Царица амазонок - Фортье Энн. Страница 91

– Ну, – сказала Анимона, которая вошла в пятерку женщин, выбранных Мириной для ее путешествия, – а теперь давайте поищем того человека, которого здесь нет, и повернем обратно.

Лишь этим утром, после недели трудного пути на север от Эфеса, Мирина сказала своим подругам о тех словах, что произнес на прощание Парис, и о том сторожевом, который должен был ждать их на холме под названием Батиея.

– Если там никого нет, – пояснила она, выражая в словах свои наихудшие страхи, – это будет означать, что Парис больше меня не ждет и мы можем вернуться домой. Это было бы неудивительно. Ведь прошел целый месяц.

– Да что такое месяц, – возразила Кара, которая по каким-то собственным соображениям упросила взять в путешествие и ее тоже, – для тех, кто самой Судьбой предназначен друг для друга?

Она очень искренне произнесла эти слова, и Мирина – в который раз – подумала, может ли это быть правдой: что ее прежняя соперница стала теперь ее подругой? Кара, все еще страдая от иллюзорной беременности, предпочитала в основном пребывать в своем воображаемом мире. И возможно, в этом мире как раз Мирина и оказалась единственным человеком, который ее понимал. По крайней мере, Кара именно это повторяла каждый раз, когда Мирина пыталась отговорить ее от трудной поездки.

Кроме Анимоны и Кары, с ними, конечно же, была Лилли, по-прежнему неохотно сидевшая на одной лошади с сестрой. Следом за ними скакали Кайми и Ипполита, которые считали себя дипломатическими представителями, – Кайми из-за своего возраста и умения писать, а Ипполита – потому что единственная в их группе говорила на троянском.

– Предоставьте это мне, – сказала она, когда путешествие еще только планировалось. – Я смогу поговорить с местными жителями, и я знаю дорогу… Прямиком до тронного зала. – Она засмеялась, когда все уставились на нее, разинув рты. – Я достаточно часто сопровождала мать Отреру. Царица Трои – ее сестра, вы же знаете, и прежде была одной из нас. Но потом в нее попала отравленная стрела, намазанная медом… – Ипполита демонстративно схватилась за сердце, – и она, прежде бывшая ланью, свободно скакавшей по полям, забыла свои обеты и превратилась в корову, привязанную в стойле для быка.

Но если оставить в стороне насмешки Ипполиты и несколько горьких замечаний со стороны остальных сестер, новость об отъезде Мирины привлекла куда меньше внимания, чем она опасалась. И, кроме госпожи Отреры, единственной, кто знал о мучительных сомнениях и растерянности Мирины, была Лилли. Как бы старательно Мирина ни пряталась ото всех, чтобы подумать в тишине, Лилли всегда ее находила. Мирина забиралась на сеновал, в амбар, в домашнее святилище, но всегда была уверена, что рано или поздно ощутит прикосновение нежных рук Лилли и окажется в объятиях сестренки.

Нет, они не говорили о том выборе, который предстояло сделать Мирине; Лилли прекрасно знала, что именно чувствует старшая сестра, и понимала, что слова могут лишь запутать ситуацию, которая сама по себе была непростой. Перед Мириной лежали два пути: один предлагал временное облегчение и вечные сожаления, а другой – временную боль, за которой могло последовать величайшее счастье. Но тот факт, что Лилли удовлетворялась тем, что просто молчала с ней рядом, говорил Мирине: девушка уже знает, каким будет ее решение.

Когда же Мирина наконец сообщила о своем намерении покинуть Эфес, госпожу Отреру как будто совсем не задели ее слова.

– Чем меньше мы будем говорить об этом на земле, – строго сказала она, – тем меньше достигнет ушей небес. Но мы должны снять твой браслет. Дай-ка мне взглянуть…

И браслет Мирины был снят с ее руки прямо в огороде, без каких-либо церемоний.

– Поскольку этой ночью луны нет, – продолжила Отрера, дергая за браслет с такой силой, что чуть не сломала запястье, которое он охватывал, – богиня, возможно, и не заметит случившегося. Теперь, – госпожа Отрера протянула браслет Мирине, гордясь тем, что он уступил ее воле, – ты вольна избавиться от него, если будешь действовать осторожно.

