Клеопатра - Шифф Стейси. Страница 56

В начале тридцать первого года выдающийся римский флотоводец Агриппа внезапно совершил бросок к греческому берегу. Старый друг и наставник Октавиана в полной мере обладал решимостью и хваткой, которых так не хватало его командиру. Агриппа отрезал Антония от снабжения и разрушил его южную базу; спохватившись, Октавиан отправил восемьдесят тысяч человек через Ионийское море на берег Адриатики. Они оттеснили противника к северу. Пехота не успела подойти, и Марку Антонию пришлось отступить. Клеопатра пыталась успокоить друга: «Зато мы зачерпнули Цезаря». Дело в том, что захваченная врагом бухта (предположительно современная Парга) имела форму ложки. Октавиан жаждал решительной битвы, к которой Антоний не был готов. Титаническим усилием он обратил противника в бегство. Последовали недели позиционной войны и вялых стычек; люди Октавиана хозяйничали на побережье Западной Греции, войска Марка Антония стояли на юге, у Амбрийского залива. Расположенный в пустынной болотистой местности Акций был на редкость удобной гаванью. Антоний и Клеопатра очень быстро поняли, что заболоченная низина, поросшая осокой и папоротником, куда лучше годится для поля боя, чем для военного лагеря. Наступало время роковых решений. Октавиан безуспешно пытался выманить Антония в море, а тот хотел навязать противнику битву на суше. Весной и летом римский диктатор ограничивался тем, что ловко перехватывал неприятельские обозы. Сколько бы Клеопатра ни иронизировала по поводу Цезаря в ложке, необъяснимая медлительность и ничем не обусловленные решения привели к тому, что они с Антонием начали стремительно терять преимущество. Антония больше всего занимал стратегический вопрос: где предпочтительнее сойтись с Октавианом, на море или на суше? А две армии продолжали смотреть друг на друга с травянистых берегов по обе стороны узкого пролива.

Со стороны лагерь Антония производил неизгладимое впечатление пестротой и пышностью, разноцветьем знамен и блеском доспехов. Рослые фракийцы в черных туниках и сверкающих панцирях мешались с македонянами в алых плащах и мидянами в ярких рубахах. Вышитое золотыми нитями облачение египетских воинов пошло бы царям или мифологическим героям. Блеклая греческая пустошь наполнилась позолоченными шлемами и кирасами, пестрыми плюмажами, сияющими клинками и копьями. Здесь собралось оружие со всего света: фракийские плетеные щиты и колчаны, римские мечи, критские луки, македонские длинные пики[55]. Клеопатра сумела помочь другу не только золотом: в отличие от него она свободно говорила с азиатскими военачальниками на их языках. Египтянка могла объясниться с армянскими всадниками, эфиопскими пехотинцами, мидийскими ополченцами, не говоря уже об их правителях. В восточных войсках царило единение. В Азии могущественные царицы были не в диковинку. Канидий не ошибался. Присутствие Клеопатры напоминало воинам о том, что им предстоит сражаться вовсе не за римскую республику, к судьбе которой они в большинстве своем были совершенно равнодушны. Азиатские цари не симпатизировали ни Антонию, ни Октавиану, против которого они с радостью объединились, как в восемьдесят девятом году, при Митридате, призвавшем их предков не покоряться Риму. Клеопатра, которой волею судеб довелось оказаться в эпицентре римской политики, оставалась одной из них. Марк Антоний отверг лишь одного, самого преданного и расторопного из своих помощников. Ирод явился в лагерь с мешками золота, хорошо обученной армией и большим запасом кукурузы. Заодно он готов был дать римлянину дружеский совет. Стоит ему убить Клеопатру и аннексировать Египет, и дела сразу пойдут на лад. Доставленные Иродом войско и провиант были с благодарностью приняты, но сам он пробыл в лагере недолго. В благодарность за бесценный совет его отправили разбираться с набатейским царем Мальхузом, задержавшим платежи за битум. Клеопатра велела доверенным лицам покрепче стравить обоих. Пусть загрызут друг друга.

При ближайшем рассмотрении все было далеко не так радужно. Губительное для армии в полевых условиях ожидание затягивалось. С наступлением жары жизнь в лагере делалась все труднее. Присутствие Клеопатры постепенно переставало вдохновлять солдат. Ирод совершенно справедливо приписывал свое отстранение ее влиянию. То, что царица играла в войске важную роль, было вполне естественно: в конце концов, она была верховным главнокомандующим Египта и считала своим долгом следить за приготовлениями и ходом военных действий. Однако Клеопатра полагала, что вовсе не нуждается в друзьях, кроме Антония. Женщина, от речей которой сохранились лишь жалкие крохи, никогда не упускала возможности высказаться и не считала нужным добавлять, подобно испанской королеве Изабелле: «Надеюсь, ваша светлость простит меня за то, что я говорю о вещах, в которых ничего не смыслю». У римской части лагеря были причины обижаться на Клеопатру, но чем громче они выражали свою обиду, тем высокомернее делалась египтянка. Командирам Антониевых легионов была невыносима сама мысль о том, женщина ведет себя как равный партнер их полководца. Его ближайшие соратники терпеть не могли царицу. Клеопатра загнала себя в угол: чтобы унять ропот, ей надо было покинуть лагерь. Остаться означало усугубить недовольство. Наверное, она и вправду перегибала палку. В шатре Антония все чаще вспыхивали бурные ссоры.

