Голубой горизонт - Смит Уилбур. Страница 58

Каждый день они уезжали вперед, на поиски более удобной дороги для Смоллбоя с неторопливыми фургонами и свежих следов слонов. Приходилось постоянно отыскивать источники питьевой воды и хорошие пастбища для быков и другого скота и заполнять бочки на случай, если найти новые источники не удастся. Баккат показывал Джиму, как следить за полетом тетеревов и других птиц, как определять по звериным тропам направление к ближайшему водопою. Хорошими проводниками оказались и лошади: они за много миль чуяли запах воды.

Часто они так удалялись от фургонов, что не успевали до захода солнца вернуться к безопасности и удобствам лагеря и вынуждены были разводить костер там, где их заставали темнота или усталость. Однако в те вечера, когда они добирались до лагеря, их охватывало теплое чувство возвращения домой, когда они издалека видели лагерные костры и слышали мычание быков. Потом с возбужденным лаем им навстречу бежали собаки, а Смоллбой и другие возчики выкрикивали приветствия.

Луиза с религиозным пылом вела календарь и никогда не пропускала субботу. Она настояла на том, чтобы в этот день они с Джимом оставались в лагере. В воскресное утро они спали допоздна и слышали, как просыпается каждый из них, когда сквозь клапан в пологе к ним в фургон заглянет солнце. Они продолжали лежать в постелях и сонно переговаривались через брезентовые стены фургонов; Луиза уговаривала Джима, что пора встать и заняться делами. Запах кофе, который Зама варил на костре, убеждал Джима, что пора подниматься.

Луиза всегда готовила особый воскресный обед, обычно по какому-нибудь новому рецепту из книги Сары. Тем временем Джим занимался мелкими работами, которых всегда хватает в лагере и на которые не находилось времени в течение недели: подковывал лошадей, зашивал дыры в пологах фургонов, смазывал колеса.

После ленча они обычно подвешивали в тени деревьев гамаки и читали друг другу что-нибудь из своей небольшой библиотеки. Потом обсуждали события минувшей недели и составляли планы на неделю будущую. Как подарок Джиму на его первый день рождения, который они праздновали вместе, Луиза тайно вырезала набор шахмат и изготовила доску из древесины разных цветов. И хотя Джим постарался продемонстрировать энтузиазм, игра его не заинтересовала, потому что он раньше никогда в нее не играл. Но Луиза прочла ему правила, напечатанные на обратных страницах альманаха, и расставила фигуры на доске под ветвями могучего дерева.

– Можешь играть белыми, – великодушно сказала она. – Это значит, что ты ходишь первым.

– А это хорошо? – спросил Джим.

– Да, это большое преимущество, – заверила она.

Он со смехом передвинул на три клетки ладейную пешку. Луиза исправила его ошибку и устроила ему показательную трепку.

– Мат! – объявила она, и Джим удивился.

Униженный легкостью, с какой она его побила, Джим принялся внимательно разглядывать доску и оспаривать каждый ход, который привел к его поражению. Убедившись, что все честно, он откинулся и мрачно посмотрел на доску. Потом в его глазах медленно разгорелся боевой пыл, и он расправил плечи.

– Сыграем еще, – зловеще сказал он.

Но итог второй партии был не менее унизительным. Может быть, именно поэтому игра захватила Джима и скоро стала главной связующей силой их существования. Луиза тактично учила его, а он делал успехи так быстро, что вскоре они играли почти на равных. Они провели много памятных эпических сражений за шахматной доской, но, как ни странно, это еще больше их сблизило.

В одном она не могла с ним сравниться, хотя проявляла решительность, очень старалась и не раз была близка к победе, – в стрельбе. По воскресеньям после обеда Джим расставлял мишени в пятидесяти, ста и ста пятидесяти шагах. Луиза стреляла из маленького французского ружья, а Джим – из более тяжелых лондонских ружей. Призом служил хвост жирафа, и победитель получал право всю неделю вывешивать этот приз на своем фургоне. В тех редких случаях, когда эта честь доставалась Луизе, Смоллбой, возчик ее фургона, прихорашивался и чаще и сильнее, чем нужно, чтобы подогнать упряжку, хлопал огромным бичом.

Постепенно Луиза начала гордиться своей способностью управлять жизнью лагеря и так наслаждалась обществом Джима, что мрачные воспоминания из прошлой жизни стали постепенно тускнеть. Ночные кошмары случались реже и были не такими ужасными. Луиза начала снова радоваться жизни, как соответствовало ее возрасту; подозрительность и вечная настороженность убывали.

