Записки следователя (илл. В.Кулькова) - Бодунов Иван Васильевич. Страница 39

Нет, только сочетание обстоятельств со слабоволием, аморальностью и, в сущности говоря, трусостью делают из человека бандита. Разумеется, надо бороться с обстоятельствами, которые мешают жить, но не надо оправдывать бандита, убившего ни в чем не повинного человека и оставившего целую семью без кормильца, тем, что он когда-то встретился с равнодушным чиновником.

Ленька Пантелеев действительно очень отличался от обычного бандита. Он не пил, по крайней мере вначале, не жил той грязной, недостойной жизнью, которою обычно живут преступники. Он любил одну женщину и был ей всегда верен. Слухи о нем ходили самые романтические. Говорили, что Ленька благороден, что он борется за народ, против богатых нэпманов, которые сосут народную кровь, что он защищает бедных от богатых,- словом, что это рыцарь без страха и упрека, благородный разбойник, защитник бедных, борец за справедливость.

К сожалению, во всех этих слухах не было почти ни слова правды. Неправдой было и то, что Леня стал уголовником потому, что он обиделся на действительность. В те годы эта легенда казалась убедительной. Сейчас мы объясним почему. Октябрьская революция прошла под лозунгами, которые увлекли, можно сказать, весь народ. Наконец-то на земле должна была воцариться высшая справедливость. Все должны будут работать: кто не работает, тот не ест.

В стране был голод. Гражданская война и разруха привели страну на грань катастрофы. Люди голодали, мерзли в нетопленных домах, но лозунги революции были живы и владели сердцами по-прежнему. И вот был объявлен нэп. Была разрешена частная торговля, крестьянин оставлял себе хлеб и зависел от результатов своих трудов. На полях заколосилась пшеница, магазины наполнились товарами, угроза голода отошла от страны. Но досталось это не дешево. В деревне появились кулаки, бедняк залез в долги, в городе появился класс богатых людей. Началась безработица. На биржах труда толпились тысячи безработных, ждавших своей очереди. Текли дни, недели, месяцы, а очередь не приходила. Шел такой безработный, возвращаясь с биржи труда, и видел, как выходит из магазина его владелец, прекрасно одетый, с барственным видом садится в собственный выезд и едет, покачиваясь на рессорах, вдоль по Невскому.

«За что боролись? — спрашивал себя безработный.- Четыре года героической войны от Петрограда до Владивостока! Сколько пролилось крови! За что? Чтобы эта свинья гнала по Невскому рысаков?»

Сейчас, когда мы смотрим на прошлые годы из исторического далёка, мы понимаем, что этим гениальным по смелости и решительности ишгом была спасена от гибели революция, была спасена от гибели страна. Но что мог думать рядовой человек того времени? Рядовой человек, не понимавший государственного смысла нэпа и видевший только одно: как и прежде, царствует богатый и бедствует бедный. Если человеку не везло, если у него не было работы, если он стоял у витрины, заваленной колбасами и балыками, сырами и сладостями, и у него не было в кармане даже двугривенного, чтобы купить себе дешевой колбасы, что он думал тогда?

Если это был человек умный и верный идеям революции, он понимал, что надо перетерпеть. Он понимал, что ценою временного богатства нэпманов и кулаков страна накапливает силы, чтобы идти дальше, к социализму. Если это был человек недалекий, не привыкший думать в государственном масштабе и представлять себе государственные цели, он считал, что революция погибла и что даром было пролито море народной крови. И даже если боролся за революцию не он, а его брат, или отец, или просто знакомый, он повторял ставшую характерной для той эпохи фразу: «За что боролись?»

Так вот, началось все с того, что был в Петроградском ГПУ сотрудник Леонид Пантелеев.

ГПУ — Государственное политическое управление — боролось с контрреволюцией, вредительством, спекуляцией, саботажем, со всеми видами сопротивления Советской власти. Леонид Пантелеев был сотрудник рядовой, не хуже и не лучше других.

Сейчас уже невозможно выяснить эту историю в подробностях. Как-то получилось так, что Пантелеев оказался в каком-то частном притоне, в то время как в этот притон пришла с облавой опергруппа ГПУ. Ходили слухи, что Пантелеев туда попал случайно, что будто бы его туда затащил какой-то его знакомый и он даже не понимал, куда, собственно, он идет. Возможно, что это было и так. Пантелеев, повторяем, не был ни пьяницей, ни азартным игроком и преданно любил до самой смерти только одну женщину.

