Дитя господина Лина - Клодель Филипп. Страница 12

Женщина в белом подводит господина Лина к свободному столу. Он усаживается между двумя мужчинами. Напротив – женщина, по обе стороны от которой – тоже мужчины. Никто не поднимает глаза на нового человека. Лину приносят тарелку супа. Он повязывает внучке салфетку. Сандью на коленях у деда ведет себя спокойно, как всегда, но есть не хочет. Старик, впрочем, тоже. Суп течет по губам и по подбородку малышки. Лин вытирает и, чтобы подать хороший пример, проглатывает несколько ложек сам.

Никто не обращает на деда с внучкой внимания. Никто не смотрит. Одни склонились над кушаньем, другие пустым взглядом уставились в одну точку где-то в пространстве зала. У некоторых голова и руки трясутся – суп разбрызгивается. Все молчат. В зале очень странная тишина: только стук ложек о тарелки, чавканье, иногда кашель. Ничего больше.

Господин Лин вспоминает общую спальню, насмешливых женщин, мужчин за игрой в карты, шумных детишек. Внезапно старик осознает, что скучает по тем чужим семьям, которые говорили на его языке, хоть почти никогда к нему и не обращались. Но, по крайней мере, он слышал музыку слов своей родины, пронзительную мелодию и гнусавые голоса. Теперь все это далеко. Почему от всего приходится отдаляться? Почему конец жизни обернулся сплошными утратами, смертью, забытьем?

Господин Лин прижимает ребенка к груди. Трапеза завершена. Люди встают из-за столов, двигают стулья, раздается скрежет и скрип, едоки покидают помещение. Зал пустеет. У господина Лина нет сил, чтобы встать. Женщина в белом провожает его в комнату. Затем произносит несколько слов и уходит.

Старик смотрит в окно. Ветер больше не раскачивает дерево, зато в городе зажглись тысячи огней – мигающих и словно порхающих с крыши на крышу. Как будто звезды слетели вниз и снова хотят взмыть в небо. Но не могут. «Нельзя вернуться к тому, что потерял», – думает господин Лин.

Проходят дни. Старик постепенно привыкает к новому дому, к сложным маршрутам по коридорам и лестницам, теперь он знает, где находится столовая, а где комната с креслами – так он прозвал одно помещение – там повсюду кресла, ждущие своих гостей. Лин выучил расписание столовой. Является вовремя, садится всегда на свое место, рядом с одними и теми же немыми стариками. Синий халат его больше не смущает, а даже нравится – малышку удобно укутывать и прижимать к сердцу, когда в замке прохладно.

Единственное, что Лина поражает, так это то, что окружающие люди в халатах совершенно равнодушны друг к другу, словно прохожие на городских тротуарах. Никто ни на кого не смотрит. Никто ни с кем не разговаривает. Иногда, очень редко, по неясной причине разгорается ссора, и какая-нибудь парочка устраивает гвалт, но женщины в белом сразу разнимают врагов.

Господин Лин старательно избегает пожилой дамы, которую однажды встретил в парке. Она подошла к нему и, смеясь, но ни слова не говоря, крепко схватила Сандью, попыталась взять малышку на руки. Старик воспротивился, отстранил даму, и в следующую секунду она с дикими воплями бросилась бежать за ним по пятам. В конце аллеи господин Лин спрятался за деревьями. Он шептал внучке на ухо ласковые слова, просил ее не волноваться. Дама сбилась со следа и вскоре куда-то пропала. С тех пор, лишь завидев сумасшедшую, Лин разворачивается и меняет маршрут.

Парк большой. Погода все лучше. Днем господин Лин часто гуляет по солнышку. Иногда он снимает синий халат, остается в своей дневной пижаме – ему объяснили, что одна пижама ночная, другая дневная, – но женщина в белом тут же возникает из ниоткуда и просит надеть халат. Лин не протестует.

Глядя на город, старик постоянно думает о своем друге, о человеке-горе. Глядя на море, он вспоминает родной край. И город, и море навевают грусть. Со временем господин Лин все более болезненно ощущает пустоту внутри себя. Но ради малютки он должен быть сильным, веселым, улыбаться, петь песню, кормить девочку по часам, следить, чтобы она хорошо спала, росла, превращалась в здорового красивого ребенка. Увы, время – убийца, оно ранит сердце, вынимает душу, не дает дышать.

