Когда осыпается яблонев цвет - Райт Лариса. Страница 24

– Это уже взрослые страсти, Машуль.

– Слушай, Коваленко, ты меня достал! – В негодовании жена всегда называла Егора по фамилии. Обычно его это забавляло. В гневе Маша преображалась, становилась похожа на себя прежнюю: живую, волнующую. Но сейчас он даже не смотрел на жену, старался избежать ее пристального взгляда, а главное – нежелательного разговора. А Маша, казалось, не замечала его настроения. Продолжала настаивать:

– Колись давай! Не строй из себя красну девицу!

– Маш, – Егор надеялся, что голос будет звучать достаточно беспечно, а улыбка получится беззаботной, – ну что ты завелась, а? Ты моя первая любовь.

– Издеваешься? – Глаза жены ехидно сузились, но было видно, что ей приятно.

– И не думал.

– Не думал? А знаешь, что я думаю?

– Что?

– Что ты врешь.

Егор врал. А еще он не любил больных воспоминаний. Бывало, они приходили сами, без всякого спроса, без стука. Он пытался закрыть перед ними двери души – они залезали в окна. Он замыкал ставни – они просачивались в щели. Он запирал замки – они подбирали ключик. Они действовали как хотели и частенько забирали его в свой плен. Но сейчас, под Машиным пытливым взглядом, Егор не испытывал никакого желания становиться узником своих воспоминаний. Он посмотрел на часы: вот где было спасение.

– Нам Миньку через пятнадцать минут забирать.

– Уже? Что же ты молчал?! Проси счет скорее! – Маша занервничала, заерзала на стуле, стала оглядываться в поисках официанта и, конечно же, сразу выкинула из головы странное поведение мужа.

Спустя пять минут они уже ехали в сторону школы. Теперь Маша нервно ерзала на сиденье машины и постукивала пальцами по стеклу, будто говорила: «Быстрее! Быстрее!» Егор не слышал стука. И ведущего радионовостей, рапортующего о том, как Москва празднует свой день рождения, он тоже не слышал. Как ни старался он задвинуть засов, Маша невольно успела втолкнуть воспоминания в приоткрытую створку, и теперь Егор слышал только эхо так и не утихшей окончательно боли. Он машинально вел машину и думал о своем:

«Так все-таки показалось или нет? Может, она и работает до сих пор. Кто знает? Забавно, если так. Хотя что уж тут забавного? Не хватало еще, чтобы она у Миньки преподавала. Надо будет все-таки узнать о преподавательском составе. Можно будет, если что, перевести Миньку после началки в другую школу. Маша, конечно, будет возражать. Она всю округу перебрала в поисках лучшего для любимого сына, но придется ее как-нибудь убедить. А как убеждать? Что говорить? Ладно, там видно будет. Во всяком случае, уж точно не правду». Егор криво усмехнулся, представив, как это будет звучать: «Просто тут работает одна особа. Кстати, именно она может рассказать тебе многое о моей первой любви. Можете ведь, Маргарита Семеновна, не правда ли?» – спросил он невидимого противника и остановил автомобиль у школьной калитки.

Маша выскочила из машины, оглянулась на Егора:

– Пойдем?

– Знаешь, иди одна.

– А ты что же?

– Я тут подожду. Устал что-то.

Он снова врал. Врал и боялся. Боялся столкнуться с воспоминаниями лицом к лицу.

12

Холодная погода сентября быстро помогла Марте избавиться от воспоминаний о тягостном отпуске, а долгожданные, но короткие дни бабьего лета располагали к мечтам о следующей поездке. Мечтать Марта любила. Даже четкое осознание несбыточности своих желаний нисколько не портило ей настроения. Если не грезишь о чем-то нереальном, этого почти наверняка никогда не случится. А витая в облаках, все же имеешь пусть призрачный, но все-таки шанс туда забраться.

Таким облаком был для Марты Париж. Нет, она не жаждала увидеть те объекты, от которых сходят с ума туристы всего мира. Она не думала о том, как попасть в Лувр, или постоять под Эйфелевой башней, или раскинуть руки на траве Марсова поля, или поглазеть на витрины на Елисейских Полях. Она мечтала о другом: весной (непременно весной или летом, чтобы было много цветов, красок и запахов) она в шикарном (конечно, в шикарном, а разве можно в Париже в каком-нибудь другом?) платье и в туфлях на шпильках («Ха-ха… – сказала бы Натка. – Да тебе шпильки идут, как корове седло!») – но все равно на шпильках (плевать на высокий рост и излишнюю худобу) во всем этом Марта идет, нет, летит по парижским бульварам, улицам, переулкам, по всем тем мостам, набережным и паркам, где ступала нога ее кумиров. Она хотела пить кофе в ресторанчике и за столиком, где сидела Эдит Пиаф. Она хотела видеть, как цветет герань на подоконниках в квартирах, в которых когда-то жили Гейнсбур или Далида. Она мечтала услышать в ритме города, почувствовать в запахе круассанов, уловить в глотке терпкого красного вина голоса Азнавура и Матье, надрывающих душу словами: «Вечная любовь. Верны мы были ей…»

– Не понимаю, чего томишься? – много раз уже говорила Марте верная Натка, услышав ее очередные стоны о недосягаемом Париже. – Купи тур и поезжай. Не так уж это и дорого. Хочешь, вместе поедем? Я бы тоже не отказалась по Парижу прошвырнуться.

