Колдовской мир (Книги 4, 5, 6, 7 цикла «Колдовской мир») - Нортон Андрэ. Страница 41

ГОД ЕДИНОРОГА

КОЛДУНЬЯ И ОБОРОТЕНЬ

Это произошло в Год Единорога.

Пришло время, когда Лордам Высокого Халлака нужно было платить по договору Всадникам — Оборотням, которые помогли им победить вооруженные орды Ализона.

Тринадцать юных девушек — это и была обусловленная цена. Их должны были выдать за чужаков, которые могли принимать как человеческое, так и звериное обличье…

Одной из тринадцати невест, которых Всадники-Оборотни увезли к себе на родину — затерянную страну вне пространства и времени, — была Джиллан.

Было время, когда приветствовалось каждое измерение, потому что, как говорят, ничто не может быть таким пустынным и однообразным, как никогда не изменяющееся течение времени в маленьком обществе, которое отделено от остального мира и существует, защищенное от всяких изменений.

С колоколообразной башни монастыря Нарстатт была видна холмистая долина, тянувшаяся до далекого серо-синего гребня гор. Эта долина уже существовала, когда сюда пришел человек, и она все еще будет существовать, когда он исчезнет. Еще недавно в этой местности шла гигантская битва и в течение долгих лет велась вооруженная партизанская борьба против захватчиков из-за моря, пока, наконец, их не оттеснили к их главной крепости на берегу моря. Последнее сражение и, наконец, — мир, во время которого населению этого места пришлось привыкнуть к языку мечей воинов.

Все мы в Нордейше знали это, но пламя войны никогда еще не проникало так далеко в глубь страны, никогда еще не достигало нашей долины. Только те, кто пережил все эти ужасы и искал у нас прибежища, приносили с собой дух войны. Мы сами никогда не видели шаек этих ализонцев, грабящих и захватывающих все на своем пути, и за это женщины Норстатта ежедневно возносили в часовне благодарственные молитвы.

Во время этих беспокойных дней войны я была привязана к монастырю, но были дни, когда я думала, что задохнусь от этого всеподавляющего спокойствия, царящего здесь. Потому что тяжело жить среди чужаков, чужих тебе не только по крови, но и по духу, по стремлениям и намерениям. Кем же я, собственно, была? Каждый в монастыре, кого спрашивали об этом, вероятно, отвечал так:

— Кто это? Это Джиллан, которая вместе с госпожой Алюзан работает в саду трав. Она пришла сюда вместе с леди Фризой восемь лет назад, хорошо разбирается в травах и по большей части сама выращивает их для себя, не является красавицей и у нее нет знатной родни. Утром и вечером она приходит в часовню и склоняет голову, но она не давала обета. Она мало говорит…

— Да, они все мало говорят. Монашки, девушки и леди, нашедшие здесь убежище, но они много размышляют. И они все время напоминают Джиллан, что она не из Высокого Халлака.

Я вспоминаю корабль, сотрясаемый гигантскими волнами. Корабль из Ализона, я это помню. Но сама я не из Ализона, нет. Я находилась на этом корабле с определенной целью и была тогда так мала и юна, но все же боялась этой цели. Но тот, кто привел меня на корабль, стоял под мачтой, которую волны и ветер уронили на палубу. И ни один из его спутников не знал, зачем я нахожусь на корабле.

Это было в то время, когда Лорды Высокого Халлака отчаянно сражались, чтобы освободить страну от собак Ализона. Они напали на порты захватчиков и нанесли по ним уничтожающий удар. И захватили меня. Они отвезли меня в одну из горных крепостей.

Лорд Фарло, как мне кажется, что-то знал или что-то подозревал о моем прошлом, потому что он выделил для меня охрану и приказал своей жене обращаться со мной хорошо. Так некоторое время я прожила в их имении под их опекой. Но это продолжалось недолго, потому что Ализон становился все сильнее и Лордам становилось все труднее сдерживать его. В одну из холодных суровых зим мы бежали, преодолев голую равнину, в одну из высокогорных долин. В конце концов мы достигли Норстатта, но леди Фриза пришла в монастырь только для того, чтобы умереть. А потом Лорд Фарло упал в горах со стрелой в горле и то, что он знал и предполагал, осталось неизвестным. И я снова осталась одна на чужбине, но на этот раз, конечно, в мирном монастыре.