Лину нестерпимо хочется увидеть друга. Ему бы спросить у переводчицы, как это сделать, но ни девушка, ни женщина с берега его не навещают. Поэтому, поразмыслив, старик решает действовать самостоятельно – выбраться в город, найти улицу, где жил, затем парк, сесть на скамейку напротив парка и ждать столько, сколько потребуется.

Наступает подходящий день – солнечный и теплый. План выхода в город разработан Лином заранее. Он отправится сразу после обеда. Явившись в столовую одним из первых, старик серьезно принимается за еду, берет две порции и сметает все до последней крошки, ведь в дороге ему необходимы силы. Женщина в белом доброжелательно наблюдает за тем, как Лин расправляется с едой, затем подходит к столу, кладет руку старику на плечо, улыбается, отходит в сторону. Сотрапезники ведут себя отрешенно, как всегда. Белки их глаз напоминают озера с красноватыми берегами, а зрачки – неподвижные бесцветные камни посреди озер. Но господину Лину уже все равно. Он ест и ест до тех пор, пока чувство сытости и бодрости не велит прекратить. Теперь пора в путь. Да, можно отправляться.

Сандью заснула у дедушки на плече. Покинув столовую, Лин ступил на центральную аллею парка, по которой его привезли в замок в первый день. Чем больше старик отдаляется от замка, тем меньше встречает людей, а видит лишь птиц, стремительно взмывающих ввысь, камнем падающих из-под облаков – пернатые охотятся на земляных червей, выслеживают их в траве, хватают, те возмущенно извиваются, выскальзывают из клюва, чуть ли не подпрыгивают на гравии.

Господин Лин подходит к железным воротам. Рядом с ними – маленькая пристройка. Ворота заперты, но примерно в трех метрах от них есть дверца в стене. Старик направляется к ней, дергает ручку, и в этот самый момент за его спиной раздается крик. Лин поворачивает голову: из пристройки появился человек, человек обращается к нему, спешит, хочет нагнать его, человек словно лает. Старик помнит: этот мужчина в первый день открыл ворота, когда подъехало такси.

Ни капли не смутившись, Лин продолжает дергать дверь. Вот она открыта, и улица уже видна, но лающий человек резким движением захлопывает дверь, встает перед ней, перегораживает выход и отталкивает старика.

– Я хочу выйти, – говорит господин Лин. – Мне надо повидать друга.

Человек, разумеется, ничего не понимает. Он не говорит на языке Лина, но Лин продолжает тараторить, объяснять: мол, надо на улицу, в город, есть неотложные дела.

Человек положил руку старику на грудь и держит его на расстоянии. Одновременно произносит какие-то слова, поднося ко рту черный аппарат, который периодически странно стрекочет. Вскоре на парковой аллее слышится топот ног. Со стороны замка бегут трое: две женщины и мужчина, все в белом.

– Мне надо выйти, – снова повторяет господин Лин.

Его окружают. Женщины пытаются успокоить старика, увести обратно в замок, но он не слушается. Одной рукой Лин держит внучку, чтобы та не упала, другой – изо всех сил цепляется за дверь.

Женщины в белом постепенно перестают улыбаться и смотреть ласковым взглядом. Мужчина в белом по одному разжимает пальцы господина Лина, ухватившиеся за ручку двери. Старик пойман, но на протяжении нескольких минут яростно отбивается. Тогда женщина в белом достает из кармана блузы прямоугольную металлическую коробочку, извлекает оттуда шприц, выпускает немного лекарства в воздух, проверяя уровень жидкости, поднимает левый рукав халата господина Лина, затем – рукав пижамы и делает укол в мышцу плеча.

Старик умолкает, опускает руки, чувствует, как тело становится ватным и горячим, а голова кружится. Лица окружающих людей вытягиваются, плывут. Голоса раздаются будто эхом, издалека, аллея превращается в реку – она течет, в ней отражаются солнце и небо, а на дне перекатываются камешки. Прежде, чем потерять сознание, Лин успевает заметить, что женщина в белом (не та, которая делала укол) взяла на руки Сандью. Убедившись в сохранности ребенка, старик срывается и падает в пропасть глубокого искусственного сна.