– Ты не понимаешь, – с нажимом отвечала Марта.

– Конечно! Куда уж мне, – раздражалась Натка, – с моей зарплатой и «жутко обеспеченной» семьей мечты о шикарной жизни мне не понятны. И кстати, зачем ты забиваешь ими свою голову, мне непонятно тоже.

– Моя голова, – откликалась Марта, и разговор на этом исчерпывался.

На самом деле Натка была по-своему права. Вернее, права она была практически во всем. Марта могла позволить себе поездку. Во всяком случае, автобусный тур уж точно ее не разорил бы. Родителей нет, дети не плачут – знай трать себе деньги в свое удовольствие. Но Марте для того, чтобы получить истинное удовольствие, нужны были большие деньги. Она не видела исполнения своей мечты в гостиницах с растворимым кофе, куском вчерашнего багета и маленькой баночкой третьесортного джема на завтрак и облезлой стойкой с парой ободранных вешалок вместо шкафа. В таком антураже неуместно шикарное платье и шпильки. Марта понимала: многие ее не смогли бы понять, обвинили бы в снобизме. Но помилуйте, при чем тут снобизм, если она откладывает каждую копеечку и просто мечтает провести неделю в отеле класса люкс для того, чтобы почувствовать себя хоть на толику ближе к своим кумирам? Она прекрасно знает, что все они вышли из низов и преодолели немалое на пути к славе, успеху и достатку, но там – внизу – она уже была (впрочем, и сейчас она не слишком высоко), об их успехе и славе она уже давно не мечтает, так почему бы и не погрезить хотя бы о достатке? Ей уже слишком много лет для того, чтобы выйти к роялю в захудалом ресторанчике, взять пару нот и почувствовать себя Воробушком. В ее годы Воробушек уже была звездой и собирала залы. Так что надо соответствовать. Если уж открывать рот и представлять себя звездой, то сидя перед трюмо в номере дорогого отеля. Там не спеша можно смывать грим, массировать подушечками пальцев усталое лицо и откликаться на воображаемый стук портье:

– Опять цветы? Спасибо. Поставьте на стол в гостиной. Что? Там уже все уставлено вазами? Тогда несите сюда. Ах, какая прелесть! Мои любимые лилии! Но их нельзя в спальню, будет кружиться голова. Знаете что? Отнесите их, пожалуйста, в ванную, там им будет удобно: много света (ванная же с окном), простора и влаги.

И, конечно, учтивый поклон портье:

– Мадам.

А мадам закончит свой туалет, заберется в уютную постель с высокими перинами и мягкими подушками, может быть, даже позволит себе съесть маленькую шоколадку, оставленную в изголовье заботливой горничной, и, прежде чем провалиться в глубокий, счастливый сон, быстро переберет в памяти события минувшего дня. Фотосессия за завтраком получилась удачной. Отлично подобрали макияж, да и платье было бесподобно: легкое, неофициальное, но в то же время сдержанное. Надо будет узнать у директора имена стилистов, предложить им сотрудничество. Такими людьми не разбрасываются. На студии тоже все прошло отлично: еще несколько дней работы – и с этой песней можно будет закончить. Так что через пару месяцев новый альбом будет записан, а значит, очередные гастроли не за горами. Гастроли – тяжелый труд, но благодарный. Видишь, как любят и ждут тебя не только в Париже, но и за тысячи километров от него. Ощущать свою важность и значимость приятно. Те, кто говорит, что слава их нисколько не трогает, – жалкие лгуны. Да, можно не страдать звездной болезнью, оставаться достойным человеком и не считать себя выше и лучше других, но не испытывать приятных эмоций от теплых слов, добрых пожеланий, искренних благодарностей и громких аплодисментов невозможно. Невозможно, и все! А аплодисменты на сегодняшнем концерте были просто оглушительные, ее не хотели отпускать целых полчаса. Все кричали «Бис!» и «Браво!». А она пела, пела. И в конце концов так устала, что даже пришлось отказать этому мальчику из Vogue. Кажется, они договорились на завтра после обеда. А до обеда примерка костюмов. Мари сказала, что в этот раз ее ждет нечто исключительное: совершенно особенная коллекция, которая поможет ей еще ярче сиять на сцене. Марта не очень любит примерки – бесконечные переодевания наводят на нее скуку и утомляют. Но в Мари столько восторга и энтузиазма, что им нельзя не заразиться. Как бы то ни было, любой женщине приятно видеть себя в роскошных и неповторимых нарядах, а Марту положение обязывает выглядеть незабываемо. Значит, после обеда интервью. Журналист, кстати, милый. Разговаривал вежливо и смотрел с обожанием, но все равно надо держать ухо востро. Прессе только позволь заглянуть в замочную скважину – она уже норовит настежь распахнуть дверь. Итак, интервью, потом репетиция и снова концерт. Концерт. Надо быть во всеоружии, а значит – спать, спать, спать…