Всего один день - Форман Гейл. Страница 47

Так что очень странно, что во всей этой суматохе кто-то еще слышит Фила, который после того, как мы начали есть суп, почти ни слова не сказал, а теперь подал голос:

– Элли, снова поедешь в Париж? Хелен вроде бы говорила, что в прошлый раз он отменился из-за забастовки, – он качает головой. – Они там, по-моему, всегда бастуют.

Все стихают. Фил берет кусочек мацы и начинает жевать. Мама, папа и бабушка ошеломленно смотрят на меня.

Я легко могу выкрутиться. У Фила скручена громкость в слуховом аппарате. Он ошибся. Могу сказать, что хочу туда поехать, потому что в прошлый раз не попала. Я уже столько врала. Какое значение будет иметь еще одна ложь?

Но я больше не хочу обманывать. Не хочу выкручиваться. Не хочу больше притворяться. Потому что в тот день с Уиллемом я, возможно, и притворялась кем-то по имени Лулу, но я никогда в жизни не была честнее.

Может, тут дело в свободе. За нее надо платить. Сорок лет скитаться по пустыне. Или принять на себя родительский гнев.

Я вдыхаю. Собираюсь.

– Я снова поеду в Париж, – говорю я.

Двадцать шесть

Я составляю новый список.

• Билет до Парижа: $1200.

• Курс французского в общественном колледже: $400.

• Расходы на двухнедельную поездку в Европу: $1000.

Итого $2600. Такая сумма нужна мне, чтобы слетать туда. Мама с папой, ясное дело, меня не поддержат, они также не разрешают мне брать что-либо с моего счета – мне все эти годы дарили деньги, но на образовательные цели, и за ними пока остается право распоряжаться этим счетом, так что спорить тут бесполезно. Более того, только благодаря бабушкиному вмешательству и моим угрозам уехать жить к Ди мама вообще разрешила мне вернуться домой. Вот как она зла. Зла, хотя даже всего и не знает. Я сказала, что уже ездила в Париж. Но не сказала зачем. И с кем. И почему мне надо ехать туда снова, за исключением того, что у меня там кое-что важное осталось – они верят, что я о чемодане.

Я даже не знаю, что злит ее больше – то, что я обманула ее прошлым летом, или то, что не рассказываю все сейчас. После Седера она перестала со мной разговаривать, за четыре недели я от нее почти ни слова не услышала. Началось лето, я вернулась домой, и мама меня буквально избегает. Мне от этого и хорошо, и страшно, потому что раньше она так со мной не обходилась.

Ди говорит, что скопить две шестьсот за два месяца – это трудно, но не невозможно. Он предлагает отказаться от французского. Но мне кажется, что он мне нужен. Я всегда хотела выучить его. Ну, и я не поеду в Париж без знания языка – мне же предстоит встреча с Селин.

Значит, нужно две шестьсот. Достижимо. Если найти работу. Но дело-то в том, что я никогда раньше не работала. Ничего даже похожего на работу не делала, разве что нянчилась с детьми и помогала папе раскладывать рабочие документы, хотя в резюме, бланки которого я распечатала на красивой бумаге, это не впишешь. Может быть, как раз поэтому после того, как я разнесла его во все офисы города, где имелись вакансии, никто так и не откликнулся.

Тогда я принимаю решение продать свою коллекцию часов и везу их в Филадельфию к антиквару. За все он предлагает мне полторы тысячи. Пока я их собирала, я потратила как минимум вдвое больше, но он смотрит на меня равнодушно и говорит, что, может быть, на «иБэе» и выйдет дороже. Но на это уйдет несколько месяцев, а я хочу избавиться от них поскорее. Так что я отдаю ему все будильники, кроме одного, – Бетти Буп я посылаю Ди.

Узнав, что я сделала, мама качает головой с глубочайшим омерзением на лице, словно я продала собственное тело, а не часы. Она осуждает меня все сильнее, дома все равно что висит радиоактивное облако. И нигде не спрячешься.

Мне просто необходимо найти работу. Не просто заработать на поездку, а уйти жить в другое место. К Мелани я сбежать не могу. Во-первых, мы с ней не общаемся, а во-вторых, она на пол-лета уехала в Мэн, у нее какая-то музыкальная программа – это я узнала от папы.

