Симплициссимус - фон Гриммельсгаузен Ганс Якоб Кристоффель. Страница 15

Был ли знаком Гриммельсгаузен с «Дон Кихотом» вообще, а если и был, то в немецком издании 1648 г. или в голландском переводе (1657), до сих пор не ясно. Большинство мотивов, на которые указывают исследователи, или далеки от «Симплициссимуса», как например рассказ о «кошке, расцарапавшей лицо» (IV, 22; Дон Кихот, т. 11, гл. 47), или являются общим достоянием времени, как например мысль о пагубном воздействии изобретения пороха на душевные качества людей (111, 13; Дон Кихот, I, 38), о мудрости животных, у которых люди научились многому (11, 12; Дон Кихот, 11, 12). Поверхностным кажется и сходство между рыцарем печального образа и скупым драгуном в «Симплициссимусе» (11, 29), чтобы можно было видеть здесь проекцию образа Дон Кихота [152]. Совпадение мотивов само по себе еще не служит доказательством прямого заимствования. Подтвердить его могут лишь дословные заимствования и мельчайшие конкретные детали.

Г. Вейдт построил сложную гипотезу, по которой до Гриммельсгаузена дошла вставная новелла второго тома «Дон Кихота» – рассказ цирюльника о двух безумцах, возомнивших себя Юпитером и Нептуном [153]. Посредствующим звеном был роман Сореля «Экстравагантный пастух», где молодой человек, начитавшийся уже не рыцарских, а «пастушеских» романов, вытворяет различные чудачества. Роман Сореля нашел преломление в «Пегницких пастухах» Биркена и Клая. Оба мотива представлены в компилятивных сборниках Харсдёрфера: «Женские беседы для игры и забавы» («Шалый пастух») и в «Позорище отдохновительных и назидательных историй» («История двух безумцев»). Вейдт рассматривает эпизод с Юпитером как своеобразную проекцию «Дон Кихота», даже пытается найти общность в их политических суждениях (например, о турецкой войне).

Все же несомненно, что наследие великого испанского писателя нашло

отражение в «Симплициссимусе», хотя и не непосредственно. В 1617 г. в Аугсбурге вышла книжечка «Две забавные, веселые и смехотворные истории», описанные неким Николаем Уленхартом [154]. Первая была пересказом испанского плутовского романа «Ласарильо из Тормес» (1554), на что указывалось и в заглавии. Вторая подана как история «Исаака Винкельфельдера и Иобста фон дер Шнейда» и так препарирована, что долгое время считалась оригинальным произведением немецкой литературы. Однако это была перелицованная на немецкие и чешские нравы новелла Сервантеса «Ринконете и Кортадильо» (1613). Из Севильи действие было перенесено в Прагу. Испанские носильщики и погонщики мулов превратились в «силезцев» и «богемских мужиков». Герои повести – два плута – пользуются пражским воровским арго. Живо описаны улочки Праги, Град-чан и гетто. Удачно подменена и бытовая обстановка, костюмы, кухня, прозвища. Из этой книжечки, пройдя мимо Ласарильо, Гриммельсгаузен и позаимствовал упоминание о цехе воров и мошенников – «сахароваров» в Праге, понадобившееся ему для заострения первого абзаца «Симплициссимуса» (взятого им у Гарцони и совпадающего с заимствованием у Фрейденхольда).

Труднее судить о происхождении новеллистических мотивов в «Симплициссимусе», так как они восходят к общему репертуару бродячих сюжетов в фольклоре и мировой литературе. Поэтому важно не столько установить отдельный источник, сколько принимать во внимание всю их совокупность. В качестве примера может служить эпизод с похищением сала у священника Симплициссимусом, выдавшим себя за черта (II, 31). Этот мотив встречается в фольклоре и представлен в сборнике шванков, например в книге Ганса Кирхгофа «Отврати печаль» (1563), в шуточных песнях и народных представлениях. Его можно найти и у Ганса Сакса, в литературных сборниках «Веселое общество» Петра Мемеля [155] и «Веселое позорище различных куриозных вещей Эразма Франсиска» [156].

