Суеверия викторианской Англии - Харса Наталья. Страница 54
Упоминание о зловещем петушином крике встречается и в романе Томаса Гарди «Тэсс из рода д'Эрбервиллей». Кукареканье портит настроение молодоженам, Тэсс и Энджелу Клэру:
«Белый петух с розовым гребешком уселся на изгородь перед домом, в нескольких шагах от них, и крик его зазвенел в их ушах и замер, словно эхо в горной долине.
– Что? – воскликнула миссис Крик. – Петух запел после обеда!
Два работника стояли у распахнутых ворот, придерживая створки.
– Не к добру – шепнул один другому не думая, что его услышит группа, собравшаяся у калитки.
Петух запел снова, повернувшись к Клэру.
– М-да! – сказал фермер.
– Мне неприятно его слушать! – сказала Тэсс мужу. – Скажи, чтобы кучер трогал. Прощайте, прощайте!
Снова запел петух.
– Кш! Проваливай, пока я не свернул тебе шею! – с досадой крикнул фермер, отгоняя петуха, а войдя в дом, сказал жене: – И нужно же было этому случиться как раз сегодня! За весь год я не слыхал; чтобы он пел после обеда».
Совсем скоро из-за несвоевременного кукареканья – точнее, из-за любви автора к английскому фольклору – на героев романа обрушились беды.
Еще одна птица, которая была связана с домом, – это ласточка. Ласточкины гнезда под крышей не только ласкали взор, но и символизировали благополучие. Напротив, внезапное исчезновение ласточек настораживало. Разрушить ласточкино гнездо считалось тяжким преступлением, сравнимым с кражей в церкви, – по крайней мере, так утверждал собиратель даремского фольклора Уильям Броуки. Однако не все разделяли подобный энтузиазм. Тот же Броуки пишет о доме, под крышей которого скопилось не менее дюжины гнезд на радость хозяевам и к досаде служанок. Как бы горничные ни возмущались, называя ласточек грязными тварями, утверждая даже, что меж перьев у них водятся жуки, господа оставались непреклонны. Так ласточки и жили под крышей и ежедневно пачкали окна пометом. Считалось также, что ласточкины гнезда под крышей уберегают дом от молнии. Наверное, в XIX веке нелегко было продать громоотвод тем счастливцем, под чьей крышей вольготно обитали птицы.
Дикие животные и птицы
В отличие от домашних животных лесные звери и птицы нередко слыли враждебными человеку. Хотя и из них можно было извлечь несомненную пользу, как правило – вивисекторскими методами.
Самое страшное, что могло произойти с человеком за околицей села, – это встреча с зайцем или кроликом. Она предвещала крупные неприятности. Наиболее суеверные англичане поворачивали обратно, если дорогу им перебегал заяц. В некоторых графствах – например, в Хартфордшире – считалось, что если по деревне пронесется заяц, не за горами пожар. Суровые моряки трепетали не только при виде страшного зверя, но и от одного его упоминания. Слово «заяц» входило в число моряцких табу, а лучшим способом позлить шотландских рыбаков было закинуть на борт тушку зайца. После этого целые сутки никто не посмел бы сунуться в море. А если впоследствии, пусть и через год, происходило какое-либо несчастье, моряки дружно припоминали того зайца.
Неприязненное отношение к этим незлобивым животным вызывалось тем, что английские ведьмы частенько обращались в зайцев и в таком виде пакостили соседям. Отличить демонического зайца от обычной зверушки было несложно: первого не ранили пули, только шерсть ерошили и отлетали. Убить такого зайца можно было только серебряной пулей либо ее эквивалентом. В середине XIX века жителю Дарема так опостылело, что на его капусту покушаются ведьмы-оборотни, что одной лунной ночью он подкараулил вороватого зайца и выстрелил в него серебряной пуговицей. Следы крови привели охотника к дому односельчанки, которая повязала щеку платком, ссылаясь на зубную боль. Но ни у кого не оставалось сомнений, что под платком она прятала рану от пуговицы!