– Не сдавайся, – говорит Ди, которому я звоню попросить совета, как найти работу. Приходится пользоваться домашним телефоном, потому что в качестве наказания меня лишили сотового, запаролили Интернет, так что мне приходится либо просить их ввести пароль, либо идти в библиотеку. – Разнеси резюме вообще всем, а не только туда, где есть вакансии, – если кто-то находится в столь безнадежном положении, что готов нанять человека вроде тебя, это обычно означает, что времени давать объявления у них просто нет.

– Ну, спасибо.

– Тебе работа нужна? Тогда проглоти свою гордость. И разнеси резюме по всем компаниям.

– Даже на мойку машин? – шучу я.

– Да. Даже туда, – а вот Ди не шутит. – Скажи, что ты хочешь поговорить с менеджером, и относись к нему как к Королю всех автомоек.

Я представляю себе, как я тру колеса машин. Но потом думаю о Ди, который все лето будет работать на фабрике, где производят подушки, после того как весь год мыл посуду в столовке. Он делает, что приходится. Так что на следующий день я печатаю еще пятьдесят резюме и хожу от двери к двери, в книжный магазин, магазин с принадлежностями для шитья, продуктовый, бухгалтерскую контору, винный магазин, и да, на мойку тоже захожу. И не просто оставляю у всех свое резюме, а прошу поговорить с менеджером. Иногда они выходят. Спрашивают, какой у меня опыт. Надолго ли я хочу устроиться. Я слышу собственные ответы: опыта реальной работы нет. На два месяца. Понимаю, почему никто не хочет меня взять.

Раздав уже практически все резюме, я дохожу до «Кафе Финлей». Это маленький ресторанчик на окраине города с декором в стиле пятидесятых, пол в черно-белую клетку, хаотично стоят пластиковые столы. Когда я проходила мимо него раньше, мне всегда казалось, что тут закрыто.

Но сегодня там так грохочет музыка, что стекла дрожат в окнах. Я толкаю дверь, она открывается. «Здравствуйте!» – кричу я. Никто не отвечает. Стулья стоят на столах вверх ногами. На одной из перегородок лежит стопка чистых скатертей. На стене висит доска, на которой мелом написаны вчерашние «блюда дня». Например, «палтус под соусом белое масло на апельсиновой текиле и хапаленьо с киви». Мама говорит, что меню тут «эклектическое» – это ее вежливый синоним слову «дебильное», так что мы сюда ни разу не ходили. Я вообще не знаю никого, кто бы тут бывал.

– Ты хлеб привезла?

Я резко разворачиваюсь. И вижу женщину – она высокая, как амазонка, и примерно такая же в ширину, из-под синей банданы торчат рыжие волосы.

– Нет, – отвечаю я.

– Вот урод! – она встряхивает головой. – Чего тебе тогда? – Я протягиваю ей резюме. Женщина отмахивается. – В кухне работала? – Я качаю головой.

– Тогда извини, – отвечает она.

И смотрит на висящие на стене часы с Мерилин Монро.

– Йонас, я тебя убью! – и потрясает кулаком в направлении двери.

Я разворачиваюсь, собираясь уходить, но потом останавливаюсь.

– А какой хлеб нужен? – спрашиваю я. – Я сбегаю куплю.

Она снова смотрит на часы и театрально вздыхает.

– Я беру в «Гримальдиз». Нужно восемнадцать французских багетов и шесть буханок «Урожая». И парочку вчерашних бриошей. Запомнила?

– Кажется, да.

– «Кажется» на хлеб не намажешь.

– Восемнадцать багетов, шесть буханок «Урожая», парочку вчерашних бриошей.

– И смотри, чтобы бриоши были черствыми. Из свежего хлеба пудинг не сделаешь. Спроси там Йонаса. Скажи, что заказ для Бэбс, и чтобы за бриоши вообще не брал, а с остального скинул двадцать процентов, потому что его поганый разносчик опять не появился. И смотри, чтобы на закваске ничего не было. Ненавижу это дерьмо.

Она достает наличность из старинного кассового аппарата. Я беру деньги и со всех ног мчу в пекарню, спрашиваю Йонаса, выпаливаю ему свой заказ и возвращаюсь обратно с тридцатью буханками – это тяжелее, чем кажется.

Пока Бэбс проверяет заказ, я пытаюсь отдышаться.