Среди мифов и рифов - Конецкий Виктор Викторович. Страница 20
На всём пути от Арбатакса до городка Тортоли только у одного крестьянского домика палисадник с цветником. Пустые бутылки донышками вверх вкопаны в землю, образуя крест и пятиконечную звезду. Внутри звезды растут цветы. Думаю, хозяин не думал о символике своего цветника. Так просто у него получилось, стихийно.
В городе большинство домов тоже с плоскими крышами, окна наглухо закрыты жалюзи, узенькие улочки, глухие дворы.
Кролик резвится вместе с курами у водяной колонки. В тишине городка отчётливо слышно, как падают из крана капли. Во дворах пустынно. Извечно трепыхается под ветром бельё. В глиняных горшках — домашние цветы. Окна молчат бельмами жалюзи. Скромные витрины магазинчиков, закрытых в честь святого Стефана.
И вдруг — Пушкин. Собственной персоной. На обложке толстого тома. Сразу видно, что издание дорогое, вроде подарочного даже. Симметрично с Александром Сергеевичем — Анри Бейль. Между ними «Леопард», Грэм Грин, «Золушка» и прелестное лицо Одри Хепбёрн на обложке «Римских каникул». Окно витрины книжного магазина залеплено розочками — переводными картинками — для украшения.
А через несколько шагов, в газетном киоске, я опять встречаю Пушкина. «Евгений Онегин» отдельным изданием с портретом автора работы Кипренского. Такое ощущение, будто живой Александр Сергеевич вдруг вышел ко мне из-за угла узкой улочки сардинского городка Тортоли. В стекле киоска отражается моя физиономия, расплывшаяся в приветственной улыбке от уха до уха. И я даже бормочу какие-то ласковые панибратские слова.
В этом ларьке Александр Сергеевич угодил в жуткую компанию Джеймса Бонда. Бонд вооружён всеми видами современного оружия, а Пушкин безоружен. Однако не одинок. Старый морской волк Джозеф Конрад прикрывает его с тыла.
Ну, вдвоём они с этим жутким типом справятся, подумал я. Тем более Александр Сергеевич отличный стрелок был. С пробитым животом, лёжа на снегу, попасть в противника и ещё сил набраться, чтобы пистолет подбросить в воздух… Да и Конрад не робкого десятка — провёл парусник Торресовым проливом.
Ещё магазинчик — оружейный. Охотничье ружьё стоит 73 000 лир. Очевидно, квалифицированно заниматься бандитизмом могут либо Бонды, либо состоятельные люди, а беднякам и здесь тяжко — элементарное рукоприкладство приходится применять.
И вдруг я вспомнил:
Вернулся и долго ещё стоял, глядя на Пушкина, и бог знает что происходило во мне. Помню только, подумал, что уже лет десять не был в Царском Селе. Куда не носила нелёгкая — по всему миру, а вот ведь…
Снег лежал на плечах печальной девы в далёком Царском Селе. Снег лежал на липах. И деревья постанывали от новогоднего мороза. Синие лыжни пересекали парк между заиндевелыми кустами…
Печаль пережил я вместе с печальной девой, печаль, знакомую всем, кто уплывал или уезжал. Но печаль, в которой был Пушкин.
Убери Пушкина — и сегодняшняя Россия была бы иной. Это, очевидно, и есть роль личности в истории.
Маленькая, шумливая речушка. Висячий мост. За речушкой дорога уходит в заросли средиземноморского тростника. Это очень высокий — метров пять — тростник, с метёлочками на верхушках. Верхушки колышутся от ветра, как рожь у нас. Шуршат.
Я свернул на узкую тропку в тростнике. Навстречу шли три женщины в чёрных одеждах с вязанками хвороста на головах. Мне пришлось вдавиться в плотную стену тростника, чтобы пропустить их.
Тропинка вывела на плантацию. Апельсиновые, мандариновые, лимонные, в строю стоящие деревья, сплошь, даже как-то бесстыдно покрытые плодами. Красно-оранжевые и жёлтые кроны. Только кое-где мелькнёт ветка чёрно-зелёных листьев. И всё это на фоне синих далёких гор. Воздух тоже синий. И ни одного человека.
