Если бы ты знал… - Сафарли Эльчин. Страница 15

3

Мне так спокойно. С тобой и без тебя. Когда ты задерживаешься где-то или уходишь ранним утром за горячим хлебом, а я, проснувшись, не застаю тебя рядом, во мне не поднимается страх, что все происходящее было сном. У нас все настолько осязаемо, что возможность превращения действительности в наваждение исключается. Я хорошо ощущаю почву под ногами и не боюсь упасть, даже если вдруг прыгну с обрыва чувств. Да и это «если» на всякий пожарный – какой бы мощный ветер эмоций ни подталкивал, теперь я уверена, что больше не совершу спонтанных поступков-прыжков.

Теперь крепкие взаимные чувства между мужчиной и женщиной не напоминают мне рекламу апельсинового сока, в натуральность которого я не верю. И пусть в них нет волнующего трепета и горячего круговорота где-то под желудком – этого раньше было с излишком, по горло, да и расчесано до ран. Теперь я переживаю трудности в порядке их поступления. А если их нет – просто радуюсь мелочам, из которых складывается жизнь.

С Рэ я избавилась от одной большой слабости – прежде очень любила перебирать воспоминания. Вот устроюсь поудобнее, закрою глаза и начинаю погружение… Больше никаких сравнений, обращений к развалинам былого. Теперь между мной и прошлым – охраняемая граница. Шрам. Пока воспаленный, горячий, но уже не пульсирующий, как раньше.

Принять прошлое и не ковыряться в нем – этому невозможно научиться на чужом опыте. К миру с прошлым приходишь со временем. Это не война до победного выстрела, а скорее мирное, пусть и медленное, урегулирование конфликта.

Так много «теперь» в моей жизни. Не мимолетная свежесть новых чувств, но неспешное начало, белый лист. Бывает, заглянешь в темное окно проносящегося вагона – и видишь за цветными сплетениями чего-то неизвестного отражение очень близкого человека, от которого все еще многое живо в тебе. Испуганно отшатнешься, оглядишься направо и налево, а потом, вздохнув с облегчением, закрываешь глаза. Ведь это могло быть только твое собственное отражение. И кричишь внутри себя от усталости – нет больше сил жить тобою, уйди же из меня, оставь в покое!

Уязвимость наша исходит только от частого обращения к прошлому и к его героям.

Нужны решительность и способность действовать. Надо твердо сказать себе: все, с меня хватит, перестать топтаться на месте, не обращаться к багажу прошлого, какое-то время вообще не оглядываться назад. Если окончательно решишь покинуть какое-либо место, думай о том, куда держишь курс, а не о том, с чем давно пора было попрощаться.

Снова верю в персональных спасителей. В ранней юности я сомневалась в том, что встречу человека, которой соберет меня, распадающуюся на элементы, и крепко обнимет. Ну просто в тот момент я думала, что меня нельзя полюбить такой, какая я есть. Потому что я постоянно разная – сплошные крайности. И каждый, кто мне встречался, влюблялся только в одну из этих разных.

И вот в семнадцать лет вопреки своей недоверчивости я влюбилась в мужчину, который смог подарить мне постоянство. Благодаря ему я стала цельной. Но на втором курсе института мы расстались. Он уехал в другую страну.

Потом был тот, из-за которого по большей части я уехала из Города непогод. Похоже, он появился в моей жизни не с благородной миссией, а для того, чтобы устроить моей вере испытание на прочность. Я не только не выдержала экзамен, но и вовсе потеряла веру. Думала, что все так и закончится – на нем.

Но появился тот, кто, кажется, знает все обо всем, а чего не знает, то чувствует. Рэ вернул меня к жизни – в прямом и переносном смысле. А ведь за неделю до встречи с ним я получила знак о его приближении, но, как всегда, не обратила внимания. Мне же Сулеме говорила, что в квартиру напротив должен въехать «какой-то иностранец». Оказывается, это и был Рэ.

Мой новый сосед, мой новый свет и тот самый личный спаситель. Он полюбил мое настоящее, не заставляя возвращаться в прошлое… Каждая женщина ждет, каждая остро нуждается в мужчине-спасителе. Но далеко не каждая признается в этом вслух.

