Любовь до гроба - Орлова Анна. Страница 38

Все смешалось в саду. Прислуга, всполошенная воплем, суматошной толпой ринулась к ним. Мировой судья владел собою куда лучше и принялся командовать, давая Софии несколько оправиться.

Госпожу Дарлассон (живую, к всеобщему немалому облегчению) перенесли в спальню, послали за доктором Вериным и полицией… Словом, в библиотеке воцарилась суматоха.

Кузнец так и не промолвил ни слова, безропотно последовав за инспектором Жаровым. Видимо, он находился в глубочайшем потрясении от содеянного…

Господин Рельский, демонстрируя незаурядное хладнокровие, отдал все необходимые распоряжения и подхватил госпожу Чернову на руки, поскольку она была не в силах идти.

Он через плечо велел подать вина и ароматических солей и отнес молодую женщину в гостиную. Мировой судья осторожно усадил ее в кресло и остановился рядом, хмурясь. Она тихо плакала, чуть раскачиваясь и по-прежнему прижимая ладонь ко рту.

По счастью, дамские слезы его отнюдь не пугали: обитая в одном доме с выводком сестер и вздорной матерью, он давно сжился с перепадами их настроения и капризами.

На цыпочках вошел слуга, по-простецки шмыгнул носом и поставил на стол поднос со штофом вина и стаканами.

Господин Рельский проводил его взглядом, отметив про себя, что челядь почтенной госпожи Дарлассон питала к ней очевидную любовь и теперь пребывала в унынии от случившегося. Слуга выскользнул за дверь, а мировой судья налил вина и повернулся к гадалке, обнаружив, что она остановившимся взглядом смотрит на графин с вином и пуще прежнего заливается слезами. Мужчина непонимающе взглянул на нее и подошел поближе.

– Выпейте это! – предложил он мягко, как обычно говорят с малыми детьми, пытаясь вручить ей стакан.

– Нет, – пробормотала она, вжалась в спинку кресла и протестующе выставила вперед скрещенные руки. – Кровь, кровь!

Мировой судья вновь с недоумением посмотрел на злополучное вино, нахмурился и лишь потом понял: напиток имел густо-красный оттенок и, видимо, напоминал госпоже Черновой недавнюю сцену в саду.

Господин Рельский поспешно отставил стакан и остановился в раздумье, молча глядя на Софию.

Нюхательных солей в доме госпожи Дарлассон не водилось – гномка презирала подобные снадобья. Уговоры и утешения не помогали, казалось, София их вовсе не слышала.

Решившись, мужчина шагнул вперед, осторожно поднял госпожу Чернову с кресла и вдруг несколько раз с силой встряхнул.

Ошарашенная София уставилась на него, разом прекратив плакать.

– Вам лучше? – поинтересовался он негромко.

Молодая женщина возмущенно вскинулась, но господин Рельский смотрел на нее с такой заботой и состраданием, что она проглотила сердитые слова и молча кивнула.

– Вот и славно, – чуть-чуть, уголками губ улыбнулся он и, протянув руку, осторожно вытер ладонью ее мокрые от слез щеки.

Будто зачарованная, София безотрывно смотрела в его потемневшие глаза, не в силах отстраниться и разорвать слишком интимное касание.

Неведомо, чем бы это закончилось, однако тет-а-тет прервал доктор Верин, который весьма кстати закончил обследование госпожи Дарлассон и поспешил доложить обо всем мировому судье (к немалой досаде последнего).

– Как она? – спросил господин Рельский, когда доктор уселся в кресло и взял неоцененный госпожой Черновой стакан вина.

Господин Верин, мужчина весьма внушительной комплекции и добродушного нрава, с видимым удовольствием пригубил напиток и отмахнулся:

– Думаю, все будет хорошо. Пациентка пока не очнулась, но самого страшного удалось избежать. Вероятно, несколько дней госпоже Дарлассон придется провести в постели, но за ее жизнь можно не опасаться.

– Слава Одину! – воскликнула София, резко обернувшись. Куда подевалась давешняя сдержанность? Последние дни совсем ее измотали, и у молодой женщины более не оставалось сил и самообладания.