Свиньи валяются среди оранжевых падалиц и не шевелятся, не хрюкают даже — надоели им апельсины и мандарины. Кое-где стоят невысокие пальмы. На откосах насыпи — старые, могучие эвкалипты. И куст цветущей магнолии.
Я сорвал один мандарин и один апельсин. Ароматный холодок скользнул с языка в глотку. И я вдруг почувствовал давно забытое, детское: вкус воздуха вокруг. И опять отчего-то вспомнилась зима, ёлка, мандарины, обвязанные золотой ниткой, она соскальзывает; а запах мандаринов и зимних яблок мешается с запахом ёлки и горящих свечей.
Отличная получилась прогулка по бандитской земле.
На обратном пути я сломал веточку какого-то занятного растения с маленькими красненькими ягодами. Я хотел поставить веточку в каюте. И всё обратное путешествие через Тортоли превратилось в анекдот. Мальчишки и старики, чёрные старухи и девушки в брючках — все бросались ко мне, перебегали даже с другой стороны улицы, тыкали пальцем в растение и запрещающе мотали пальцем перед моим ртом, вид у всех был встревоженный и заботливый. И чтобы не обращать на себя внимания, пришлось растение выкинуть. Если бы это происходило в Англии, то ни один британец ухом бы не повёл, даже если бы я жевал мышьяк на его глазах тоннами.
В укромном местечке, уже недалеко от судна, я открутил лепёшку кактуса с цветком и плодом. Плод куснул. Невкусно, напоминает сырое мясо.
Следующие часы я занимался тем, что вытаскивал из ладоней микроскопические, с трудом видимые в штурманскую лупу занозы-иглы. Их было не ухватить даже медицинским пинцетом. Я не знал, что кактус защищается не только большими, и слепому видными колючками. Девочки-девушки, предки которых были самыми дешёвыми рабами Рима и сработали отличный водопровод, всё так же сидели на молу над водой, ветер вил их чёрные волосы. И лениво кидали в море камушки.
В древней Помпее, ещё до того, как её засыпало, шли очередные гладиаторские игры. Смотрели игры помпеяне и гости из соседнего городка Нуцерии. По вопросу опускания или поднятия пальца над поверженным гладиатором возник спор, потом отчаянная драка на арене. Нерон не мог знать о том, что помпеян впереди ждёт месть самого Везувия, и закрыл амфитеатр на десять лет. Как говорит Зенон Косидовский, это было «ужасное наказание», ибо гладиаторские игры были для Помпеи главным и любимейшим развлечением.
Необходимо отметить, что, в отличие от сегодняшнего футбола или хоккея, которые мы смотрим весь год и год за годом, гладиаторские игры проводились только два раза в год. Остальное время помпеяне развлекались в банях.
И всё-таки между футболом и гладиаторскими играми есть много общего. И то и другое помогает решению серьёзных вопросов, так как освежает человеческие мозги, даёт им отдых, даже питает новыми соками. И укрепляет финансовое положение государства, что выгодно всем гражданам. Особенно чётко я это понимаю, когда вижу трибуны, заполненные десятками тысяч людей, и множу эти тысячи на пятьдесят копеек.
Не надо американские горы строить и варьете открывать. Один Хусаинов заменяет множество певичек варьете. Причём жанр у Хусаинова почти бессловесный, а в этом тоже есть своя прелесть.
Приехали мы в город Кальяри — главный город Сардинии. Остановились у отеля «Принцесса Маргарита». Наши гладиаторы футбола — спартаковцы — жили в этой «Принцессе». Им предстояло сражение со сборной Сардинии. А мы прибыли из Арбатакса за несколько сотен километров, чтобы болеть за своих. Привезли плакаты «Даёшь шайбу», «Молодцы!».
На стенах отеля висели портреты Битлов. Четыре нестриженые хитрые физиономии, уже наполненные мудростью йогов. Дураки не могут облапошить весь мир так быстро и так весело вытряхнуть его карманы.
Мимо отеля шёл осёл — по-нашему ишак, вёз тележку с цветами на базар, кровавые головки канн свисали через края тележки. Улица спускалась под уклон. В конце улицы мерцало море. Сквозь кроны пальм виднелись мачты и флаги судов в порту. Небо было серое, но море было Средиземное, оно слепило глаза даже под серой пеленой облаков.