увидишь?

— Я очень на это надеялся, Лёва-джан… Когда колесница святого Хызра живым вознесла тебя на небеса, моё сердце исполнилось просто неземного блаженства! Если бы я был весь покрыт струпьями и у меня двадцать лет беспрерывно болели все зубы сразу, а потом, милостью Всевышнего, я получил полное излечение, то и тогда не испытал бы сотой доли того удовлетворения, какое посетило меня при виде твоего вознесения…

— А если то же самое, но короче? — попросил Лев.

— Аллах не внял моим молитвам…

— Вот это уже понятнее. Я тебе про эту колесницу как-нибудь поподробнее расскажу. Сейчас она больше похожа на экспериментально-принудительный дом терпимости межгалактического масштаба. Но это мелочи… Главное, я был в гареме!

— Ты так орёшь, чтобы Джамиля тоже услышала? — укоризненно покосился Ходжа.

— Уп… миль пардон, нет, конечно… Это я для того, чтоб ты тут с ног до головы обзавидовался.

— Скажи лучше, с чего это эмир решил на тебе жениться? На взгляд правоверного мусульманина, девушка из тебя получилась, как из половинок кирпича — серьги!

— Между прочим, вашему правителю, видимо, такой вот массивной крали и не хватало! — беззлобно огрызнулся Лев. — Как ты помнишь, лично я в невесты никому не набивался! Даже больше, если бы он полез с поцелуями, я бы…

— Охотно верю. Пожалей эмира, ему и так сегодня досталось…

— Ты-то сам за каким попёрся во дворец изображать моего седобородого папочку, сумаркандец из Бухары… Кстати, откуда такое подозрительное название, там все бухают?

— О, напомнил! — хлопнул себя по лбу домулло. — А почему твой дедушка с нами не пошёл?

— Он сейчас в эмирском дворце, приглашён как независимый консультант по вопросам сохранения альтернативных культурных ценностей.

— Значит, пьёт…

— Пьёт, — согласился Оболенский, — у него есть повод. От казни спасся, внука нашёл, во дворец пригласили, как же тут не выпить… И кстати, мы тут к Ахмеду намылились, а он вообще дома?

— Какая разница? — уклонился Ходжа. — Ты лучше мне скажи: так мы посрамили эмира или нет?

— Круче! Я убедил джинна даровать ему чувство юмора.

— О аллах, и только? По-моему, стоит пойти и досрамить…

— Нет, дружище. — Мой друг остановился мимоходом свистнуть с чьего-то прилавка большой кусок халвы. Джамиля её очень любила. — Я сам проверял: принёс извинения за ночёвку в гареме и попросил, чтоб он уж там со всеми подряд не разводился…

— А эмир?

— А ваш Селим ибн Гарун аль-Рашид подумал, дал мне по шее, хихикнул и заявил, что завтра же женится ещё на десятке таких молодых курочек. Вот это ответ настоящего мужчины! Я его уважаю…