Виновата ложь - Локхарт Эмили. Страница 6

Он был чужаком в нашей семье, даже после стольких лет.

В те моменты, когда я не истекала кровью, а Миррен и Джонни плавали или насмехались над малышней, или все, валяясь на диванах, смотрели фильмы на клермонтской плазме, мы с Гатом сбегали. Мы сидели на качелях в полночь, наши руки и ноги переплетались, теплые губы грели прохладную кожу. По утрам мы со смехом крались в подвал Клермонта, который был заставлен бутылками вина и энциклопедиями. Там мы целовались и изумлялись нашему существованию, чувствуя себя счастливыми заговорщиками. Иногда Гат писал мне записки и оставлял их с маленькими подарочками под моей подушкой.

Я не писала Гату в ответ, но рисовала карандашами смешные рисуночки, изображая нас: человечки-палочки машут, стоя перед Колизеем, перед Эйфелевой башней, на вершине горы, на спине дракона. Он вешал их над своей кроватью.

Он все время старался дотронуться до меня. Под столом за ужином, на кухне, пока никого не было. Тайно, весело, за спиной у дедушки, пока тот стоял за штурвалом моторной лодки. Я не ощущала преград между нами. Тянулась за его рукой, прижимала большой палец к его запястью и чувствовала, как кровь течет по его венам.

12

Однажды ночью в конце июля лета-номер-пятнадцать я пошла поплавать на маленький пляж. Одна.

Где были Гат, Джонни и Миррен?

Понятия не имею.

Мы часто играли в «Эрудита» в Рэд Гейте. Должно быть, они были там. Или в Клермонте, слушали споры тетушек и поедали крекеры со сливовым повидлом.

В общем, я зашла в воду в маечке, лифчике и трусиках. Судя по всему, в таком виде я и пришла на пляж. Мы не нашли другой одежды на песке. И полотенца тоже.

Почему?

Опять же, понятия не имею.

Должно быть, я заплыла слишком далеко. Неподалеку от берега возвышались скалы, острые и черные; они всегда выглядели зловеще в ночной тьме. Скорее всего, я нырнула и ударилась головой о край скалы.

Как я и сказала, понятия не имею.

Помню лишь одно: я нырнула в океан, к каменному дну, и увидела основание острова Бичвуд; мои руки и ноги онемели, пальцам было холодно. Мимо меня проносились водоросли, а я падала все ниже и ниже.

Мамочка обнаружила меня на песке у самого прибоя, свернувшейся в клубок и наполовину под водой. Я вся дрожала. Меня укутали в одеяла. Унесли в Каддлдаун, чтобы я согрелась. Отпаивали чаем и одевали, но я так и не заговорила и не переставала дрожать. И меня отвезли в больницу в Мартас-Винъярде, где я пролежала несколько долгих дней, пока доктора проводили осмотр. Переохлаждение, проблемы с дыханием и, возможно, травма головы, хотя сканирование мозга ничего не показало.

Мама все время была рядом, она сняла номер в отеле. Я помню грустные, серые лица тети Кэрри, Бесс и дедушки. Помню ощущение того, что мои легкие чем-то переполнены, хотя из них уже откачали воду. Помню, как мне казалось, что я никогда уже не согреюсь, даже когда мне сказали, что температура моего тела пришла в норму. Мои руки болели. Ноги болели.

Мамочка отвезла меня домой в Вермонт, чтобы я восстановила силы. Я лежала в темноте и чувствовала дикую жалость к самой себе. Потому что я была больна, а главное, потому, что Гат не позвонил.

И не написал.

Ведь мы любили друг друга?

Разве нет?

Я написала Джонни три глупейших, полных любовной горячки письма по электронке с просьбой сообщить что-нибудь о Гате.

У того хватило ума не отвечать. Мы — Синклеры, в конце концов, а Синклеры так себя не ведут.

Я перестала писать и удалила все письма из отправленных сообщений. Они были символом моей слабости и глупости.

Важно то, что Гат пропал, когда мне было больно.

