Мы поем глухим - Андреева Наталья Вячеславовна. Страница 32

Да и кто бы посмел бросить барону в лицо эти упреки? Что же касается его самого, то ему было все равно, каким именно способом он добьется своей цели. Если бы речь шла о сопернике достойном, барон сам бы отступил. Но отдать любимую женщину этому повесе? Позволить, чтобы она погубила себя? Да никогда! Эрвин Редлих вообще не понимал такую любовь и не хотел понимать. Как можно любить человека, который каждый раз делает тебе больно? Это уже не любовь, это болезнь. И как всякую болезнь, ее надо лечить. Иное дело, любить человека, который к тебе добр, который только и делает, что заботится о твоем счастье. Слава богу, больной оказался не так безнадежен, как показалось барону с самого начала. Александрин не стала принимать у себя Соболинского, она вообще отказалась от встреч с ним.

О том, что случилось на Елисейских Полях через неделю после турецкого маскарада, барону Редлиху, само собой, доложили. Но как он понял, это было не примирение двух влюбленных, а ссора. Почти уже разрыв. Они друг в друге разочаровались. Это случается после долгой разлуки. Главное, не сделать ничего такого, что подтолкнет Александрин к человеку, который ее недостоин.

Но, Во-первых, она сама приняла правильное решение: не встречаться с ним. Во-вторых, Эрвин Редлих, напротив, все время был рядом. Он приезжал к Александрин каждый день, и, хотя она редко оставалась с ним наедине, все гости графини были уверены, что барон уезжает последним, если уезжает вообще. И в-третьих, месье Дидон тоже действовал. Прошло три недели с момента его отъезда, и барон получил первое подробное донесение.

Сыщик писал, что наконец добрался до Петербурга. Что зимой в России ужасно холодно, и по дороге он, старый несчастный папаша Базиль, сильно простыл. Так что несколько дней вынужден был провести на отвратительном постоялом дворе, голодный и больной. Потому что к тамошней еде, а главное, к водке еще надо привыкнуть. Но иного способа согреться в лютый мороз, похоже, нет. Водка да еще пустой чай, который русские пьют с утра до вечера из огромных сосудов, формой напоминающих греческую амфору, по которой атлет ударил кувалдой, отчего она немного сплющилась, а в боках неимоверно раздулась. Этот странный предмет называется самоваром, который надо вздуть, и ко всему прочему, в нем еще можно варить яйца. Самоварное производство в России, говорят, очень прибыльное, поскольку чай эти русские пьют ведрами, причем делают это люди любых сословий, независимо от того, крестьяне они, дворяне или мещане. Разница лишь в металле, из которого изготовлен самовар, да в богатстве отделки. Одна из самых больших фабрик по производству самоваров, кстати, принадлежит госпоже Соболинской и приносит ей немалый доход.

Все это ничем не напоминает родную Францию, с ее изысканной кухней и тонкими винами, так что порою тоска по родине делается невыносимой. Но зато рекомендательные письма сделали свое дело. Месье Дидону удалось выяснить, что госпожа Соболинская находится сейчас в Петербурге. После отъезда мужа за границу она ведет уединенный образ жизни, почти нигде не бывает и мало кого принимает. Зато денно и нощно приумножает свое состояние, занимаясь делами. По слухам, у Екатерины Григорьевны деловая хватка, как у мужчины, многим из которых она может дать фору. Зачем ей столько денег и как именно она их собирается применить, остается только гадать. Месье Дидон надеялся в самом ближайшем будущем встретиться с мадам Соболинской, чтобы сообщить ей, где сейчас находится ее законный супруг.

«Хотя, не думаю, что ее это заинтересует. Кэтти (так зовут ее в свете) пока ничем не дала понять, что собирается разделить судьбу своего мужа…» — такими словами закончил свое послание месье Дидон.

«Это означает, что у нее здравый рассудок и деловая хватка, — подумал барон Редлих. — Она не хочет оставить без присмотра свои весьма прибыльные фабрики, а деньги ей нужны для того, чтобы купить прощение своему глупому и беспутному мужу. Я полагаю, что мы с Кэтти быстро договоримся. Похоже, что мы с ней говорим и мыслим на одном языке».