Однако Мирина не нашла в себе сил выбросить это обременительное украшение, но и сохранить его побоялась из страха, что он все еще может укусить ее. В конце концов она отдала браслет Елене, греческой девушке, чтобы смягчить их расставание.

– Я хочу, чтобы он был у тебя, – сказала Мирина, надевая браслет на тонкую руку Елены, – потому что ты самый ценный воин из всех, каких когда-либо имела богиня. И может быть, получив тебя, она не станет много думать о том, что потеряла меня.

Девушка почтительно коснулась кончиками пальцев блестящей бронзы.

– Как часто я проклинала себя за собственные слова, – негромко произнесла она. – Из всех, кто здесь живет, только ты никогда не отворачивалась от меня. С той самой ночи, когда позволила мне уйти с вами, ты была моей самой верной сестрой. И я молюсь о том, чтобы когда-нибудь у меня появилась возможность отплатить тебе за доброту.

И вот наконец настал день отъезда – со слезами, объятиями и запоздалыми словами благодарности. Мирина торжественно пообещала навещать Эфес как можно чаще, но ничто не меняло того факта, что она бросала союз сестер. Она, которая рисковала всем, чтобы собрать их вместе, отправлялась навстречу чему-то новому, кидалась в запретные приключения, оставляя сестер позади. И несмотря на слезы и благословения женщин, Мирина видела по их глазам, что они обижены на нее.

Небольшой холм Батиея возвышался на плоскости Скамандрийской равнины и был хорошо заметен издали. Скача к нему впереди сестер, через поле зреющего зерна, Мирина всматривалась в его контуры, прищурив глаза, и боялась, что ей придется первой сказать, что сторожевого там нет.

Но он там был.

Мужчина, сидевший скрестив ноги и положив на колени копье, сначала выпрямился, потом встал. А когда он приветственно вскинул руку, Мирина поняла, что это длинноногий Эней, самый близкий друг Париса.

Переполненная восторгом, Мирина соскочила с коня и бросилась вперед… Но тут же неловко застыла у подножия холма.

– Твой господин все еще ждет меня? – громко спросила она, прикрывая глаза ладонью от солнца. – Или ты здесь для того, чтобы велеть нам вернуться домой?

Эней покачал головой и наклонился, чтобы поднять свой мешок.

– Если бы я ему сказал, что ты была здесь, но повернула обратно из-за меня, этот холм тут же получил бы новое имя – в честь моих растертых в порошок костей. – Эней спустился с холма по другому склону, туда, где его ждал конь, и вскоре появился перед Мириной уже верхом. – Поехали, – сказал он, глядя не на город, а вверх по течению реки. – Мы отправляемся в мой дом, там в холмах. Он будет ждать тебя там.

Взгляд, которым обменялись Кайми и Ипполита, не ускользнул от внимания Мирины. Даже Анимона разочарованно нахмурилась. Ведь все они, как прекрасно знала Мирина, надеялись на достойное приветствие и прием в царском дворце, как к тому привыкли госпожа Отрера и ее дочери. И то, что их уводили куда-то в сторону, в какой-то домишко в глуши, показалось им весьма прискорбным.

Деревенское очарование места, к которому они в конце концов прибыли, ничуть не смягчило недовольства женщин. Дом Энея, устроившийся на поросшем деревьями склоне, оказался чем-то вроде группы скромных деревянных хижин… Среди которых самым солидным строением была конюшня.

– Это мой сын, – сообщил Эней, когда навстречу им выбежал мальчик, чтобы приветствовать гостей и помочь им расседлать лошадей. – А там, – показал он через грязноватый двор на самую маленькую из пристроек, – останавливается мой господин, когда приезжает сюда. – И только теперь, посмотрев на женщин, Эней, похоже, заметил их растерянность и огорченно нахмурил лоб. – Да, мы, в общем-то, далековато от города, но как раз потому Парису и нравится бывать здесь. Он всегда говорит, – Эней посмотрел на Мирину, явно надеясь на ее понимание и одобрение, – что здесь его настоящий дом.

Немного смягчившись при мысли, что они проведут ночь в уединении, женщины последовали за Энеем в его собственное жилище и были вознаграждены чудесным ароматом тушеного мяса.