Дикое Сердце (ЛП) - Адамс Браво Каридад. Страница 33
- Прости, Боже, прости…!
Горькая пена злости и ревности смешалась с молитвой на губах и как молнии пробегали разные чувства, озаряя черное небо ее внутреннего мира, одновременно молясь:
- Это было не из-за ненависти… это было из-за любви. Но моя любовь тоже виновата. Моя любовь хуже ненависти!
Одна под нефом крохотного храма, Божьего Дома с широкими стенами, побеленными известью, с грубоватыми колониальными сводами, в которые врастали своими цепкими стеблями прохладные тропические вьюнки. Рядом с алтарем находились бархатные стулья для преклонения колен семьи Д`Отремон: затем шли далее длинные скамьи из дерева для батраков и слуг. Но ни хозяев, ни слуг не было видно в высоких дверях. Только хрупкая одетая в черное женщина молилась и плакала, сложив руки, и Ренато Д`Отремон, словно тень, наблюдал за ней…
- Боже, не позволь, чтобы мой язык вновь двигался непристойно. Дай мне силу промолчать и смиренно опустить голову перед несправедливостью…
Ее слезы только побежали и мгновенно высохли, соприкоснувшись с горячей кожей. Какое-то предчувствие заставило ее вздрогнуть. Она почувствовала, что ее окутывает жар взгляда. Кто-то наблюдал за ней, кто-то был рядом. Резко она обернулась и затряслась в ознобе…
- Ренато! Нет… нет…!
Моника захотела убежать. Убежать, чтобы ускользнуть от Ренато. Сейчас она не чувствовала в себе силы противостоять его взгляду, не могла слушать слова упреков. Она хотела избежать этой пытки, но не смогла. Он последовал за ней, пересек маленький храм, преградив ей путь и упрекнул:
- Ты убегаешь, словно увидела демона. Почему?
- Я тебя не видела. Я закончила молиться и ….
- Не лги! – перебил Ренато. – Прости, если кажусь тебе резким и грубым, но у нас есть доверие брата и сестры. Я смотрел на тебя, как на сестру, ведь мы скоро ими станем.
- Невозможно быть братом и сестрой, как только по крови! – воспротивилась Моника, уязвленная упреком Ренато.
- Вижу, сестрой ты не хочешь быть, и именно поэтому хочу поговорить с тобой.
- Не стоит. Я не буду больше докучать. Думаю, что завтра я уеду в Сен-Пьер и буду ждать дома маму и Айме.
- Тебе так плохо в моем доме? Неприятно мое присутствие? Поскольку думаю, что это не из-за моей матери, которая осыпала тебя знаками внимания, которая до сегодняшнего дня была тобой очарована, а… - он остановился и принимая сердечный тон, спросил: - Моника, что с тобой? Я видел, как ты плакала. Не нужно быть слепым, чтобы не понять, что ты борешься со своими слезами. Ты страдаешь… вижу, что страдаешь… но почему? Из-за кого?
С неимоверным усилием Моника сдерживала разбушевавшееся сердце. Проявляя огромную волю, она проглотила комок слез, свернувшийся у нее в горле, как змея, сжала руки так, что ногти впились в кожу, в то время как ее лицо успокоилось, и она нашла где-то чудом оставшуюся у нее силу, чтобы ответить холодно и вежливо:
- Ты так любезен, так беспокоишься о моих слезах. Но не придавай этому такого значения: немного нервного возбуждения и немного ностальгии по покою монастыря. Уверяю тебя, что это только из-за этого.
- Дело в том, что раньше ты говорила, что… - опроверг Ренато.
- Что не могла никого обидеть, - противилась раздраженная Моника, еле сдерживаясь. – Я ограничилась вопросом к сестре, уверена ли она в своем чувстве. Думаю, что в браке предпочтительней раскаяться на час раньше, чем минуту спустя.
- Да, конечно; но почему Айме должна раскаиваться? Как ты можешь доказать, что я недостоин ее?
- Я никогда этого не говорила! – горячо отрицала Моника.
- Не обязательно говорить то, что и так ясно. – горько посетовал Ренато. – Есть что-то во мне, что тебя не устраивает для твоей сестры. Ты совершенно переменилась, перестала быть мне подругой с тех пор, как узнала, что я влюблен в нее… Это правда. И скажем прямо наконец: с тех пор, как ты вышла из монастыря, те несколько раз, что мы виделись, со мной ты общалась холодно и неприязненно… почти что с ненавистью. Почему? Что плохого я тебе сделал? Ведь ничего же. Да? Что ты имеешь против меня, как не страх, что я сделаю счастливой твою сестру? Какие ты видишь во мне недостатки? Какие во мне есть изъяны?
