Дикое Сердце (ЛП) - Адамс Браво Каридад. Страница 26
Не разжимая губ Ренато наблюдал за ним, пытаясь опуститься до тех глубин души, как Данте путешествуя по аду, и его не задел, не обидел весь горький сарказм, который переполнял слова Хуана.
- Итак, вы заходите, а я выхожу, - объявил Хуан иронично.
- Довольно глупых шуток, - оборвал сурово Ноэль. – Чтобы раненый тобой человек забрал свое заявление, Сеньор Д`Отремон заплатил ему компенсацию и освободил твой корабль от ареста.
- Черт побери! Но ведь это, наверно, стоило вам кучу денег! По меньшей мере крови десяти рабов, - настаивал Хуан иронично.
- У меня нет рабов, Хуан, - пояснил Ренато примирительно, - я хотел бы, чтобы мы поговорили как друзья, как братья, как мой отец просил меня…
- Что?
Лицо Хуана стало яростным, его взгляд сверкнул такой молнией старой обиды, что последние слова Ренато застряли у него на губах. На мгновение показалось, что он разразится бранью, но промолчал, ограничившись желчной улыбкой. И проронил язвительно:
- Ваш отец сеньор. Франсиско Д`Отремон и де ла Мотт-Валуа… Кровь королей, а?
- Не знаю, что ты пытаешься мне этим сказать, Хуан.
- Абсолютно ничего, - неприятно засмеялся Хуан. – Но если мой корабль свободен, благодаря вашей щедрости, я должен выйти как можно раньше. Сейчас мне нужно работать как никогда больше. Я должник значительной суммы. Хорошую унцию золота, должно быть, получил этот негодяй-мошенник за то украшение, которое я поставил на его подлую руку и за пролитые капли его подлой крови. Хорошую горстку унций я вам верну, конечно, как только смогу, сеньор Д`Отремон. И как можно быстрее в добавление к своему старому долгу: пресловутому платку реалов, послуживших мне в первом отплытии…
- Ладно, Хуан, это твое… - вмешался старый Ноэль.
- Оставьте его, Ноэль, - прервал спокойно Ренато. – Пусть скажет то, что хочет. Потом ему придется выслушать меня.
- Сожалею, но мне неинтересно слушать то, что такой сеньор, как вы, скажет. У меня нет времени, чтобы слушать о Франции. Простите… очень приятного вам вечера.
Хуан удалился быстрыми шагами по длинному коридору, в глубине которого открылась дверь. На мгновение он задержался, ослепленный солнечным светом; затем надвинул себе на лоб шапку моряка и горделиво двинулся вдоль двора перед часовыми, охранявшими вход.
- Не стоит ли попросить, чтобы его снова заперли? – раздраженно спросил добрый Ноэль. – Разве он не заслуживает той тюрьмы, из которой вы так упорно стремились освободить его? Надеюсь, вы понимаете теперь разумность моих советов. И если вы справедливо возмущены или сожалеете о том, что помогли ему…
- Нет, Ноэль. Это вы купили ему тот кулек апельсинов?
- Что? Вы слышали…?
- Да, Ноэль. И думаю то же, что наверняка думаете и вы, несмотря на ваше внешнее возмущение: он, в сущности не может быть плохим, он человек, не способный забыть первую улыбку и первый подарок… В конце концов, все разрешилось благополучно…
Они оставили позади темный коридор тюрьмы и их, как Хуана, на мгновение ослепил солнечный свет, заливавший широкий двор: вдалеке, по наклонному переулку, высоко подняв голову, твердой походкой удалялся Хуан Дьявол.
15.
- Айме плохо себя чувствует… у нее болит голова и она прилегла. Она умоляет, чтобы ты простил ее.
Сеньора Мольнар окинула благодарным взглядом старшую дочь, с чьих губ только что слетела ложь, извиняющая ее сестру; в это время Ренато, сдерживая неудовольствие, вложил в руки матери букет цветов и коробку конфет, которую взял из рук сопровождавшего его слуги, с которым кивком головы попрощался.
- Донья Каталина, вы не отдадите это от моего имени Айме?
- Конечно, сынок, конечно. Какие красивые цветы! Какая прелесть! Моника, хочешь поставить их в вазу? У тебя как ни у кого в этом талант.
- Я положу в воду и доставлю удовольствие самой Айме поставить их в вазу ее комнаты.