Клеопатре не удалось подружиться с Гнеем Домицием Агенобарбом, самым надежным и преданным человеком из окружения Марка Антония. Убежденный республиканец, Агенобарб был в числе сенаторов, бежавших в Эфес прошлой весной. Он славился отвагой и неподкупностью. Египтянка и римлянин не понравились друг другу с первого взгляда. Агенобарб отказывался произносить полный титул царицы. Для него она навечно осталась просто Клеопатрой. Она пыталась купить его расположение, но лишний раз убедилась в том, что Гней Домиций столь же тверд, сколь Планк ненадежен. К несчастью, Агенобарб не умел держать язык за зубами. Он не скрывал своего отношения к Клеопатре и не раз повторял, что войны можно было избежать. Гней Домиций был замешан в заговоре против Цезаря и сражался против Антония при Филиппах. Потом они помирились, и с этих пор Агенобарб неизменно поддерживал старшего триумвира. Он был его правой рукой в борьбе против Октавиана и немало сделал для спасения репутации своего друга после Подношений. Кроме того, Агенобарб был помолвлен с дочерью Антония. Верные товарищи через многое прошли вместе: в Парфии Гней Домиций показал себя бесстрашным и талантливым военачальником. Когда Антоний впал в уныние, он взял командование на себя. Когда обстановка в Акции сделалась для него совершенно невыносимой, Агенобарб сел в лодку и уплыл к Октавиану. Антоний был глубоко подавлен. Он отправил вслед за бывшим ратником его вещи, друзей и рабов. Клеопатра только посмеялась над подобным прекраснодушием.

Царица не могла не замечать, что в лагере ей не рады. Стояла невыносимая жара, вокруг палаток вились тучи москитов, и даже богато украшенный двадцативесельный флагман «Антония» не внушал солдатам бодрости. Припасы приходилось экономить. От голода люди становились все злее. А сундуки Клеопатры ломились от сокровищ. Римские солдаты привыкли, что их командиры едят с ними из одного котла и спят на земле; египтянке такая демонстрация равенства была чужда. Антоний отовсюду слышал одно и то же: царицу нужно убрать, но оставался глух к увещеваниям. Даже верный Канидий полагал, что Клеопатре лучше уехать. Она хорошо помнила о судьбе несчастной Фульвии. Даже в Египте женщин?полководцев не очень?то жаловали, что наглядно продемонстрировала недолгая военная карьера ее сестры во время осады Александрии. У нее не было никакого боевого опыта. Ирод не сомневался, что Антоний никогда не расстанется с любовницей, «ибо слух его закрыт для всех, кроме Клеопатры». Когда?то ей уже пришлось отступить, пропустив вперед Цезаря. Отчего не сделать этого снова?

Октавиан объявил войну именно Клеопатре, и она имела все основания желать возмездия. Много лет назад собственные военачальники лишили ее короны и дома, вынудив бежать в пустыню. Царице вечно не везло с посредниками; она не могла доверить свою страну никому, кроме Антония. Ставки оказались слишком высоки: на весах была судьба династии Птолемеев. Если бы Октавиан и Антоний заключили мир, Египет принесли бы в жертву новому союзу. Главная загадка тридцать первого года не в том, осталась Клеопатра в лагере или уехала, а в том, почему женщина, мастерски разрешавшая межнациональные конфликты у себя дома и умевшая смирить гордыню римлян, упорно не желала искать общий язык с приближенными своего возлюбленного. В лагере ее ненавидели и боялись. Многих покоробило то, как она обошлась с отважным Геминием. Друзья Антония и верные ему сенаторы в один голос говорили о том, что «сыты Клеопатрой по горло». Она была мстительной, непредсказуемой, капризной. Прожитые годы и пройденные испытания не сделали царицу более гибкой, чем она была в юности. Клеопатра слишком привыкла к абсолютной власти. Между тем Октавиан заблокировал выход из залива, полчища москитов с каждым днем делались все злее, и в довершение всего в лагере началась эпидемия малярии. Вокруг царила страшная духота. Небольшое облегчение наступало лишь к полудню, когда с запада начинал дуть свежий ветер; за несколько часов он, усиливаясь, уходил к северо?западу и стихал на закате.