Вопросы сегодня, ответы вчера... - Тумп Саша. Страница 27

– Дядя, Коля! Всё, всё! Дальше я сам! Сам, – Алеша развернул к себе ноутбук, – Ты мне раньше обещал рассказать про «тарабарский язык», на котором вы с дедом Мишей разговариваете по телефону.

– Не всё сразу. Будет время. До завтра.

Будильник у нас на «шесть», – улыбнулся Николай, вставая, – «Тыкыты акаталёкотошкаката наката жикитизньото влокотобото смокототрикики. Глакатазаката окототото некетеёкото токото встокоторокотонукуту некете окототвокотодикики.»

А у тебя – есть ли с кем говорить-то?

…Николай замерз на Полярном Урале в конце февраля следующего года. Ушел один и не вернулся. Нашли его по пеленгу на телефон всего в пятнадцати километрах от жилья.

Так и не успел Алешка узнать, что Николай тогда ему сказал: «Ты, Алешка, на жизнь в лоб смотри. Глаза от неё-то в сторону не отводи!»

А Николай Владимирович Шауберт, до сих пор ездит летом в Германию и ведет там летние занятия по русскому языку и литературе то ли в клубе, каком, то ли в кружке, а зимой ведет курс «Теоретическая механика» в когда-то «политехническом» институте из которого много «кого» вышло.

В том числе и неплохие музыканты.

Вопросы – сегодня, ответы – вчера…

Матвей пришел из школы раньше обычного.

Зашел, что-то пробурчал, пошел себе в комнату, вернулся, пошел на кухню. Слышу,– хлопнула дверца холодильника.

Зашел ко мне, – в руках бутерброд с колбасой и сыром, сел в кресло, жует, –смотрит на меня.

Молчу, откровенно не зная, что сказать и что спросить.

– А что так рано? – нахожу нейтральный, вроде бы, обыкновенный вопрос.

– Относительно чего? – жевать перестаёт, и я понимаю, что мне надо ретироваться.

– Пойду, поставлю чай, – говорю мирно и иду на кухню. Он – за мной.

– Свистнет, – выключишь, – говорю уже на кухне, дружелюбно и мирно.

– Кому свистнет? – стоит и нагло смотрит на меня.

– Тебе свистнет! – говорю резко, явно давая понять, что я не доволен ни таким его тоном, ни такими "формулировками", – И не ешь «всухомятку»! – добавляю то, что он от меня явно ждёт.

– Почему рано вернулся и, что случилось? – говорю уже сидя у себя в кресле.

– Дед! Люди могут прожить, не задавая друг другу дурацких вопросов? – он опять сел в кресло.

– Могут прожить, не задавая никаких вопросов, в том числе и дурацких.

Это в двух случаях: когда они безразличны друг другу и когда они вжились друг в друга так, что все ответы знают сами. Но между этими состояниями им приходится задавать вопросы, что бы жить самим в этом мире и понимать его, – говорю я, думая, сказать, или ещё рано, ему то, на что когда-то сам «наступил».

Решаю, что надо и добавляю: – Постарайся всё–таки какое-то время в разговорах с кем–либо не употреблять прилагательных и других форм речи, которые характеризовали бы твоё личное отношение к излагаемому тобой вопросу. Постарайся обходиться только глаголами и существительными.–

Смотрю на него и вспоминаю своего деда – его прапрадеда. И то, как он когда-то «высек» меня этим.

– Дед. Давай я тебе расскажу анекдот? – говорит он, задумчиво и примирительно.

– Давай! – говорю тоже примерительно, думая о том, что,–а я считал, что период, когда анекдоты сыпались, как из «рога изобилия» – уже прошли и у него, и у Миши.

– Мальчик пришел из школы раньше и ничего не делает. Ничего! Мама его спрашивает, спрашивает: – Что делаешь, что делаешь. «Достала» его. Он взял лист бумаги и стал рисовать чертиков. Она опять: – Что делаешь?–

А он говорит: – Чертиков рисую! – А она: – Перестань чертиков рисовать! Неужели больше нечем заняться! –

Сидит, смотрит на меня.

Анекдот, конечно, я, примерно такой, знаю, считаю его «рановатым», поэтому не смеюсь и не улыбаюсь.