– Совершенно согласен, – улыбаясь, подтвердил доктор. – Ее спасло чудо: шиньон, который принял на себя основной удар.

– Она никогда не носила накладных волос! – удивилась госпожа Чернова, припомнив пространные нотации начальницы о недопустимости всевозможных дамских уловок.

– Думаю, с годами прическа поредела, и госпожа Дарлассон ради красоты стала надевать фальшивые локоны, – пояснил господин Верин, усмехаясь в пышные усы, – по крайней мере, в особых случаях.

– Благодарение богам! Это все так ужасно…

Она замолчала, пытаясь сдержать вновь выступившие слезы и досадуя на себя за излишнюю чувствительность.

Господин Рельский взглянул на нее с сочувствием, хотя не разделял ее переживаний. С его точки зрения, все случившееся было подарком судьбы, которая своей властной рукой отвела подозрения от госпожи Черновой.

Поскольку кузнец был застигнут на месте преступления, это снимало всякие подозрения с остальных. Надо думать, в ту ночь госпожа Дарлассон выпустила господина Нергассона через тайный ход в спальне, а потом гном решил избавиться от свидетельницы или соучастницы – чем Локи [38]не шутит – своего злодеяния.

Мировой судья находил покушение на хозяйку библиотеки весьма своевременным и удачным, хотя благоразумно не стал высказывать свои мысли на этот счет. Теперь все вернется на свои места: минует угроза политического скандала; к гадалке все вновь станут относиться со всем пиететом и наконец дракон уберется восвояси, в свои вожделенные горы…

Последнее соображение особенно радовало господина Рельского.

Размышления нисколько не помешали ему заметить колебания и сомнения господина Верина, который наконец допил свое вино, но не торопился уходить.

– Вы хотели еще о чем-то рассказать? – поощрительно произнес джентльмен, сложив пальцы домиком и пытливо вглядываясь в смущенного врача.

– Да, – с облегчением кивнул доктор. – Знаете, мне кажется, что такой удар мог нанести только тот, кто намного выше гномки – характер повреждений ясно на это указывает… А ведь на ней туфли на высоких каблуках!

– То есть вы хотите сказать, что этого не мог сделать кузнец? – приподнял брови мировой судья.

– Думаю, так! – подтвердил господин Верин и тут же осторожно добавил: – Но, конечно, я не стану утверждать это со всей достоверностью…

– Что ж, тогда подождем, когда очнется сама госпожа Дарлассон, – заключил господин Рельский, хмурясь.

Последние часы гадалка безотлучно находилась рядом с ним. И у них имелись свидетели – начиная с Елизаветы и заканчивая мясником и его домашними, посему даже у самых придирчивых знакомых не могло возникнуть никаких сомнений в ее невиновности. Однако мировой судья испытывал немалую досаду от перспективы продолжения расследования.

Высказав свои сомнения, доктор поспешил откланяться, после чего господин Рельский убедился, что его помощь в библиотеке более не требовались, и услужливо отвез Софию домой.

По дороге они молчали. У молодой женщины не оставалось сил для поддержания беседы, а мировой судья размышлял о последних событиях.

Наконец показалась увитая диким виноградом изгородь вокруг Чернов-парка. Двуколка остановилась у ворот, и господин Рельский помог даме спуститься.

Вежливо поцеловав на прощание руку, он пригласил Софию отпраздновать Бельтайн в Эйвинде.

Госпоже Черновой было неловко соглашаться, однако и отказываться от столь любезного приглашения было неудобно, тем более что джентльмен настаивал. К тому же он приводил весьма веские доводы «за» и утверждал, что ей не следует прятаться от знакомых.

Получив заверения, что она непременно будет, мировой судья отбыл…

Следующий день оказался суматошным и насыщенным. Домашние дела и хлопоты целиком захватили Софию, и к обеду она уже валилась с ног.

Никакие пересуды ее ушей не достигали, никто не торопился с визитом, и даже соседи, господа Шоровы, были увлечены предпраздничной суетой и не тревожили спокойствия Чернов-парка.

В последний апрельский день решительно никому не было дела до щекотливых событий и мрачных разговоров.