Красавица - Мак-Кинли Робин. Страница 11

На деньги, вырученные от продажи «Мерлина», отец решил купить лошадь и пуститься домой на север в одиночку. Зима стояла довольно мягкая, а в городе ему делалось все неуютнее, тяготило безделье, совестно было жить нахлебником у Фруэна и злоупотреблять его гостеприимством. Поэтому, не выдержав, отец отправился на конюшню к Тому Блэку, и Том с радостью продал ему выносливого коняшку, способного выдержать долгий путь и окупить свое содержание в Синей Горе. Том заинтересованно расспрашивал про Доброхота и ничуть не оскорбился, узнав, что тот снискал славу тяжеловоза. «Я же говорил: что она ему велит, то он и сделает, — напомнил Том. — Передавайте от меня привет всем, особенно двум новорожденным».

Через несколько дней отец отправился в путь и преодолел его достаточно быстро — к концу пятой недели над знакомыми холмами показались струйки дыма из труб Гусиной Посадки. Однако в тот же вечер небо затянуло серыми тучами, и поутру повалил снег. Отец переночевал в «Пляшущей кошке» и с рассветом отправился дальше напрямик через лес, уверенный, что между Гусиной Посадкой и Синей Горой заблудиться негде. Отцу не терпелось попасть домой, а объездная дорога отняла бы у него несколько драгоценных часов.

Пурга налетела откуда ни возьмись. В мгновение ока пушистые белые хлопья завертелись в дикой пляске, и даже уши коня с трудом угадывались в этой кутерьме. Отец продолжал путь, потому что укрыться было негде, и вскоре заблудился.

Конь начал спотыкаться, словно на невидимых кочках. Снег слепил глаза. Отец предоставил коню по мере сил нащупывать дорогу, а сам только закрывался рукой от резкого ветра и снега. Он не знал, сколько проехал так, когда ветер вдруг стих. Отец опустил руку и огляделся. Снег ложился мягко, почти ласково, укутывая шалью сосновые лапы. Вокруг был сплошной лес, куда ни глянь, одни высоченные деревья, сплетающиеся ветвями в вышине.

Через некоторое время между деревьями показалась тропинка. Едва заметная, узкая, занесенная снегом, она протянулась между норами, гамаками из ветвей и темными стволами белой, на удивление ровной лентой — словно дорожку раскатали. Для заблудившегося путника крохотный намек на тропинку — уже надежда. Даже уставший отцовский конь воспрянул духом, когда отец направил его в просвет между деревьями, — вскинул голову и зашагал бодрее.

Вскоре тропка раздалась вширь — карета проехала бы свободно, приди кому-то в голову гнать карету в глухие леса вокруг Синей Горы. В конце концов она уперлась в зеленую изгородь — высокую, в два раза выше всадника на лошади, шипастую, поросшую остролистом. Изгородь тянулась в обе стороны, и края ее терялись в темной чаще. Посередине, как раз там, куда уперлась тропинка, тускнели серебристые ворота. Спешившись, отец постучал, затем поаукал, но никто не откликнулся. Мертвая тишина, и никого кругом. В отчаянии он тронул щеколду, и та вдруг отодвинулась, а ворота беззвучно распахнулись. Усталость пересилила опасения, да и конь нуждался в отдыхе, поэтому отец снова сел в седло и въехал в ворота.

Перед ним расстилался ковер из нетронутого снега. Вечерело, солнце клонилось к закату. Словно в ответ на мысли отца, закатный луч осветил башни над садовыми деревьями, росшими посреди безлюдного белого поля. Башни возвышались над большим серым замком, который сейчас, в свете заката, казался кроваво-красным и напоминал зверя перед прыжком. Однако стоило отцу протереть глаза, и наваждение развеялось. Легкий ветерок скользнул по лицу, будто знакомясь, и пропал. При виде человеческого жилья в душе отца снова затеплилась надежда.