Однажды днем они вдвоем наткнулись на лозы тсама, полные спелых плодов. Желто-зеленые полосатые дыни были размером с голову человека. Джим заполнил ими седельную сумку и, когда вернулись в лагерь, нарезал одну толстыми ломтями.

– Один из деликатесов дикой местности. – Он протянул кусок Луизе, и она осторожно попробовала. Очень сочно, но вкус слабый и лишь чуточку сладковатый. Желая доставить Джиму удовольствие, Луиза притворилась, что ей очень нравится.

– Мой отец говорит, что однажды они спасли ему жизнь. Он несколько дней бродил в пустыне и умер бы от жажды, если бы не набрел на такую тсама. Вкусно?

Она посмотрела на светло-желтую мякоть, заполнявшую кожуру, потом на Джима. И неожиданно ее наполнило девичье озорство, чего она не помнила со смерти родителей.

– Чему ты улыбаешься? – спросил Джим.

– Вот чему! – ответила она, наклонилась над складным лагерным столом и размазала мякоть по его лицу.

Он изумленно смотрел на него, сок и желтоватая мякоть стекали с его носа и подбородка.

– Ну разве не вкусно? – спросила она и рассмеялась. – Ты так глупо выглядишь!

– Посмотрим, кто выглядит глупей!

Джим опомнился и схватил остатки дыни. Луиза в ужасе завизжала, выскочила из-за стола и побежала по лагерю. Джим бежал за ней, размахивая дыней, в измазанной рубашке и с кусками мякоти в волосах.

Слуги удивленно смотрели, как Луиза бегает по лагерю и увертывается. Но она ослабела от смеха, и наконец Джим догнал ее и одной рукой прижал к стене фургона. А второй нацелился.

– Мне очень жаль, – с трудом выговорила она. – Пожалуйста, прости меня. Я раскаиваюсь. Больше такого не случится.

– Конечно. Больше никогда! – согласился он. – Я покажу тебе, что будет, если случится.

И обошелся с ней так же, как она с ним, а когда закончил, в волосах, на бровях и даже на ушах у Луизы желтела мякоть дыни.

– Ты зверь, Джеймс Арчибальд. – Она знала, что он терпеть не может это имя. – Я тебя ненавижу.

Она пыталась посмотреть на него сердито, но опять расхохоталась. Подняла руку, собираясь его ударить, но Джим перехватил ее запястье, и она прижалась к молодому человеку.

Неожиданно оба перестали смеяться. Губы их были так близко, что дыхание смешивалось, и в глазах Луизы было что-то такое, чего он раньше никогда не видел. Чувство, которое он заметил, исчезло и сменилось ужасом. Джим знал, что все слуги наблюдают за ними.

Он с усилием выпустил ее руку и отступил, но теперь смеялся беззвучно.

– Берегись, девчонка. В следующий раз холодная дыня окажется у тебя за шиворотом.

Луиза едва не заплакала. Положение спас Баккат, который начал передразнивать их схватку. Он хватал куски дыни и бросал в Заму. К нему присоединились возчики и погонщики, во всех направлениях летали дыни. В этом шуме Луиза незаметно ускользнула в свой фургон. А когда вышла, на ней было свежее платье, и волосы аккуратно убраны длинными локонами.

– Хочешь поиграть в шахматы? – спросила она, не глядя Джиму в глаза.

Он поставил ей мат в двадцать ходов, потом удвоил счет. И подумал: нарочно она поддается, или просто что-то ее отвлекает?

На следующее утро Джим, Луиза и Баккат выехали из лагеря до рассвета, прихватив завтрак с собой в седельных сумках. Через час после выхода они остановились, чтобы напоить лошадей, и перекусили у небольшого ручья, вьющегося между лесистыми холмами у них на пути.

Они сидели друг напротив друга на поваленных стволах. Молчали и не смотрели в глаза друг другу. Воспоминание о том мгновении вчерашнего дня было еще живо в памяти, и разговор получался принужденным и чрезвычайно вежливым. После еды Луиза отнесла посуду к ручью, чтобы вымыть, а Джим оседлал лошадей. Когда она вернулась, он помедлил, прежде чем помочь ей сесть на Трухарт. Она поблагодарила его более подчеркнуто, чем требовала эта мелочь.