Моника, сдерживая эмоции, молча посмотрела на него еще раз. Она снова сотворила чудо, оставаясь спокойной и холодной, удушая правду, которая с ударами сердца, казалось, била ей в виски. Еще раз она ответила вежливо, с чем-то наподобие улыбки:
- То, что ты говоришь, Ренато – это ребячество. Кто сможет отыскать в тебе изъян? Ты самый богатый человек на острове, самый важный после губернатора, и даже важнее его перед большей частью народа. У тебя есть имя, состояние, молодость и таланты. Разве не к этому стремилась бы любая женщина?
- Ты или слишком меня хвалишь или жестоко насмехаешься. У тебя есть что-то, что ты имеешь против меня?
- Ничего, Ренато. Что я могу иметь? Мы живем в разных мирах, а этот мир не мой; поэтому меня не понимают многие, и ты в том числе. Забудь обо мне, пусть забудут все. Позволь мне вернуться в Сен-Пьер, и будь счастлив, так беспредельно счастлив, как желаю тебе. Забудь обо мне, Ренато. Это все, что ты должен сделать.
- Моника… Моника…! – позвал Ренато, видя ее удаляющийся шаг.
- Ренато, что с тобой? Что происходит? – спросила Айме, заботливо приближаясь к жениху. – Ты расстроен, бледен, не думаю, что это того стоит. Ты не должен обращать внимание на то, что она тебе сказала…
- Я говорил с Моникой…
- Я знаю. Видела, как она пробежала. Я пошла тебя искать, потому что подумала, что ты пойдешь за ней, и не могла вынести, что она меня оклеветала…
- Оклеветала? – удивился Ренато. – Она о тебе ничего не сказала. Что она могла мне сказать? Что я тот, кто, по-видимому, не удовлетворяет ее как зять…
- Она так сказала? – в крайнем изумлении воскликнула Айме.
- Это было слишком понятно, чтобы я этого не понял. Полагаю, что она не находит меня достойным твоей любви и ей досадно видеть, как ты меня любишь.
Айме усиленно сдержала насмешливую улыбку, которая уже играла у нее на губах, и глубоко вздохнув, чувствуя себя уверенной в себе, наслаждалась, как никогда своей властью и силой, чтобы решить три судьбы по своей прихоти и снисходительно упрекнула его:
- Мой дорогой Ренато, немыслимо, чтобы ты был так не уверен в своих достоинствах, придавая глупостям Моники важность …
- Это ты им первая придала важность, а не я… Если это глупости, почему же ты так рассердилась?
- Я не более, чем слабая женщина. А ты же, наоборот, мужчина сильный, мудрый и умный. Было бы лучше, если бы ты позабыл о выходках Моники.
- Именно об этом меня попросила она: чтобы я позабыл ее, чтобы позволил ей завтра же вернуться в Сен-Пьер, чтобы ожидать там вашего возвращения.
- Мне это кажется своевременным, но пусть она не уезжает одна. Будет лучше, если мы вернемся втроем, уладим там дела, в то время как ты уладишь здесь свои и прикажешь отремонтировать дом в столице, где мы проведем наш медовый месяц. Через пять недель мы поженимся, а Моника вернется в монастырь, в единственное подходящее для нее место. Пусть примет, наконец, монашеский постриг, пусть даст обет. – И с веселостью, больше походившей на иронию, заявила: - И пусть молится за нас, пусть молится за наши грехи, раз уж выбрала такой путь, чтобы попасть на небо.
- И ты уедешь? Оставишь меня?
- На несколько дней, глупенький дорогой. Так нужно. Если мы решили пожениться, то нужно уладить тысячу вещей. Если мы официально помолвлены, чтобы пожениться, не совсем правильно мне жить в твоем доме, и спать под одной крышей. Тебе так не кажется?
И она поцеловала его долгим горящим поцелуем, закрыв глаза, возможно представляя себе другие губы, и Ренато, на секунду охваченный этим водоворотом, ответил ей на огненный поцелуй, прошептав:
- Айме… жизнь моя…!
- А теперь благоразумие, - посоветовала Айме, возвращаясь к нормальному состоянию. – Иди и приготовь вещи, чтобы завтра нас отвезли в Сен-Пьер. Я скажу это маме и… - Она прервалась, увидев в нескольких шагах от них Янину, и не смогла сдержать возглас удивления: - Ах!