Соавтор неизвестен (СИ) - "Старки". Страница 22

Это сегодняшний Давид не выглядит наивным дитём: взгляд раскосый, жёсткий изгиб губ, атакующий цвет волос и бровей, широкие плечи. И уши не торчком, и нос не мило курносит, а вызывающе, почти геометрически прям. Он другой, этот Давид. С холодным взглядом и заострённым кольцом-когтем на большом пальце, что он всегда надевал, выходя из паба, и тонким складным ножиком, который прятался в дополнительном кармане джинсов на бедре. Он всегда настороже, всегда готов то ли удрать, то ли напрыгнуть на неприятеля. И только сегодня он вдруг сломался, полночи просидел у Сергея в объятиях и, кажется, всхлипывал, и пытался согреться, и хотел довериться.

Сергей прошёл тихонько в уже светлую комнату, встал в дверях. Присмотрелся к фигурке на диване. «Спит или нет?»

— Не сплю, — чёткий голос из-под одеяла. Сергей поднял брови. А голос тихо приказал: — Ложись рядом. И уж дослушай до конца.

Мужчина забрал подушку из большой комнаты, стянул с себя носки, пуловер. Задумался о штанах, не стал снимать. Залез под одеяло к Давиду и решительно обнял его со спины. Змея на руке злобно нацелилась открытой пастью в шею, туда, где основная дорога жизни. Давид прижался, чуть повернул голову, так что рыжие вихры упали на лоб Сергею и было видно его несгибаемо правильный профиль. Открыл глаза и шёпотом заговорил…

«В один год Антон и Давид заканчивали учёбу: один в гимназии, другой в институте. Сын мэра даже поднапрягся и самостоятельно написал диплом по микроэкономике и госы по специальности честно готовил. Давиду тоже пришлось несладко: он хотел потом поступать вместе с Ильёй на фармацевтику, но химия и математика у него были слабоваты. Мальчишки весь жаркий май полуголые в саду у Бархатовых разбирали тесты, решали задачки. На экзамен пришли такими, что казалось, что в Египет развлекаться съездили: бронзовые, белозубые, уверенные. И сдали хорошо. Илюха, конечно, лучше, он вообще самый умный в классе был, учился с удовольствием, высокие оценки получал заслуженно.

Потом был выпускной: торжественное вручение аттестатов. Давид с удивлением увидел, что в актовый зал, принаряженный по случаю государственными символами, зашли Лидуля, Юрий Владимирович и Антон. То, что Лидия Еремеевна будет, он знал, ведь весь город её боготворил как заступницу сирот. Но эти двое! Все только что не кланялись мэру, лебезили, на полусогнутых перед ним бегали, усадили его в центре на первый ряд, как олимпионика в древности. А тут ещё и Бархатов пожаловал! И начальница гороно! И начальник ОВД! Просто весь цвет города слетелся на бенефис мэра, как бы про детей не забыли. Директриса аж зазаикалась, все слова торжественной речи перепутала. Естественно, мэру слово дали, где он так неловко и фальшиво назвал Давида «моим сыном… как бы». Это «как бы» выдавало весь его пафос с головой: как бы рад, как бы горд, как бы надеется, как бы будет помогать, как бы сын. Бархатов-старший сидел с каменным лицом, даже не морщился. В общем, всё прошло как по маслу — с фальшивенькой слезой умиления. После церемонии фотографирование семейств с финальными документами в руках. Давид стоял рядом с сияющим «братцем», который по случаю надел необыкновенно красивый и стильный костюм от Армани. Правдивая цифра запечатлела счастливо улыбающегося модника — высокого, кудрявого, мадам с высокой архитектурной причёской, в платье а-ля Жаклин Кеннеди, со скромным крокодиловым клатчем, неприятного мужчину с героически выпяченным подбородком и водянистыми, слезящимися глазками. Тот, довольный, что в Армани, обнял по-братски насупленного юношу, одетого тоже стильно и дорого, но вот с лицом — беда, никакой уверенности в светлом завтра, никакой гордости за картоночку с неплохими отметками. Губы сжал, пальцы аж побелели, как он в аттестат вцепился, а голубые глаза скосились на руку брата, что лежит на плече.

В ресторан, куда позже отправились все выпускники, родители не пошли, у них был свой фуршетный междусобойчик с икоркой и шампанским. Но Давиду не дали погулять до конца и в этот день. Через два часа ресторанного буйства, когда только танцы настоящие начинались, за ним приехал Антон на своём спорткаре. Прошёл по-хозяйски в душный зал, выцепил Давида прямо с танцпола, потянул на выход.

— Я буду танцевать! — кричал выпускник сквозь залихватский ритм диско. — Не пойду!

— Нехрен жопой вилять! Съел свою порцию — и домой! — отвечал «брат».

— Я хочу танцевать! — упёрся Давид, считая, что уж сегодня-то он имеет право на собственное мнение.