Стаффордширцы трепетали перед белым кроликом, появлению которого предшествовал испуганный детский крик. В том самом месте, где обретался кролик, в 1834 году юного Джона Холдкрофта задушил приятель. Убийцу приговорили к повешению, но ввиду его малолетства приговор заменили на высылку в колонии. По-видимому, духу битого остался недоволен столь мягким наказанием и преследовал соседей в виде демонического зверя. Другого призрачного зайца встречали возле церкви в деревне Эглошейл (Корнуолл). Вслед за зайцем появлялся дух безголового охотника. В свое время этот скептик отрицал сверхъестественное происхождение зайца и попытался его застрелить. Судя по отсутствию головы, ничем хорошим для него та охота не закончилась.
Тем не менее англичанам хватало смелости использовать самых неприятных животных на благо человечества. Заячью лапку носили в качестве амулета от ведьм. Лапка также помогала при лечении коклюша, ревматизма, судорог и прочих хворей. Особым деликатесом считались заячьи мозги. Если младенец чмокал губами во сне, это означало, что он желает чего-то такого, что мать не может ему дать. Чего-то особенного. Заячьих мозгов, например. Отцы семейства шли к помещику на поклон и просили у него если не целого зайца, то хотя бы голову. Возможно, кого-то нужда подвигла и на браконьерство – если дитя захотело заячьих мозгов, разве можно отказать? Мозги разминали до желеобразного состояния и скармливали ребенку. Источники не уточняют, подавались мозги вареными или сырыми.
В отличие от зайцев лисы вызывали меньше суеверного страха. Правда, некоторые линкольнширцы полагали, что после лисьего укуса человек умрет в течение семи лет. А согласно свидетельствам из Сассекса и Девона, думать о лисах, подстригая ногти, – к беде. Зато отрезанный лисий язык прикладывали к ранке, чтобы вытянуть глубокую занозу.
В целом, суеверий о лисах в английском фольклоре встречается не так уже много. Но равнодушие простолюдинов компенсировалось вниманием со стороны дворянства. Для аристократов охота на лис служила одной из любимейших забав. К XVIII веку олени почти исчезли из Англии по причине активной вырубки лесов. Зато лис оставалось предостаточно, а их вдобавок не жаловали. Гроза курятников, лисица стала законным объектом охоты.
Охота на лисиц
В XIX веке это действо происходило так: ранним утром слуги затыкали лисьи норы на отведенном для охоты участке. Возвращаясь с ночной эскапады, лиса находила свою входную дверь запертой и пряталась в близлежащих зарослях кустарника. Около 11 утра конные охотники вместе со сворой гончих собирались в условленном месте. Формально охотой заведовал предводитель, но физический труд выпадал на долю егерей. Они же пускали псов по лисьему следу. Гончие рыскали по кустам до тех пор, пока не выгоняли оттуда лису. При ее появлении охотники вопили «Тэлли-хо!», после чего скакали вслед за псами, которые с оглушительным лаем гнались за лисой. Когда лиса выбивалась из сил, на нее набрасывалась вся свора. Либо гончие разрывали рыжую страдалицу, либо ее добивал один из охотников. Этой забаве сопутствовали определенные ритуалы: егерь отрезал хвост («щетку» на охотничьем жаргоне), голову («маску») и лапы, после чего швырял тело на съедение собакам. Отрезанные части шли на трофеи, причем самым почетным считался именно хвост. Детям, в первый раз побывавшим на охоте, мазали лисьей кровью лица в качестве посвящения в охотничье братство.
Еще одним злонамеренным лесным животным являлся еж. Доярки утверждали, что по ночам, когда коровы отдыхают, ежи высасывают молоко из вымени, так что к утреннему удою его совсем не остается. Кровь в молоке тоже относили на их счет. Именно поэтому ежей вплоть до XIX века истребляли наравне с другими вредителями – крысами, кротами и т. д. В Броутоне (Йоркшир) рассказывали про ежа, мчавшегося со скоростью зайца, так что изловить его не представлялось возможным. Это была излюбленная личина ведьмы Нэнси Ньюджилл, против которой, согласно общему мнению, у коров «не было ни единого шанса». Помимо краж молока ежи промышляли и тем, что высасывали птичьи яйца, а также карабкались на деревья за яблоками, которые потом насаживали на иголки.