Положив донесение сыщика в один из ящиков бюро, барон Редлих обрел прекрасное расположение духа. План, который он составил, четко выполнялся. Законы математики, которые отлично работали на бирже, работали и тут. Поэтому свадьбу с Александрин барон запланировал на конец апреля. Сразу после окончания сезона, который официально завершается прогулкой в Лоншан. А во время масленичных гуляний можно будет объявить о помолвке.

Обычай заканчивать сезон прогулкой в Лоншан восходил еще к XVIII веку, когда знаменитая певица мадемуазель Лемор удалилась в аббатство Лоншан, расположенное в Булонском лесу. И на Страстной неделе вся знать съезжалась туда, чтобы послушать пение сладкоголосой дивы во время службы. В 1790 году аббатство Лоншан было разрушено, но привычка ездить по этой дороге на Страстной неделе и демонстрировать моды у высшего парижского общества осталась. Правда, сейчас аристократов сменили разряженные в пух и прах буржуа и их жены. Благородные же господа считали высшим шиком воздержаться от поездки в Лоншан.

Барон Редлих, связанный с новой финансовой аристократией крепчайшими узами, этими поездками никогда не пренебрегал. Предстоящий брак он собирался огласить и на Шоссе д’Антенн и в Сен-Жерменском предместье. А лучшего времени и места, чем дорога в Лоншан в конце сезона, не выберешь. А после скромной свадьбы — на воды, в Дьепп. Александрин не любит пышные церемонии, и в этом, как и во многом другом, их вкусы сходятся. Таким образом, все благополучно разрешится сразу по окончании Великого поста. Барон не собирался тянуть, вопрос все равно решен, остается получить согласие дамы. Мысленно Эрвин Редлих дал ей два месяца сроку.

«Если мои расчеты верны, май станет моим медовым месяцем…» — подумал он, одеваясь к вечернему выходу. Камердинер с улыбкой протянул барону цилиндр. С некоторых пор в этом унылом доме уже не стеснялись улыбаться.

…В это же время Александра тоже читала письмо из России. Мари не часто писала своей сестре-изгнаннице, наверное потому, что новости были неутешительные.

«Не хочу тебя расстраивать, но домой тебе возвращаться нельзя. Его Императорское Величество так сильно на тебя разгневался, что мы с Мишенькой предпочитаем никого не принимать, — писала Мария Васильевна. — Живем тихо и очень скромно. Иногда, в хорошую погоду, я отвожу его на прогулку в усадьбу его отца, графа Алексея Николаевича. Видит Бог, Сашенька, ты совершила роковую ошибку! Ты не должна была допустить этой дуэли!»

«Да будто я не сделала все, что можно! Я дошла до царя, я упала ему в ноги, я его умоляла! Что я еще могла сделать? Только уповать на Бога. Но Бог от меня отказался…» — в отчаянии подумала Александра. Упреки старшей сестры были несправедливы.

Александре очень хотелось забрать сына, особенно сейчас, когда все так хорошо устроилось. Она безумно скучала по своему Мишеньке. Но Мари писала, что надо подождать.

«Тебе сейчас нельзя приезжать. На границе тебя арестуют и заключат под домашний арест. А дальше, как знать? Какую участь выберет для тебя оскорбленный в своих чувствах Император? Ведь ты им пренебрегла, ты нарушила высочайшую волю, ты повела себя безрассудно, погнавшись за человеком, по которому давно уже плачет тюрьма. И сама ты можешь теперь оказаться в далекой ссылке, в Сибири», — пугала Мари.

И так каждый раз: нет, нет и нет.

Александра уже пожалела, что сразу не взяла с собой сына. Но он был слишком мал, а она какое-то время переезжала с места на место.

— Вы чем-то озабочены? — спросил ее вечером барон.

Благодаря ему, салон графини Ланиной сразу прослыл в Париже модным. Ведь барон Редлих покровительствовал литераторам, артистам, художникам. Ко всему прочему он входил в новое правительство и имел влияние на политику и короля. Луи-Филипп довольно охотно пользовался советами барона. Все решили, что у Эрвина Редлиха новый каприз, русская графиня просто сменила французскую актрису. И все приняли это, потому что съезжались по вечерам в особняк по улице Анжу-Сент-Оноре с таким же рвением, как раньше стремились к мадемуазель Бокаж на улицу Тетбу.