Чужеземец - Баранов Никита Эдуардович. Страница 14

Саша же находился лишь на первом этапе, а потому ему предстояло пережить еще много, безумно много горя.

Мама всегда хотела, чтобы ее сын вырос самостоятельным и организованным мужчиной, завел семью и детей, жил в хорошей квартире и ни в чем себе не отказывал. Конечно, каждый родитель желает такого для своего чада, но Сашу чужие матери не волновали. Сейчас ему казалось, что все эти желания он обязан выполнить в полной мере, дабы ее дух, где бы он ни находился, обрел окончательный покой.

Из кухни раздался странный утробный рык. Спустя мгновение Саша понял, что отца рвет, и скорее всего, прямо на пол или на стол. Это действо вдруг вернуло гостя из Курска к некой трезвости, и теперь он стал замечать, что в квартире жутко воняет блевотиной и дерьмом. Кроме того, чувствовалось что-то еще… что-то такое, что было в подъезде. Неуловимое, но критически важное.

Саша поцеловал матушку в лоб и направился в свою бывшую комнату. Дверь туда сперва не открывалась, но она распахнулась, как только к ней приложили солидное усилие в виде удара ногой. Увиденное внутри не могло не вывести из себя того, кто прожил здесь без малого четверть века. Кровать, стол, тумба, ковер – все это отсутствовало. Зато весь пол оказался буквально завален по щиколотку пустыми пивными бутылками и жестяными банками, и над всем этим зловонным великолепием сгрудились сотни крупных мух и мелкой надоедливой мошкары. Саша взревел как раненый зверь, заметив, что все до единой фотографии на стенах – его, матери, друзей – были разбиты. На некоторых даже красовались полоски от черного маркера, закрывающие все лица. Мать такого сделать не могла. А зачем это совершил отец – предстояло выяснить. Да только покуда Андрей Сомов находился в ужасном запое, разговаривать с ним было все равно что долбить кулаком в стену. Толку – ноль, только костяшки на пальцах разобьешь. Но Сашу в данный момент это не волновало. Собрав всю волю и ярость, он направился на кухню.

И все эти эмоции разом сменились на чувство отвращения, когда перед взором гостя предстало грязное, лежащее в собственной рвоте тело, воняющее, храпящее и посапывающее. Отца хотелось до смерти избить ногами, растоптать его, размазать мозги по всему полу, а затем со злостью плюнуть на останки, но марать руки об этого болезного казалось занятием абсолютно бесполезным. Да и уголовно наказуемым. Вместо этого Саша прошелся по кухне, порылся в шкафах и холодильнике, отыскал весь оставшийся алкоголь и вышвырнул его в окно. На радость бездомных, бутылки упали в детскую песочницу, и все они чудом остались целы. Закончив с утилизацией пойла, Саша вновь отправился в комнату матери – ждать, пока не проснется отец, чтобы побеседовать с ним по душам.

Когда Саша проснулся, он посмотрел на старые советские часы, знакомые ему еще с детства, и понял, что проспал почти три часа. Первая мысль, пришедшая ему на ум, – это мысль о том, что он задремал прямо на полу рядом с кроватью матери. От этого появилось очень неприятное ощущение, даже наваждение чего-то страшного, но это быстро прошло. Запоздало вспомнил, что во время сна он мог проворонить тот момент, когда отец проснулся и пошел за очередной порцией водки или чего другого, но тот все так же мерно посапывал в луже собственных выделений. Но теперь уже сон его не был столь непоколебимым, и нескольких легких тычков носком туфли в бок хватило, чтобы разбудить запойного алкоголика. Отец, недовольно захрипев, медленно поднялся на руки и посмотрел на того, кто оторвал его от столь сладких сновидений. Посмотрел на сына полными ненависти заплывшими глазами, сплюнул в сторону чем-то очень густым и желтым, после чего с огромным трудом заставил свое тело принять вертикальное положение. Это ему тут же аукнулось – голова закружилась, и отец вновь осел на пол.

– Чего тебе надо? – спросил он.

– На вопросы сейчас станешь отвечать ты, – сквозь зубы процедил Саша. – Что, черт возьми, творится на самом деле? Как умерла мама? Кто ее убил? Ты подал заявление в полицию?

– Заяв… явленбр… шта? В полицию? Не-э-э, спасибо, я этих волков позорных всех бы на кол посадил! Сволочи, я последнюю неделю у них в вытрезвителе провел, чтоб их мать-перемать!

