Записки следователя (илл. В.Кулькова) - Бодунов Иван Васильевич. Страница 37

— Когда он сделал вам предложение?

— Двенадцатого января,- сказала Симочка.- Он сначала переговорил с мамашей, а мамаша — со мной. Я сказала, что очень быстро все это, а мамаша сказала, что теперь не такое время, чтобы разбираться, что попался солидный человек, и слава богу.

Симочка повторяла материнские слова, как будто сама заново в них вслушиваясь и заново их осмысливая. Даже слово «мамаша» она сказала совсем не так, как говорила два дня назад, а как будто заковычивая, как будто немного насмешливо цитируя себя, прежнюю Симочку.

— Какое было поставлено Сизову условие? — спросил Васильев.

— Обставить квартиру… одеть меня… купить мне драгоценности.

— Сколько стоил столовый гарнитур? — спросил без всякого выражения Васильев.

Так же без всякого выражения он спрашивал Симочку и о стоимости кабинета, и о стоимости каждого манто, и о стоимости золотого браслета, и Симочка, тоже как будто без выражения, называла цифры, иногда напрягалась, вспоминая, и морщила лоб, иногда поправляла себя сама, называла более точную цифру, иногда пожимала плечами и говорила:

— Не помню сейчас.

Это только казалось, что она говорит без всякого выражения. Если внимательно вслушаться, можно было понять, что она сама как будто бы с удивлением вспоминает, как захватывали когда-то ее эти сотни и тысячи рублей, какой восторг вызывала в ней громоздкая роскошь ее квартиры и как всего только два дня назад ясно видела она будущую свою жизнь — с театральными ложами и лихачами, с рестораном после театра, со сном допоздна в огромной кровати-раковине карельской березы.

Тихомиров молчал все время. Он сидел не шевелясь, смотрел прямо в лицо Серафиме, и Васильев понимал, что он верил каждому ее слову, потому что ей и нельзя было не верить. Никакая притворщица не сумела бы так достоверно притворяться. Васильев и сам поверил ей сегодня наконец окончательно. Не цифрам, которые она называла,- они и раньше не вызывали сомнений, да их можно было всегда и проверить,- нет, он поверил в ее настоящую искренность, в то, что она действительно не знала, кто такой Сизов, и мысли о грабежах, об обмане ей даже не приходили в голову.

И наконец Васильев задал ей еще вопрос.

— Скажите, Попова,- сказал он,- во время обыска при вас был отперт портфель, лежавший в ящике письменного стола вашего мужа. При вас были пересчитаны находившиеся в портфеле деньги. Сколько там оказалось денег?

— Сорок пять тысяч,- сказала равнодушно Симочка.

Ее воображение уже не поражало величие сумм. От гипноза богатства, от веры в непоколебимость и главную важность материального изобилия она избавилась, наверно, сразу и на всю жизнь.

— Какого числа был у вас обыск? — спросил Васильев, уже нажимая кнопку, чтобы вызвать конвойного, и закрывая папку с делом.

— Позавчера,- сказала Симочка,- я не помню, какое сегодня число.

Вошел конвойный, Симочка, поклонившись Тихомирову и Васильеву, вышла, и дверь за нею закрылась.

Васильев и Тихомиров долго молчали, потом Васильев встал и раздраженно сказал:

— Лучше б вы, Тихомиров, на эту тысячу рублей хоть покутили! Сизов ведь и так вас обманул, другим-то он за участие в грабеже дал по две тысячи, а вам вторую тысячу и дать пожалел, красивых слов вам наговорил за это. Видите теперь, что за партийная касса?

Вошел конвойный. Тихомиров встал и пошел к выходу. Казалось, ничего не изменилось ни в выражении его лица, ни в его походке, и все-таки Васильев чувствовал, ощущал, был уверен: перед ним человек ошеломленный, растерянный, даже раздавленный.