На мгновение задрожали руки Моники, когда она взяла в руки букет, одеяние послушницы было менее белым, чем ее щеки; она сжала букет так, что почувствовала шипы.
- Погоди, Моника, - попросил Ренато несколько стесняясь. – Если бы Айме было немного лучше, и она мне бы позволила увидеть ее хотя бы на мгновение, ничего более… Если ее не побеспокоит выйти на минутку. Говорю это, если она не страдает сильно…
- Я спрошу ее. Ей было плохо, но я спрошу ее. – уступила Моника, удаляясь.
Каталина и Ренато остались одни в старой гостиной Мольнар и некоторое время молчали, погруженные в свои мысли, пока голос Моники не возвратил их к действительности:
- Айме просила простить ее. Она не чувствует себя в силах, чтобы подняться.
- Ей так плохо? Если мне разрешат, через мгновение мой слуга приведет доктора Дюваля.
- Ради Бога, не так. Правда, Моника? – объяснила Каталина с подлинным беспокойством.
- Действительно, Ренато, - уверила Моника. – Айме скоро будет хорошо; а если ей будет потом плохо, я пошлю за монастырским врачом. Не волнуйся, с ней ничего особенного… По крайней мере, надеюсь, что ничего.
Она взглянула на мать, стремясь ее успокоить в тот момент, когда нетерпеливый Ренато сделал несколько шагов по широкой комнате, снова настаивая:
- Не знаешь, что я чувствую, когда не вижу ее; ну хоть бы разок взглянуть, перед там как уйти, Моника.
- Твое отсутствие будет кратковременным, если вернешься в субботу.
- Признаю, что оно будет недолгим, но для меня оно вечное, а так как ты никогда не была влюблена…
- Почему бы тебе не прогуляться, сынок? – вмешалась Каталина, - Может быть за это время…
- Как раз об этом я и подумал. Я пойду в центр по поручению мамы и перед тем, как уехать, я заеду сюда. По правде, мне неспокойно, зная, что Айме больна. Но если ей не станет лучше, с вашего разрешения я приведу врача. Простите мне эту вольность, но я слишком люблю ее. Смейся сколько хочешь, Моника. Ты наверно думаешь, что я дохожу до ребячества в своей нежности…
- Я ничего не думаю, а если бы и думала, какое это имеет значение? Весь мир для тебя – Айме, так?
- Это да, конечно, не думаю, что ты можешь меня упрекнуть. Но мне было бы больно казаться смешным такой сестре как ты, чьим мнением я очень дорожу.
- Должно быть, ты держишь меня за очень сурового критика, Ренато.
- Таким суровым, как это читаю в твоих глазах, Моника. И не представляешь, как огорчает не быть достойным твоего восхищения. Но, в конце концов, нужно иметь терпение. А теперь я уж точно попрощаюсь… До скорого…
Ренато Д`Отремон вышел из дома, где остались мать и дочь. Каталина Мольнар с тревогой на лице спросила у Моники:
- Ты видела ее? Нашла ее? Где она была? Смогла ее предупредить? Будет ли она здесь, когда он вернется?
- Я совершенно ничего не знаю, мама. Ее нет дома. Не знаю, куда она ушла. Но я пойду ее искать… Я буду искать ее везде; если не найду, я скажу Ренато правду: что она гуляет все время!.. А ты никогда не знаешь, где она!
- Айме… Айме… О…!
Моника задержалась, отступая на шаг от удивления. На видневшейся в острой скале узкой тропинке, которая была дорогой к ближайшему песчаному берегу, возникла еще более дикая и неопрятная фигура Хуана. Он не терял больше времени, чтобы добраться до своего корабля и видел издалека движение солдат, возвращавшихся на свою шлюпку. Едва перекинувшись несколькими словами со своим заместителем, приказал собрать всю разбежавшуюся команду и убежал на поиск женщины, владевшей его мыслями, пошел искать ее, удивленный этим импульсом, но остановился и улыбнулся… улыбнулся, насмешливо маскируя свою досаду, возможно развеселившись тем, как щеки послушницы побледнели, ее всю трясло от волнения, напряжения и муки под этим облачением, которым тщетно пыталась оградиться от мира, и он спросил ее с иронией:
- Что с вами происходит, Святая Моника? Вы здесь заблудились?
- Я ищу сестру. Может быть, вы могли бы знать о ней что-нибудь? Вы знаете, где она?