У Саши перехватило дыхание. Его мать убили, а отец даже и пальцем не пошевелил, чтобы во всем этом разобраться.

– Я ненавижу тебя. За смерть мамы. Если я узнаю, что ты как-то к этому причастен, клянусь, я убью тебя.

– Что разозлился так? Старая карга жить и так не давала! Не, я ее канешн люблю-у-у, но то, шо она скопытилась, – так это ж даже в чем-то и хорошо, хе-хе… понимаешь?

– Мне просто жаль тебя уродовать. Я даже не стану спрашивать, что и зачем ты сделал с моей комнатой. Вопрос лишь один: где мебель? Куда ты ее дел?!

– Денег… не хват… хватало. Надо было платить за газ! Ты хоть знаешь, сколько щас газ стоит, а? Увалень! Ни хрена ты не знаешь, бездарь! Иди работу найди! Жену там иль просто бабу хоть потискай, молокосос!

– Я два года работаю и живу с невестой, свинья. Ты даже не удосужился это запомнить, хотя я об этом сто раз уже говорил. И деньги тебе были не на газ нужны, а на водку, так?

– Тебя это с чего волнует? Мой дом, моя мебель! А ну пшел отсюда на хрен!

Саша не удержался и довольно сильно толкнул отца ногой в плечо. Тот с громким охом завалился на спину, попытался встать – не получилось – и остался там лежать.

– Кто организовывает похороны? – требовательным тоном произнес сын. – Отвечай.

– Та шмара соседская… тетя Гуля или Галя, как там ее… спасибо ей, конечно. Она денег отвалила на похороны выше крыши. Даже еще осталось.

– Почему… Ты жалок. Жалок. Лучше бы умер ты, а не она.

И вдруг Саша понял, что не сможет оставаться здесь больше ни минуты. Он был благодарен этому району, этому дому, квартире и своей комнате за проведенное здесь детство. Он любил свою мать, никогда не желал ей такой смерти, да и вообще никакой смерти не желал и по идее должен был остаться рядом, но что-то ему мешало. Может, общество отца. Может, изменившаяся до неузнаваемости квартира, угнетающая и словно заламывающая руки, не дающая развернуться. Саша хорошо знал тетю Галю – хорошая женщина, потерявшая несколько лет назад супруга, и мама оставалась для нее единственным утешением в этой жизни, не считая детей, давным-давно разъехавшихся по другим городам.

Не сказав отцу больше ни слова, он вновь вернулся к матери. Присел рядом с кроватью, прикрыл глаза и произнес:

– Матушка… я… я просто не верю. Я до сих пор не верю в происходящее. Мне кажется, что такого просто не могло произойти, но в глубине души я понимаю, что самое страшное-то уже случилось, и ничего уже не вернуть. Но иная моя часть, что держится в сознании лишь на негативных эмоциях, отказывается принимать твою смерть. Может, мне все это лишь чудится? Может, я просто уснул на работе? Тогда почему все вокруг так реально? Матушка… ты всегда помогала мне добрым советом, воспитывала, кормила, учила, играла со мной. Я благодарю тебя за это. Но я не верю. Не верю…

На этот раз Саша не проронил ни единой слезинки. Он понимал, что смотрит на мать в последний раз и что вскоре ее тело погрузят в холодную землю, и это будет означать тотальный конец. Разумеется, конец уже для нее наступил, но для Саши все еще шла финишная прямая. И он не хотел, очень не хотел приходить на финиш раньше времени. Но так было надо. Находиться здесь не имело никакого смысла, да и не было желания. В такой обстановке хотелось пустить себе пулю в лоб, да только пистолет под рукой, как назло, отсутствовал.

Саша в последний раз поцеловал мать в лоб, вышел в коридор, накинул на плечи пальто и ушел, не попрощавшись с отцом. «Пусть гниет здесь в одиночестве, – решил он. – Большего этот ублюдок не заслуживает».

Перед тем как добраться до вокзала и поменять обратный билет на ближайший поезд до Курска, он сперва зашел к тете Гале, сердечно поблагодарил за устроение похорон и пожалел, что у него нет с собой денег. Сколько было – все отдал бы тете Гале за то, что она, по сути, платит за похороны чужого для нее человека. Затем Саша заскочил в ближайшее отделение полиции и написал заявление об убийстве. Его продержали там почти до полуночи, после чего обещали вскоре вызвать и отпустили восвояси.