– Понял, – говорю я, – если тебе со мной не интересно, или не знаешь чем заняться иди к "старшему" деду. Расскажи ему его. Он оценит.–

– Он ещё хуже. Вообще ничего не спросит и ничего не скажет. Скажет только: – О! Как хорошо, что ты рано пришел, давай я тебе прочитаю, что «разрыл» сегодня, – передразнил он моего папу.

Сижу, думаю – Когда наступило такое время, что у пацана неожиданно нашлось три часа свободного времени, а он не знает, куда их деть. И идет домой. А где остальные пацаны? Что они сейчас делают? Почем они не вместе? Почему нет рогаток? Тайников? Почему в футбол не играют? Почему по деревьям не лазят?

Свистит чайник. Оба сидим, смотрим друг на друга, слушаем беспокойный и надрывный призыв из кухни.

Встаю. Матвей вскакивает и бежит на кухню. Я иду к папе.

– Пап! Пойдём чаю попьём, – говорю ему.

– А, что случилось? С кем? Почему так рано чай?

– Не знаю! – говорю я.

Дорога

Пашка сидел на набережной, изредка глядя на ладони, вытягивая их перед собой, широко расставляя пальцы. Руки не тряслись. Он так привык делать перед боем, когда ещё ходил на тренировки. Не было страха. Была какая-то пустота и растерянность.

Ему казалось, что такое он испытал, когда сообщили о гибели отца с матерью. Тогда они сидели с сестрой Наташкой на диване, она, закрыв глаза, прижималась к его плечу, изредка вздрагивала, а он смотрел на дверь, ничего не понимая, никого не ожидая и ни о чём не думая.

Серо-синяя вода с рыжими пятнами листьев медленно, словно нехотя, катилась по ветру. Утки прибились к берегу, прячась от ветра, напрасно ожидая желающих их покормить. Было холодно и сыро. Двое каких-то мужчин в длинных плащах спокойно беседовали, облокотившись на ограду, поглядывая по сторонам.

«Надо что-то решать. Надо что-то делать», – думал Пашка, изредка поднимая голову, как бы ища ответа.

Один из мужчин, махнув рукой, быстро ушёл, другой медленно пошёл в сторону Павла.

– Если не прогонишь, можно я присяду? Та лавочка грязная. Кто-то потоптался на ней, – мужчина остановился напротив, кивнул в сторону другой лавочки, посмотрел на Пашку. – Холодно. Ногам тяжело стоять.

Пашка чуть подвинулся, давая понять, что он не возражает и спросил: – Курить есть?

– Вот, – мужчина положил на лавочку квадратную металлическую жёлтую пачку с закруглёнными краями, а сверху – длинную, под цвет, зажигалку.

Пашка достал сигарету, разглядел её, покрутил в руках зажигалку, встал, достал свою, закурил и сел, покосившись на мужчину, сидящего и молча смотрящего на реку.

– Странные какие-то, – сказал Пашка. – сигареты-то. Спасибо.

– Табак хороший. Курить – дело накладное. Надо бы бросать. Сколько курю – столько понять не могу: зачем это делаю. Ужасное дело – привычка. И почему прилипают быстро, совершенно ненужные, бесполезные, а то и вредные? А нужные силой заставлять надо…

Бросать надо! Вообще, надо избавляться от всего того, что мешает жить.

…У тебя, вижу, проблемы?

Пашка весь напрягся и стал разглядывать фильтр с чёрной короной.

Ощущение безразличия, спокойствия, собранности вновь овладело им.

– Человека ножом порезал, – сказал он, резко повернувшись к незнакомцу.

– Насмерть? – спросил тот, глядя в глаза Пашке.

– Нет!

– Это хорошо! Знакомый? Нет? – спросил, не меняя выражение лица.

– Знакомый!

– Бывает. В драке или сразу ударил? Сколько полных лет тебе?

– Сразу! Весной семнадцать будет.

– Это хорошо! Кто видел? Где и когда порезал?

– Сестра и тётка. Дома. Утром. Часа два назад.

– Дома у кого?

– У меня…

– Это хорошо. Бывает. Потом что?

– Они все орать начали, сестренку уложил в кровать, оделся и ушёл.

– По дороге кого-нибудь знакомых встретил?

– Нет. Не было никого.

– Кто он тебе?

– Муж… тётки моей. С ней… живёт.

– Что у тебя дома он делал?