Одиночный выстрел - Бегунова Алла Игоревна. Страница 22

Выстрел румыны слышали, однако то, что у русских появился снайпер, им, вероятно, в голову не пришло. Личный адъютант генерала Антонеску, прибывший недавно вместе со своим начальником на фронт под Одессой, майор Караджа, даже не вскрикнув, повалился набок. Вскоре пули настигли и двух солдат, которые бросились к пулемету. Бронебойная пуля четвертого выстрела ударила по затвору MG-34, выведя его из строя.

Так начался этот бой.

Увидев среди зеленых ветвей пехотную лопатку, бойцы второй роты открыли пулеметный, автоматный и ружейный огонь, чтобы прикрыть отход ефрейтора Павличенко на свои позиции. Румыны, опомнившись, лупили по кладбищу из минометов, стреляли из винтовок. Но их пулемет молчал. Тогда лейтенант Воронин, попросив поддержки у полковых артиллеристов, поднял солдат в атаку.

Громовое «ура» Людмила услышала, лежа рядом с могилой бургомистра. С дерева ей пришлось прыгать. Когда вокруг засвистели пули и осколки мин, Павличенко прижалась к толстому стволу клена, но скоро поняла, что он — плохая защита. Куски горячего металла летали, подобно смертоносному рою, сбивая листья, разламывая тонкие ветки. Предчувствие страшной опасности кольнуло сердце, будто игла. Своим предчувствиям она доверяла. Одно дело — выдерживать вражеский огонь на земле, которая самой твердью помогает воину. Совсем другое — быть на виду, в воздухе, и представлять собой удобную мишень. Повесив на сучок винтовку, чтоб сохранить линзы оптического прицела, она ринуласьвниз.

Прыжок с почти трехметровой высоты вышел не очень удачным. На ногах она не устояла и, падая, сильно ударилась правым боком об угол мраморной плиты. Жители Гильдендорфа положили камень в основание монумента Вильгельму Шмидту, перечислив на нем благородные его деяния. Разбирая буквы готического шрифта, снайпер улыбалась. Все-таки монумент сослужил добрую службу и ей, сначала — как подставка, потом — как прикрытие. Только отползти от него Люда не могла. Боль сковывала движения.

Вторая рота ворвалась на южную окраину деревни, выбив оттуда противника. Лейтенант Воронин обследовал фруктовый сад с грушевыми деревьями. Картина впечатляла. Три трупа с простреленными головами, из коих один — старший офицер и, судя по документам, личный адъютант генерала Антонеску. При нем нашли дневник, какие-то штабные бумаги, письма, фотографии. Особую ценность представлял дневник майора Георги Караджи. Его передали в штаб Приморской армии, оттуда — в Москву. Записи из дневника офицера о тяжелом моральном состоянии румынской армии, столкнувшейся с яростным сопротивлением русских под Одессой, опубликовала газета «Правда» в октябре 1941 года.

— Где Павличенко? — спросил командир роты.

— Ее никто не видел.

— Немедленно обыщите кладбище! Приказ выполнен, но неужели она погибла? Не хочется в это верить…

Ехать в дивизионный медсанбат Людмила отказалась. «Не уйду из своей роты!» — заявила она, и лейтенант Воронин в глубине души обрадовался такому решению снайпера. Сейчас каждый боец был на счету, особенно — умелый и храбрый. Ефрейтор Павличенко, несомненно, принадлежала к их числу. Пока Люда отлеживалась в блиндаже, командир приставил к ней санинструктора Елену Палий, студентку второго курса Одесского мединститута, которая добровольно вступила в РККА в августе этого года.

Лена диагностировала у ефрейтора тяжелый ушиб печени, но полагала, что молодой организм сам преодолеет последствия удара. Для начала она применила болеутоляющие средства, потом ставила холодные компрессы и кормила пациентку диетической пищей — гречневой кашей, сваренной без жира. Больше, чем каша, помогало Людмиле заботливое отношение девушки. Для Палий ефрейтор являлась образцом героя, и санинструктор с интересом расспрашивала Павличенко о прошлых сражениях.

Также навещали Люду однополчане, причем не только старослужащие, но и те, кто недавно пришел в 54-й стрелковый полк с кораблей Черноморского флота. Они приносили гостинцы: сочные золотисто-желтые груши «бере» из деревенского сада и трофеи из отбитого у румын обоза — туалетное мыло и флакончики с одеколоном. Теперь бывшие моряки знали, кто такой снайпер и почему его надо охранять.