В коротких зимних сумерках конь довез его до самого сада, а когда они выбрались с другой стороны, ближе к замку, вдруг дернулся и зафыркал. Впереди раскинулся парк с живописными камнями, зелеными изгородями, газонами, беломраморными скамейками и цветущими клумбами. Нигде не было ни снежинки. Отец рассмеялся, решив, что от усталости начал грезить наяву. Но в лицо повеяло теплом, и отец откинул капюшон, расстегнул ворот плаща и вдохнул полной грудью. В воздухе разливался благоуханный аромат цветов, а тишину нарушало лишь журчание ручьев в саду. Повсюду горели светильники — на черных или серебряных резных столбах, на ветвях низкорослых деревьев, — окутывая сад ровным золотистым сиянием. Сидя на лошади, отец завороженно вертел головой и опомнился, только когда конь остановился у одного из крыльев замка. Впереди светился прямоугольник гостеприимно открытой двери, ведущей, судя по всему, в конюшню.

Отец помедлил, покричал хозяев, и снова никто не откликнулся, однако он уже и не ждал ответа. Осторожно спешившись, отец осмотрелся, а потом отважно расправил плечи и повел коня внутрь, словно ему каждый день доводилось бывать в заколдованных замках. Когда дверца первого стойла сама собой отодвинулась при его приближении, он лишь сглотнул раз-другой и храбро шагнул с конем через порог. Внутри ждали свежие опилки и сено в подвесной кормушке, по мраморному желобу в мраморную чашу поилки лилась вода и вытекала через мраморный водосток, а в яслях поднимался пар над теплыми отрубями. «Спасибо!» — сказал отец в пустоту и внезапно почувствовал, что она хоть и молчит, но слушает, как живая. Он расседлал коня. Откуда ни возьмись на противоположной стенке появились полки с крючками для сбруи. Кроме отца и лошади, там не было ни души, хотя в длинном ряду стойл мог бы поместиться целый табун.

Запах теплых отрубей напомнил отцу, что он и сам проголодался. Он вышел из конюшни и прикрыл за собой дверь. На противоположной стороне парадного двора, образованного двумя крыльями замка, тотчас же, словно только и ждала отцовского взгляда, раскрылась другая дверь. Он пошел к ней, миновав по дороге парадный вход — две массивные стрельчатые двери футов двадцать высотой и еще двадцать шириной, окованные железом и позолоченные. Обрамляла двери арка в шесть футов шириной, из того же тусклого серебра, что и въездные ворота, однако не ажурная, а барельефная, с каким-то замысловатым сюжетом. Впрочем, отец не стал останавливаться и разглядывать. Его манила другая дверь, привычных человеческих размеров. Без лишних раздумий он вошел внутрь и очутился в огромном зале, освещенном свечами в шандалах и в огромных, свисающих с потолка люстрах. По одной из стен горел огонь в очаге, куда поместился бы медведь на вертеле. Отец благодарно принялся греться — он продрог с дороги, а в замке, если не считать фигурного сада, отовсюду веяло холодом.

У камина уютно пристроился стол, накрытый на одного. Стоило отцу обернуться, как обитый красным бархатом стул услужливо отодвинулся, приглашая сесть; с блюд поднялись колпаки, а в фарфоровый заварочный чайник из ниоткуда полился кипяток. Отец медлил в нерешительности. Хозяина нигде не было видно — вообще не было видно ни одной живой души, ни ходячей, ни летающей, даже птиц в саду. Но где-то же прячутся те незримые слуги, которые так радушно его встречают? Кто их разберет, эти заколдованные замки, — вдруг владелец живет один, и слуги по ошибке приняли случайного путника за своего хозяина, который будет очень зол, когда обнаружит оплошность? А может, яства на столе тоже заколдованы и он превратится в жабу — или заснет на сто лет? Стул нетерпеливо качнулся, а чайник, приподнявшись, плеснул в просвечивающую фарфоровую чашечку ароматнейшего чая. Голод взял свое. Вздохнув, отец сел за стол и с аппетитом поел.

Отужинав, он заметил в углу невидимую прежде застеленную кушетку. Отец разделся, лег и тут же забылся глубоким сном без сновидений.

Проспал он обычные восемь часов. Стояло раннее утро, и солнце еще не показалось над убеленными макушками лесных деревьев. Сквозь высокие узорные окна сочился, разливаясь по полу, серый утренний свет. Одежду свою отец нашел вычищенной и аккуратно сложенной на спинке красного бархатного стула. Вместо прежней грубой рубахи лежала сорочка тонкого полотна. Башмаки и брюки выглядели как новые, а с плаща волшебным образом исчезли все прорехи и пятна, полученные в долгой дороге. На маленьком столике ждал завтрак — чай, гренки и яйцо-пашот. В хрустальной чаше плавала головка рыжей хризантемы.