Встреча в вагоне

В сущности говоря, все было ясно. Ограбление кассы Кожсиндиката было произведено в самых обыкновенных шкурных целях. При чем тут политика? Ни на какие политические цели деньги и не предназначались. Деньги пошли на громоздкую мебель, платья и безделушки глупой девчонке. Разница с обыкновенными шайками была только в том, что хотя атаман всегда получает немного большую долю, но все-таки не в таком же соотношении: семьдесят тысяч и две тысячи. Ну что ж, и это объясняется просто. В этом случае атаман оказался хитрее, а остальные члены шайки глупей, чем обыкновенно. Насчет того, что Сизов член Цека партии левых эсеров: во-первых, такой партии нет и такого Цека нет. А во-вторых, если бы даже и был такой Цека, не мог же он поручить Сизову ограбить Кожсиндикат для того, чтобы обставить квартиру и накупить барахла Серафиме Поповой. Единственный, кто верил сказкам, которые рассказывал Сизов о себе и своих высоких политических целях, был Тихомиров. Тихомирова Васильеву было жалко. Конечно, бандиты всегда обманывают друг друга, но тут уж больно груб был обман и больно наивны обманутые. Помочь Тихомирову нельзя было ничем. Грабеж есть грабеж, и, как бы ты его ни объяснял, отвечать за грабеж придется.

Впрочем, Васильев счел себя обязанным доложить начальству о претензиях Сизова на то, что он не уголовник, а политический борец, и начальство сообщило об этом в Москву в ГПУ. Васильев был уверен: нет оснований предполагать, чтобы дело было отнято от угрозыска. Следствие шло к концу, никаких неясных моментов не оставалось. Вероятно, через несколько дней можно будет уже дело закончить и передать в суд. Но все повернулось не так.

Однажды Васильева вызвал к себе начальник угрозыска.

— Что-то ты, Васильев, -с этим Сизовым недооценил,-сказал начальник угрозыска хмуро.-Дело требует ГПУ. И не Петроград, а Москва. Поедешь сам. Повезешь всю свою банду. Женщин возить не стоит. Повезешь только тех, кто участвовал в ограблении. Какой-то этот твой Сизов деятель. Говорят, при царизме в ссылке был. В общем, готовься. Сегодня и отправишься.

«Черт его знает!-думал Васильев, идя от начальника.-Что же это такое? При царизме был человек в ссылке. Значит, какие-то идеи у него были. А теперь никак его от уголовника не отличить».

Вечером семь участников ограбления Кожсиндиката были доставлены на вокзал к специальному вагону, в котором они отправлялись в Москву. Доставили их в нескольких машинах, под очень строгой охраной. В течение всего следствия Васильев ни разу не сводил на одном допросе Сизова и Тихомирова. Васильев чувствовал, что Тихомиров человек больших страстей и большой искренней веры. У таких, как он, людей страшным бывает разочарование. Раз поверив во что-нибудь, такой человек держится своей веры до конца, но уж если он увидел, что веровал в пустышку, что его обманули…

Словом, Васильев не хотел драматических сцен на допросах и чувствовал: после того как Тихомиров узнал, что такое Сизов, встреча этих людей так просто не обойдется. Поэтому и на вокзал их доставили в разных машинах. Только в вагоне они увиделись.

Сизов был все-таки странный человек. Очевидно, жадность к деньгам, к богатой жизни удивительным образом сочеталась в нем с каким-то хоть и мелким, но честолюбием.

Именем несуществующей партии награбить сто тысяч и потратить их на мебель, манто и браслеты — это он считал совершенно естественным. Но ему казалось очень обидным, если его не признают политическим борцом, идущим на опасный грабеж ради «великого дела». Концы у него не сходились с концами.

Когда ему сообщили, что дело будет рассматриваться как политическое, он воспрянул духом и стал смотреть на Васильева даже несколько свысока.

В сущности говоря, перемена инстанции ничего хорошего ему не сулила. Ограбление есть ограбление, и, пожалуй, его политические претензии могли быть только отягчающим обстоятельством. Но такой уж был удивительный у него характер, что при известии, что дело затребовало ГПУ, голова его еще больше откинулась назад, сутулость еще больше стала походить на горб, а лицо приняло необыкновенна важное и заносчивое выражение. Он снисходительно посматривал на конвойных, и весь вид его выражал примерно следующее: «Ну, мол, удалось вам некоторое время покомандовать мной, но теперь это кончилось, и скоро вы узнаете, какой я большой человек». Васильев смотрел на него и удивлялся странному сочетанию жестокости и легкомыслия в этом важном маленьком человечке.