Дорога - Маккарти Кормак. Страница 24

— Может, скажу, а может, и нет.

— Почему нет?

— Я бы ему свою еду не отдал.

— Вас не волнует, что вы его этим обидите?

— Он расстроится?

— Нет. Он не ищет благодарности.

— Тогда почему он так поступил?

Отец оглянулся на мальчика, затем посмотрел на старика:

— Вам не понять. Не уверен, что я сам это понимаю.

— Может, он верит в Бога.

— Не знаю, во что он верит.

— Вырастет — изменится.

— Сомневаюсь.

Старик ничего не сказал, только стоял и вглядывался в наступающий день.

— Удачи вы нам тоже не пожелаете?

— Я не знаю, что такое удача. На что она похожа. Есть кто-то, кому повезло?

Дальше все пошло своим чередом. Оглянувшись, увидел, что старик зашагал по дороге, стучит своей палкой, медленно бредет у них за спиной, словно нищий из старой сказки, мрачный, сгорбленный, на тоненьких, паучьих ножках, идет еле-еле, чтобы вскоре навсегда исчезнуть. Мальчик ни разу не оглянулся.

Пополудни они расстелили полиэтилен на дороге, и сели, и съели холодный обед. Отец не сводил с мальчика глаз.

— Ты на меня не злишься?

— Нет.

— Но ты недоволен.

— Да нет, я нормально.

— Как только у нас закончатся продукты, у тебя будет больше времени все хорошенько обдумать.

Сын промолчал. Сидели, ели. Мальчик обернулся назад, на дорогу. Погодя сказал:

— Знаю. Но я буду вспоминать это иначе, чем ты.

— Скорее всего.

— Я ж не сказал, что ты был не прав.

— Хотя и подумал?

— Не-е-ет.

— Да ладно. Разве встретишь что-нибудь хорошее на дороге?! В такие-то времена…

— Не насмехайся над ним.

— Ладно.

— Он ведь скоро умрет.

— Да, я знаю.

— Пойдем дальше? Можно?

— Да, конечно. Пошли.

Ночью проснулся — опять кашель. Кашлял долго, пока не заболело в груди. Наклонился к огню, и подул на угли, и подложил веток. А потом встал и ушел в лес, но не очень далеко, чтобы не потерять из виду слабый отсвет костра. Встал на колени в куче сухих листьев и пепла, кутаясь в одеяло, через некоторое время кашель унялся. Подумал: "Как он там, старик?" Посмотрел на костер, виднеющийся сквозь частокол черных деревьев. Хорошо бы мальчик уснул. Так и сидел, упершись руками в колени, хрипло дыша. Сказал: "Я скоро умру. Научи меня, как это лучше сделать".

Весь следующий день провели в пути. Шли, пока не стало совсем темно. Не мог отыскать защищенное место, чтобы разжечь костер. Достал плитку из тележки — что-то она слишком уж легкая. Сел и повернул вентиль. Оказалось, он уже открыт. Покрутил маленький рычажок на горелке. Ничего. Наклонился и послушал. Поворачивал оба вентиля то поочередно, то одновременно. Баллончик — пустой. Сидел на корточках, сцепив обе руки будто в кулак и упершись в него лбом, глаза закрыты. Потом поднял голову и просто сидел, вглядываясь в темнеющий лес.

Съели холодный ужин: кукурузная лепешка, бобы и сосиски из банки. Мальчик спросил, как могло получиться, что баллончик так быстро опустел. Ответил, что, мол, опустел, и все.

— Ты же говорил, что газу нам хватит на несколько недель.

— Говорил.

— Но ведь прошло только несколько дней!

— Я ошибся.

Ели в молчании. Затем мальчик сказал:

— Это я забыл завернуть вентиль, да?

— Не твоя вина. Я сам должен был проверить.

Мальчик поставил тарелку на полиэтилен. Отвернулся.

— Ты не виноват. Надо всегда закрывать оба вентиля. И внутри надо было сделать тефлоновую прокладку, чтобы газ не утекал. А я не сделал. Так что моя вина. Я ведь тебя не предупредил.

— Про тефлон ты только сейчас придумал, да?

— Ты не виноват.

С трудом шли вперед, отощавшие грязные бродяги. От холода закутались с головой в одеяла, пар дыхания поднимается вверх, еле передвигают ноги по черным блестящим лужам. Пересекали широкую прибрежную равнину, где извечный ветер с воем окутывал их облаками пепла и вынуждал искать хоть какое-нибудь убежище. В домах, или в сараях, или в придорожной канаве. Одеяла поверх голов, днем — темнота чернее преисподней. Прижимал промерзшего до костей мальчика к себе. Говорил: "Не теряй надежду. Все у нас будет в порядке".