— Хорошо, будешь танцевать! Но дома!

— Не пойду!

Антон схватил тогда парня за талию, подбросил на плечо и поволок вон. Позор!

— Я сам! Поставь! Я сам! — начал трепыхаться Давид. Голиков скинул тело на ноги, теперь пришлось идти за ним. В машине парень решил высказать всю обиду, хотя бы за сегодняшний день: — Это мой выпускной! Почему ты всё портишь? За что? Чем я мешал тебе, танцуя? Меня и так все считают психом! Неужели я не заслужил немножечко удовольствия? Немножечко без тебя! Чтобы быть самим собой! Все будут до утра зажигать, а я?

— А тебе нехрен зажигать до утра с пьяными девками! Я был на выпускном и знаю, что это такое! По-любому все накаченные, лапают друг друга, трахаются в кустах, ссут в фонтаны, бегают полуголыми по парку, блюют потом под скамейками! Отличный праздник!

— Ты по себе-то не суди! Это ты блевал и трахался! И ссал в фонтан! А другие не такие!

— Не пори чушь! Ты уже пару стопарей выпил! На тебе уже висела какая-то шалава толстая!

— Она не толстая!

— Да похрен, какая она! На тебе висеть никто не будет! Никаких фонтанов и кустов!

— Но почему? — страдальчески воздел руки к крыше «бэхи» Давид, уподобляясь героям древнегреческих трагедий. Он действительно был немножко пьяным. Парни почти легально, почти на глазах бдящей Веры Ивановны разливали в одноразовые стаканчики бутылку «Абсолюта». — Я тоже хочу! Я тоже хочу кусты, фонтаны, блевать! Я чо, не человек?

— Нет.

— Что нет?

— Потому что ты мой, и мне решать, чего ты хочешь, а чего нет!

Давида это сразу отрезвило, он опустил руки, отвернулся к окошку и тихо выругался. Он понимал, что дальнейшие споры и вопросы бесполезны. Знаем — проходили.

Дом почему-то был тихим, только «мил человек» как тень промелькнул во дворе. Антон положил свою ладонь на спину выпускнику и подталкивал его наверх, на третий этаж.

— Мама? и папа? зажигают где-то у Поярковых, ваш же выпускной празднуют, это надолго. Так что мы будем тоже отмечать. Знаешь ли ты, мой разлюбезный братец, что я вчера диплом получил? Ну и где твой подарок? Где они, обожание и гордость за старшего брата? Ты даже на вручение не пришёл полюбоваться на меня.

— Меня не взяли.

— Ой, не надо отмазок. Хотел бы — взяли, ты и не хотел!

— И не хотел, — смело согласился Давид.

— Во-о-от! А я сегодня пришёл посмотреть на тебя. Ты у меня самый хорошенький. Нет, правда!

— Я не девчонка, чтобы быть хорошеньким!

— Уверен? Нет, ты был лучше всех. Я доволен, как ты выглядел. Пойдём-ка налью тебе винишка. Или вы чего там пили уже? Водяру? Ну, хлопнем по коньячку!

— Не хочу!

— Зато я хочу. — Он втолкнул Давида в пати-комнату и бодро раскрыл шкафчик бара, вытащил два тяжёлых стакана и плеснул туда из пузатенькой бутылки жидкость чайного цвета, подпевая какой-то знакомый мотивчик. Подвинул один стакан по длинному столику Давиду. — Выпьем! За прошедший этап!

Давид смело взял и, зажмурившись, вылил в себя сразу всё. Обожгло. Из глаза даже слеза потекла и дыхание перехватило. Антон с любопытством смотрел на него.

— Ещё?

Давид отрицательно мотнул головой.

— Ну, ладно. Мой выпьешь, — как-то быстро согласился хозяин бара. Он подтянулся и сел на барный стол. — Ну-ка, иди ко мне! Ближе! Чего ты встал? Иди ко мне. Вот сюда. — И он раздвинул ноги, показывая, куда должен встать парень. Но Давида всё равно пришлось дёргать за рукав, ибо он по доброй воле близко подходить не собирался. Когда же он всё-таки оказался между коленей сидящего Антона, то сжал зубы и заранее приготовился к какой-нибудь пакости. Тошенька взялся обеими руками за голову мальчишки и стал изучать его лицо так, как будто раньше не видел. — Кожа у тебя хорошая, а ещё загорел. Зубы сразу белее стали. Губа верхняя смешная, я давно это заметил, вздёрнутая. Бровки короткие, светлые. Вот тут родинка, прямо на брови. Глаза блядские, только у девчонок такие глаза могут быть. Смотри, как ресницы закручены. Носик тоже бабский, прямо не нос, а носопырка. И щёки гладкие. Смотри, какие должны быть! — Он нагибается и трётся своей щетинистой щекой о щёку Давида. — Чуешь? А ты? А говоришь — не девочка! Хочу свой подарок!