Так же обстоит дело и с более сложными новеллистическими мотивами. В подложном продолжении «Филандера» два пажа, наряженных ангелами, переносят мертвецки пьяного мужика в княжеский замок, а потом снова в жалкую хижину, оставляя до конца дней в уверенности, что он побывал в раю. Но и в литературном сборнике Харсдёрфера «Frauenzimmer Gesprachspiele» [157] сходная история изложена в сопровождении серии гравюр. Также и в «Гусмане» переряженные черти мучают героя и оставляют его полумертвым.

По -видимому, Гриммельсгаузен обращался к сборникам Георга Филиппа Харсдёрфера (1607 – 1658), одного из основателей прециозного общества «Пегницких пастухов» и составителя пресловутой «Поэтической воронки» (1647) – руководства по стихосложению, обещавшему за шесть часов научить каждого писать стихи и притом без помощи латинского языка (три части, 1647 – 1653) [158].

Харсдёрфер, кроме серии книг «Женские беседы для игры и забавы» (с картинками, песенками, играми, пословицами и т. д.), выпустил сборники «Великое позорище отдохновительных и поучительных историй» (1650 – 1651) и «Великое позорище прежалостных и смертоубийственных историй» (1650) [159], содержавшие множество анекдотических и новеллистических мотивов, заимствованных более чем у семисот авторов, в том числе Боккаччо, Банделло, Сервантеса, Бельфоре, Жана Камю (де Белле), Буато, Гулара и др [160]. Отличительная черта новеллистического материала у Харсдёрфера – его необычайная сжатость, сводящая его к основному сюжетному зерну. Большие новеллы и целые повести съеживались до одной-двух страничек. Это был своего рода каталог мотивов, а расцвечивать и разрабатывать их как бы предоставлялось светскому рассказчику, который воспроизводил «по памяти» недавно прочитанную или лучше всего услышанную занимательную историю, а то и был ее очевидцем. Харсдёрфер сопровождал каждую новеллу назидательным вступлением и заключением, нередко притянутым без внутренней связи с содержанием. Это были как бы светские «притчи», подобные «примерам» барочной католической проповеди. По-видимому, через посредство Харсдёрфера к Гриммельсгаузену и пришли некоторые мотивы Банделло и Сервантеса, а возможно, и других новеллистов. Заимствованный литературный материал Гриммельсгаузен перерабатывает в народно-реалистическом плане, вносит бытовые и сказочные черты, дополняет своей фантазией. Подхваченные из разнородных источников отдельные детали, мотивы, даже целые эпизоды подчинены общему художественному замыслу.

Заимствованные мотивы вступают в сложное взаимодействие со всей художественной тканью произведения, дают толчок для дальнейшего фабулирования. Гриммельсгаузен осложняет и оживляет фабулу реалистическими подробностями, вводит новые персонажи. Он не «нанизывает» мотивы на героя, как в плутовском романе, а придает им индивидуальную, чаще всего ироническую окраску. Его живое воображение, талант и темперамент народного рассказчика сообщают повествованию единство и реалистическую убедительность.

8. Сюжет и историческая действительность

«Симплициссимус» воспринимается на грозном фоне Тридцатилетней войны, опустошившей Германию, подорвавшей социальные силы бюргерства и крестьянства, вызвавшей упадок экономики и культуры. Если обратиться к историческим свидетельствам, официальным документам, донесениям и реляциям, частным письмам и воспоминаниям современников, то вся Германия представляется сплошным зачумленным пепелищем. Повсюду встречались обезлюдевшие города и выжженные деревни. Поля поросли кустарником или превратились в болота. Плотины и водоотливные канавы разрушены и приведены в полную негодность. Многие деревни, в особенности в Тюрингии и Гессене, вымерли или были брошены, исчезли с лица земли. И только руины церквей еще напоминали о том, что здесь некогда кипела жизнь. Запуганные одичавшие крестьяне укрывались в лесах, питались травой и падалью. Они утратили почти весь сельскохозяйственный инвентарь и возвратились к примитивным формам земледелия, лопате и мотыге. Домашний скот стал редкостью, но неимоверно расплодились волки, которые стаями забегали даже в города. Недаром в то время сложилась пословица, что «волки жили в домах, а люди в лесах» [161].