Куда ни глянь, сплошные овраги, да оползни, да следы эрозии, да бесплодная земля. Там и тут валяются кости животных. Кучки непонятного мусора. Фермерские дома в полях, дожди смыли всю краску, щиты на стенах изогнулись и отошли от балок. Не отбрасывают тени. Не отличить один от другого. Дорога понижалась и прорезала заросли мертвой пуэрарии. В болоте сухой тростник склонился над водой. Вдали, где поля сливаются с горизонтом, висит угрюмое марево. Во второй половине дня пошел снег, и они накрылись полиэтиленом, только и слышно, как мокрый снег шуршит по накидке.

За последние недели спал очень мало. Однажды проснулся утром, а мальчик исчез. Сел, держа револьвер в руке, потом встал и посмотрел по сторонам — сына нет. Натянул ботинки и пошел к краю леса. Тусклый рассвет на востоке. Неприветливое солнце начинает свой холодный путь. Увидел бегущего по полю сына. Тот кричит ему:

— Папа! Я нашел в лесу поезд!

— Поезд?

— Да!

— Настоящий поезд?

— Да! Пойдем покажу!

— Надеюсь, ты к нему близко не подходил?

— Нет. Издали рассматривал. Ну, пошли же.

— Там никого нет?

— Нет. Не думаю. Я за тобой вернулся.

— А локомотив есть?

— Да. Большой, дизельный.

Пересекли поле и вошли в лес с противоположной стороны. Рельсы, уложенные на насыпи, уходили в глубь леса. Поезд состоял из дизельно-электрического локомотива с семью пассажирскими вагонами. Отец схватил мальчика за руку:

— Давай-ка посидим и понаблюдаем.

Сидели на пригорке, наблюдали. Все спокойно. Протянул револьвер мальчику.

— Папа, возьми с собой.

— Нет, так не пойдет. Держи.

Мальчик взял и сел, положив револьвер на колени, а отец спустился с пригорка, остановился и стал разглядывать поезд. Пересек рельсы и пошел вдоль вагонов. Обойдя состав, вынырнул из-за последнего вагона и махнул мальчику, чтобы тот шел к нему. Сын вскочил и заткнул револьвер за пояс.

Все покрыто толстым слоем пепла. Мусор в проходах. Чемоданы, снятые с верхних полок, распотрошенные, лежат на сиденьях бог весть с каких времен. За исключением стопки бумажных тарелок, что он нашел в вагоне-ресторане, и сдул с них пыль, и засунул за пазуху, ничего нужного больше в поезде не осталось.

— Как он сюда попал, пап?

— Не знаю. Наверное, кто-то решил двинуть на нем на юг. Группа людей. Здесь у них кончилось горючее.

— Давно он здесь?

— Да, думаю, что давно. Очень давно.

Они закончили осматривать последний вагон и, пройдя вдоль насыпи, подошли к локомотиву и взобрались на узкий мостик. Ржавчина. Облупившаяся краска. Протиснулись в кабину и сдули пепел с кресла машиниста, и он усадил мальчика перед рычагами управления. Все очень просто. Голову ломать не надо, двигаешь себе рычаг взад-вперед. Сымитировал стук колес и свисток паровоза, задумался: а знакомы ли мальчику эти звуки? Поиграли, а затем смотрели сквозь заросшее грязью стекло, как рельсы сворачивают и исчезают в бурьяне. Хоть и глядели на мир каждый по-своему, но воспринимали его одинаково: знали, что состав так и будет год за годом разрушаться на этом месте. Знали, что поезда никогда больше ходить не будут.

— Можем идти, пап?

— Да. Конечно.

Иногда на дороге стали попадаться пирамидки из камушков. Условные знаки на языке кочевников, непригодившиеся зарубки на память. Впервые он их заметил еще на севере, на окраинах разграбленных и опустошенных городов. Полные отчаянья послания любимым. Пропавшим или погибшим. К тому времени продуктовые запасы истощились, и убийство вступило в свои права. Вскоре дошло до того, что по земле стали рыскать толпы людей, готовых сожрать твоих детей у тебя на глазах. В городах бесчинствовали банды заросших грязью грабителей, они рыли тоннели в развалинах, вылезали из-под обломков — на черных лицах сверкают зубы и белки глаз, — тащили за собой в нейлоновых сетках обгоревшие банки с неизвестной едой, будто нахватали их в распределителях в преисподней. Пушистый черный порошок закручивался на улицах, как на океанском дне спиралью закручиваются выпущенные осьминогом чернила. И пришел холод, и рано стало темнеть, и оборванные бродяги, при свете факелов спускаясь по крутым склонам в ущелья, оставляли за собой неглубокие следы в пепле, и следы исчезали быстро и беззвучно, словно над ними сомкнулись веки. На дорогах странники валились наземь и умирали, а унылая, покрытая саваном Земля продолжала равнодушно вращаться вокруг Солнца. Ее движение неприметно, как путь любой другой безымянной планеты в дремучем космосе.