Так или иначе, но на его начальство случай этот произвел очень скверное впечатление. Сотрудник ГПУ должен иметь чистые руки. То, что простительно другому, нельзя простить сотруднику ГПУ. Все это бесспорно. Возможно, если действительно Пантелеев в притоне оказался случайно, следовало в данном случае ограничиться более мягким наказанием. Сейчас слишком мало известно об этом эпизоде, чтобы можно было объективно оценить правильность решения пантелеевского начальства. Так или иначе, Пантелеева уволили из органов ГПУ. Можно, с другой стороны, по будущему Пантелеева, которое теперь нам известно довольно подробно, предположить, что случай с притоном был только каплей, переполнившей чашу, что и раньше начальство замечало за Пантелеевым некоторые качества, недопустимые для чекиста.

И вот в один прекрасный день Леня был уволен, вышел на Гороховую улицу, где тогда помещалось ГПУ, посмотрел вокруг и увидел, что мир плох.

В кармане у него лежала последняя получка, на которую, даже если очень экономить, можно было прожить месяц, в крайнем случае полтора. Может быть, его опыт работы в ГПУ пригодился бы в милиции, но он понимал, что в милицию его, сейчас по крайней мере, не примут. Изгнание из ГПУ, конечно, его компрометировало. Военизированная охрана тоже была для него закрыта. Оставалось идти на биржу труда. Туда он и направился.

У биржи бушевала толпа безработных. Трудно даже было пробиться к окошечку, где регистрировались люди, ищущие работы. Регистраторшей была намазанная, вертлявая девчонка, презиравшая безработных, наглая и грубая. Мы и сейчас еще встречаем грубых и наглых людей там, где требуются чуткость и внимание, что же говорить о том времени, когда не только не успели воспитать аппарат, но даже не успели подыскать подходящих людей. Девчонка разговаривала отвратительно грубо, и Пантелеев отнес ее тон тоже к числу обид, нанесенных ему Советской властью.

День за днем ходил он на эту биржу, просидел штаны на ее скамейках, истер подметки, толкаясь в очередях. День за днем выслушивал он грубые отказы наглой девчонки и день за днем копил в себе раздражение.

Следует учесть, что квалификации, которая могла бы понадобиться, скажем, на обыкновенном заводе, у Пантелеева, в сущности говоря, не было. Он не был ни слесарем, ни токарем, и на любом заводе для него годилась только одна должность — грузчика или разнорабочего. А кандидатов на эти должности было очень много. Приезжали из деревень бедняки. Приезжали из провинции рабочие, не нашедшие работы в родном городе, и все это были люди без ремесла, люди, ничего не умеющие, годные только на работы, не требовавшие квалификации.

Если бы Пантелеев мог правильно оценить всю происшедшую с ним историю, он бы, наверно, рассудил, что винить ему некого, кроме как самого себя. Может быть, и строго поступило с ним начальство, но ведь все-таки оказался же он в притоне. Он попался потому, что в притон случайно пришли с облавой. Ему не повезло. Но ведь можно же было предположить, что он бывает и в других притонах и просто раньше ни разу не попадался. А если его пошлют с облавой, а там у него друзья-приятели? Тоже ведь неизвестно, как он поступит. Нет, все-таки то, что для работы в ГПУ нужны абсолютно чистые руки, было, конечно, правильно. К сожалению, большинству людей их вина всегда кажется пустяковой, а наказание- непомерно жестоким. Наконец, если бы Пантелеев был человек сильной воли, он бы нашел выход. Продав выходной костюм, он мог бы поехать на заготовку леса. Там всегда нужны были рабочие руки. Он мог бы поехать на север. На севере всегда не хватало людей. Словом, ему, одинокому, здоровому мужчине, смерть от голода не угрожала. Но он продолжал обижаться на судьбу, на ГПУ, на Советскую власть и все равно продал выходной костюм, но деньги истратил на то, чтобы как-нибудь прокормиться, пока не подойдет его очередь. Очередь была бесконечно велика. Несколько тысяч человек зарегистрировались раньше, чем он, а брали в день на работу двух-трех, самое большое четырех человек.