Лейтенант Андрей Воронин тоже посетил ефрейтора.

Выходец из культурной питерской семьи, он пошел против желания родителей и поступил не в Ленинградский университет на факультет филологии, а в военное пехотное училище, которое закончил с отличием. Военная романтика увлекала его больше, чем исследование музейных образцов в Государственном Эрмитаже, где много лет трудился его отец, кандидат исторических наук. Что-то знакомое чудилось ему в облике и поведении Людмилы. Как будто они были одной крови. Но девушка из круга его знакомых никогда не пошла бы служить в армию, никогда бы не взяла в руки снайперскую винтовку, никогда бы так безжалостно не расправилась с врагами.

Он понимал, что ефрейтор Павличенко совершила подвиг.

Воронин смотрел на ее длинные тонкие пальцы, день назад сжимавшие цевье «трехлинейки», на ее карие глаза, вспыхивавшие ярким светом, когда она рассказывала ему о средневековой крепости Татарбунары. Необъяснимое противоречие заключалось в этом. Лейтенант хотел разгадать его. Если бы не война, он, бесспорно, достиг бы успеха. Они бы встречались и говорили о стихах Александра Блока, о русском философе Ильине, о золотых украшениях, найденных в скифских курганах и помещенных в Эрмитаж, о многих других вещах, очень далеких от сегодняшнего дня.

Однако причерноморская степь дышала жаром, осыпающуюся землю в окопах приходилось убирать каждый день, злобные румынские рожи появлялись перед ними регулярно и со страшной неизбежностью, и лишь непрерывный огонь станковых и ручных пулеметов мог остановить наступление вражеской орды. Людмила не делала промахов, и следовало признать, что прелестные женские ручки, которые он мечтал целовать с благоговением, приносят смерть проклятым захватчикам гораздо точнее, чем заскорузлые ладони его солдат.

Ему сказали, будто Павличенко покуривает. Потому командир второй роты решил сделать ей подарок. У него имелся найденный при убитом Людой майоре Карадже серебряный портсигар с искусной чеканкой и гравировкой, изображающей портрет красивой женщины в профиль: правильные черты лица, вьющиеся волосы, изысканная одежда. Передавая ей эту вещь, Андрей смущенно улыбнулся:

— Наверное, вы похожи на нее, Людмила.

— Вы так думаете, товарищ лейтенант? — она взглянула на портсигар С интересом, нажала на кнопку замка, и портсигар открылся. Там лежали необычно тонкие и длинные коричневые папироски. Ничего не скажешь, знают буржуины толк в изящной жизни. Люда предложила командиру роты попробовать их. Воронин покачал головой:

— Нет, спасибо. Я не курю. Да и вам не советую.

— Я обязательно воспользуюсь вашим советом, Андрей Александрович. Но не сегодня и не сейчас…

В землянку вернулась санинструктор Лена Палий. Они принесла три кружки со свежезаваренным горячим чаем. Местные жители передали бойцам второй роты килограммовую бадейку с медом. Чай, сдобренный им, имел приятный, совсем довоенный вкус и запах. О том, что было до войны, они и разговаривали еще часа полтора…

Спокойная жизнь продолжалась ровно три дня.

На четвертый Людмила вышла из блиндажа и двинулась по извилистому ходу сообщения к своей огневой точке. Разведка донесла о концентрации больших сил противника примерно в километре от позиций первого батальона. Назревала новая отчаянная схватка, и Павличенко надеялась увеличить свой счет уничтоженных врагов. Однако о такой превосходной охоте она даже не мечтала.

Румыны устроили «психическую» атаку!

Сперва, как водится, минут двадцать гремел артиллерийский налет. Советские солдаты и офицеры переждали его в хорошо оборудованных, глубоких блиндажах и траншеях. Большого урона «разницам» он не причинил. Чатем наступила тишина. Бойцы вернулись на позиции и стали всматриваться вдаль. Там происходило что-то необычное. Во-первых, донеслись звуки бравурной музыки. Во-вторых, пехотинцы в касках-макитрах не расходились по ровному пространству, образуя прерывистые цепи. Наоборот, они начали собираться в густые, тесные шеренги, становились плечом к плечу и маршировали, как па параде, высоко поднимая ноги в такт ритмичным ударам барабанов. Где-то в третьей или четвертой шеренге над головами марширующих колыхалось знамя. Офицеры шагали в интервалах между шеренгами, взяв обнаженные сабли на плечо.