Мне достаточно было только взглянуть в зеркало, чтобы понять, что я не принадлежу к расе Халлака. У женщин Халлака была светлая кожа, румяные щеки и волосы — желтые, как одуванчики на обочине дорог, или коричневые, как крылья певчей птички. В отличие от них у меня была коричневая от загара кожа и лицо мое никогда не было румяным. И мои волосы, уложенные косой вокруг головы, были черными, как безветренная ночь.

Есть одиночество духа, которое переносится намного тяжелее, чем одиночество тела. За все те годы, которые я прожила в Норстатте, я обнаружила только двух людей, которые привлекли меня. Монашка Алюзан уже была женщиной средних лет, когда я попала в Норстатт. Она тоже держалась несколько поодаль от остальных. Жизнь ее была посвящена травам, она настаивала и комбинировала эти травы, из которых потом приготавливала порошки, мази и настойки, исцеляющие, успокаивающие и освежающие. Ее познания были широко известны, и сражающиеся в горах отряды часто присылали к ней своих самых быстрых курьеров, чтобы попросить у нее средства для заживления ран, от лихорадки и от ревматизма, которые постоянно мучили людей, в любую погоду и в любое время года живущих под открытым небом.

Когда она увидела меня в Норстатте одну, она пристально поглядела на меня, словно рассматривала только что найденную траву, а потом она взяла меня к себе на службу. И сначала это было все, что мне было нужно, потому что я была слишком усталой, чтобы учиться, а дух мой изголодался по какой-нибудь работе. И все последующие годы я была этим вполне довольна.

Я работала в саду, выпалывая сорную траву, когда произошло нечто, нарушившее мою равномерную жизнь, заполненную учением и работой. В саду все еще гудели пчелы на цветах, но внезапно я услышала другой звук, сначала в ушах, а потом в голове. Что-то шевельнулось в моей памяти, но я не могла четко осознать что это было.

Звук этот словно невидимым канатом тянул меня вперед. Я встала и прошла через арку ворот во внутренний садик, который использовался только для отдыха; садик с фонтаном, прудом и множеством цветов в любое время года. Там стояла скамейка, наполовину на солнце, наполовину в тени и на ней сидела одна из монахинь, закутанная в шаль, хотя день был очень теплым. Эта старая монахиня очень редко покидала свою келью и была легендой среди молодых девушек, живущих в монастыре.

Ее лицо под капюшоном было маленьким и бледным, но глубокие старческие морщины виднелись только в уголках ее старческих глаз и вокруг рта. Еще на лице были маленькие морщинки, такие, какие возникают во время смеха. Руки ее были искривлены от старости и неподвижно лежали на животе. На ее пальцах сидела маленькая ящерка, подняв блестящую головку и уставив на нее свои искрящиеся глаза, словно они вели друг с другом безмолвную беседу.

Она все еще глядела на ящерку, но гудение в моей голове смолкло. Потом она тихо сказала:

— Приветствую тебя, дочь моя. Сегодня великолепный день.

Так мало слов, но они были так добры, что я приблизилась и опустилась на скамейку рядом с ней. Так я познакомилась со старой аббатисой Мальвиной, и она тоже стала обучать меня. Но знания ее касались не растений, а летающих и ползающих живых существ. Но аббатиса уже находилась на закате своей жизни и она была моей подругой очень недолго. И только она одна во всем Норстатте знала мою тайну. Я не знаю, чем я выдала ей себя, но она не выказала никакой неприязни, когда заметила, что я иногда могу воспринимать то, что скрыто в какой-нибудь вещи. Когда я увидела ее в последний раз, она лежала в постели и тело ее, в котором был заключен ее свободный дух, не могло уже больше двигаться — она задала мне вопрос, чего прежде никогда не делала. Но что я могла вспомнить, кроме корабля Ализона? И когда мне стало известно, что я отличаюсь от остальных, с которыми я жила до сих пор? Но я ответила на ее вопрос так подробно, как только смогла.