4

Его имя – зеркальное отражение моего. Ревес. Ливанская бабушка назвала его в честь знаменитого революционера, который, несмотря на удары судьбы, не сдавался и боролся за свободу людей. За равенство. Не материальное, когда, по глупой теории, отнимают имущество у богатого для того, чтобы отдать бедному. Он боролся за равенство гражданских возможностей, когда каждый, вне зависимости от статуса, может выбирать, а не покорно склонять голову перед тем, что дают.

«Ревес» переводится как «терпение», «терпимость». Бабушка связывала победы человека с этими качествами. Она говорила, что у всех наступает время, которое нужно переждать, перетерпеть, чтобы избавиться от густого осадка тяжелой судьбы. Мол, только так можно добраться до счастья, легкого пути нет.

Я называю его Рэ. Так к нему с детства обращаются друзья, близкие. У него, так же как и у меня, два имени. В Ливане наличие двух имен у одного человека связывают с наличием двух жизней. Неужели там, на небе, смилуются и дадут мне шанс на вторую жизнь? Хотя – я уже ее проживаю. С ним.

Он приехал сюда писать книгу. По контракту с американским издательством Рэ должен сдать ее к концу лета. «Я сбежал сюда из Токио, там слишком много шума и однотипных лиц. Для предыдущей книги среда большого города вполне подходила. Но для нового романа мне нужен южный колорит, где, в хорошем смысле, сначала скажут, а потом подумают. В этой эмоциональной искренности столько прелести. Подглядел – и в книгу!»

Я – разрушительница его планов. Он надеялся встретить хороший сюжет, а встретил меня. «Книжные мысли ведь подчиняют себе все дела и вообще жизнь автора забирают, пока он пишет. Я встретил тебя в последний вечер своей свободы – с утра следующего дня планировал засесть за книгу. И вдруг ты, девушка с самыми прекрасными веснушками, которые я видел за свои годы. В одной песне на моей родине есть такая строчка: “Порой я думаю, что лучше б тебя и не было, и тут же понимаю, что лучше тебя и нет”…»

У него спутанные кудри цвета кофейной гущи и нос с горбинкой. Он красивый. С ним можно молчать без надобности что-то объяснять, с ним – обязательные ежедневные прогулки по весенним лужам.

«Ага, значит, ваша писательская душа утомилась от меня. Неудивительно! Музы не бывают лысыми и с банданой на голове». Он притягивает меня к себе, сажает на колени и целует в ухо. «Не говори ерунды. Ты наполнила смыслом мое настоящее. Я знаю, звучит банально, но на самом деле так и есть. Да и мне позволительно прибегать к штампу в разговорной речи, ведь я избегал их во всех своих книгах.

Знаешь, здесь, рядом с тобой, я понимаю, что приехал сюда не из-за книги. Скорее бежал от того, что было. Я опустился на свое эмоциональное дно, чтобы оттолкнуться изо всех сил – и вернуться на поверхность, где живительного солнечного света намного больше, чем там, в заводи целого океана отжившего опыта. Ты и есть солнце. Пусть и в бандане».

Смущенно опускаю голову и зарываюсь в его шею, где колючая щетина соседствует с нежной кожей: «Спасибо. На самом деле мы тоже к вам неравнодушны, но стесняемся сказать вслух».

Там, в Токио, он расстался с турчанкой по имени Зейнеп, которой посвятил свои первые три книги. Рассказывает об этом с горечью в голосе. Я не задаю вопросов, не заостряю внимания на непонятных мне деталях. Даже пару раз пытаюсь сменить тему. Не хочу, чтобы ему становилось больно, – я знаю, что это такое. Но Рэ все равно возвращается к своему рассказу. Значит, хочет, чтобы я знала. «Я так и не научился отпускать с улыбкой, хотя такие сцены удаются мне в книгах. В моей реальности одна сплошная тоска… была. До тебя».

Расстаться предложила она. Собрала чемоданы, уехала в Стамбул. Он говорит, что в последнее время это были отношения на грани. Такое изнуряющее состояние, когда двое притягиваются и отталкиваются одновременно. И что с этим делать – непонятно, так как постоянные стычки, непонимание и в то же время взаимное притяжение изводят. В итоге ушла она. «Ей хватило сил поставить точку… Дальше было бы только хуже. Мы бы потеряли уважение к тому хорошему, что было между нами. А это страшнее любого расставания».