Важно то, что это был всего лишь летний роман.

Важно то, что он, вероятно, любил Ракель.

В любом случае мы жили слишком далеко друг от друга.

В любом случае наши семьи были слишком близки.

Я так и не получила объяснения.

Просто знала, что он бросил меня.

13

Добро пожаловать в мою черепную коробку.

Грузовик катится по косточкам моей шеи и голове. Позвоночник ломается, мозги лопаются и медленно вытекают. Тысячи фонариков вспыхивают в моих глазах. Мир кренится.

Меня рвет. Я отключаюсь.

И так постоянно. Каждый божий день.

Боли начались через шесть недель после несчастного случая. Никто не знал, связаны ли эти события, но отрицать рвоту, потерю в весе и состояние, близкое к ужасу, было невозможно.

Мамуля сводила меня на МРТ и КТ. Иглы, аппараты. Еще больше игл и аппаратов. Меня проверили на опухоль головного мозга, менингит и так далее. Чтобы облегчить боль мне прописали одни медикаменты, потом другие медикаменты, а потом и третьи — поскольку предыдущие не сработали. Мне выписывали рецепт за рецептом, даже не зная, что со мной. Просто чтобы облегчить боль.

Каденс, говорили доктора, не принимай слишком много.

Каденс, говорили доктора, смотри, а то привыкнешь.

Но все же, Каденс, обязательно пей эти таблетки.

Я побывала на таком количестве консультаций, что даже не могу все припомнить. В итоге врачи поставили диагноз. Каденс Синклер Истман: посттравматические головные боли, также известные как ПТГБ. Мигрень, спровоцированная черепно-мозговой травмой.

Они говорили, что я поправлюсь.

Что я не умру.

Просто мне будет очень больно.

14

После года в Колорадо отец захотел снова меня увидеть. Вообще-то он настоял на поездке со мной по Италии, Франции, Германии, Испании и Шотландии — десятинедельное путешествие, начиная с середины июня, значит, летом-номер-шестнадцать я вообще не попаду на Бичвуд.

— Как нельзя вовремя, — радостно сказала мама, пакуя мои чемоданы.

— Почему? — Я лежала на полу спальни и позволяла ей сделать всю работу. У меня болела голова.

— Дедушка хочет перестраивать Клермонт. — Она закатала носки в шарик. — Я говорила тебе об этом уже миллион раз.

Я не помнила.

— С чего бы?

— Он помешан на этой идее. Лето проведет в Уиндемире.

— И ты будешь с ним?

Мама кивнула.

— Он не может остаться у Бесс или Кэрри. Ты же знаешь, за ним нужно ухаживать. Неважно. Зато в Европе ты получишь прекрасное образование.

— Я бы предпочла поехать на Бичвуд.

— Нет, — твердо ответила она.

В Европе меня рвало в специальные ведерки, после чего приходилось неоднократно чистить зубы меловой британской зубной пастой. Я ничком лежала на полу в туалетах разных музеев, чувствуя прохладу плиток под щекой, пока мой мозг плавился и с бульканьем вытекал из ушей. От мигреней моя кровь текла и текла, пачкая простыни отелей, капая на пол, впитываясь в ковер, в остатки круассанов и итальянского печенья с ликером.

Я слышала, как папа звал меня, но не отвечала, пока не начинали действовать таблетки.

В то лето я очень скучала по Лжецам.

Мы никогда не поддерживали контакт во время учебного года. По крайней мере, не особо старались, хотя пробовали, когда были младше. Мы переписывались или отмечали друг друга на летних фотографиях, особенно часто в сентябре, но через месяц неизбежно бросали это дело. Почему-то магия Бичвуда никогда не распространялась на нашу повседневную жизнь. Нам не хотелось слушать о школьных друзьях, клубах и спортивных командах. Но мы знали, что наша дружба возродится, стоит увидеть друг друга на пристани следующим летом в июне, а также соленые брызги в воздухе, тусклое солнце, отраженное в воде.