Охота на тигра - Далекий Николай Александрович. Страница 57

— Сперва впереди идешь ты, унтерштурмфюрер, — скороговоркой сыплет Нестеренко, — шагов сорок, треть пути. Затем выхожу вперед я с носилками. Немцы сзади. В случае задержки автоматчики открывают огонь по часовым. Приготовились. Спокойно... Юра, выходи.

— Сейчас. Приклею… — Юрий развернул тампон.

Тут дверь открылась, и на пороге появился Баранов.

От помощника старосты несло фекалиями, он растерянно смотрел на Ключевского, узнавая и не узнавая в нем коменданта. Сомнения Баранова рассеял удар дубинки. Успев вскрикнуть, он рухнул под ноги Ключевскому.

Юрий, брезгливо морщась, приклеивал тампон к щеке, он вдруг вспомнил, что видел на марле следы крови и гноя, его замутило и, едва он отскочил в сторонку, как началась сильная рвота. Что может быть ужаснее для голодного человека, чем эти мучительные судороги, заставляющие исторгнуть из желудка то, что было съедено за день. И это в тот момент, когда одна-две потерянных секунды могли стоить жизни не только ему, но и сотням его товарищей, в тот момент, когда успех наполовину был завоеван. Какая ирония судьбы, ничего злее не придумаешь...

Бежала по кругу красная секундная стрелка на черном циферблате. Пленные стояли на своих местах. Барак, весь барак, весь лагерь ждал. Кругом слышались голоса, испуганные, требовательные, угрожающие, просящие.

— Что с ним?

— Чарли, кончай.

— Юра, Юрка, Юрочка, время бежит.

Чьи-то руки хлопали его по спине, подбадривали, а он ничего не мог поделать с собой, его выворачивало наизнанку, он терял сознание от мучительной боли.

Смирнов стоял в толпе. Он выскочил из канцелярии, когда в бараке поднялся шум, и постепенно до него дошел смысл происходящего. Бледный, парализованный страхом и мыслью о близкой, неизбежной расправе над ним, он очнулся: «Действовать, пока не поздно!» И неожиданно для всех проскользнул к двери. Его схватили, но он успел высунуться наполовину из приоткрытой двери и закричать диким голосом:

— Карр-раул!

Юрий превозмог себя, стер с губ сгустки слизи и крови и, пошатнувшись, шагнул к двери, сказал хрипло, задыхаясь:

— Извините... Ждите здесь. Я сейчас.

Он знал, что кто-нибудь из немцев, обеспокоенных криком Смирнова, уже бежит к бараку. Так и есть. К бараку от ворот устремился часовой, держащий автомат наготове. Юрий, подражая Витцелю, дважды небрежно-запрещающе махнул рукой в перчатке. Эти неторопливые повелительные жесты должны были означать: «Стой! Назад!» И часовой остановился, выжидательно глядя на коменданта. Юрий еще раз махнул рукой: «Ступай на место!» — и, убедившись, что часовой возвращается к воротам, открыл двери барака, сказал слабым голосом:

— Пошли, товарищи...

Часовой Эрих Пельцер всего лишь час назад занял свое место на вышке № 3. Ветер гнал по небу кучные, словно подрезанные снизу, облака, и плотная траурная тень то накрывала весь лагерь, то уступала место яркому, веселому солнечному сиянию. От этого частого чередования света и тени у Эриха Пельцера болели глаза и слегка шумело в голове, он чувствовал себя усталым, сонным и начал подумывать о смене. Отчаянный крик какого-то пленного, появившегося было в дверях четвертого барака, обеспокоил Пельцера, тем более что комендант почему-то задержался в этом бараке. Но вот унтерштурмфюрер вышел, помахал рукой, показывая часовым у ворот, что он жив, невредим и ничего особенного не случилось, и та настороженность, какая было охватила Эриха, сменилась обычной скукой. Он широко зевнул, да так и застыл с открытым ртом. Он увидел, как из барака вышли комендант и староста, а за ними восемь пленных вынесли двое носилок не то с ранеными, не то с убитыми.

Лучи солнца, выглянувшего из-за облака, ударили в глаза Пельцера, но он различил среди тех, кто шел за носилками, солдата, несшего на руках Бетси, не подававшую никаких признаков жизни. О, там, в бараке, произошло что-то серьезное... Эрих скользнул взглядом по другим вышкам и увидел, что его товарищи застыли у пулеметов, напряженно вглядываясь в группу, приближающуюся к воротам. Конечно, их тоже поразило то, что овчарка мертва и комендант идет молча, прижимая ко рту руку с платком.

В отличие от унтерштурмфюрера староста барака, этот переводчик Нестеренко, вел себя суетливо, подгонял дубинкой пленных, тащивших носилки, беспокойно оглядывался, кричал что-то.

Носилки пропустили вперед, вот первые уже миновали открытую часовым калитку. Комендант и сопровождающие его немцы столпились позади. Когда там, у ворот, почти одновременно прозвучали два выстрела, Пельцер в первые мгновения не сообразил, кто в кого стреляет. Кто же? Конечно, немцы, у них оружие. Нет... Неслыханно — несшие носилки пленные Напали на часовых. Точно! Унтерштурмфюрер бросился со всех ног к ближайшей вышке, видать, их новый комендант наложил от страха полные штаны и хочет спастись у пулемета. Никто из часовых на вышке не стреляет. Еще бы, старательно вычерченные на схемах сектора обстрела для каждого поста захватывают только ту территорию лагеря, какая окружена столбами с колючей проволокой. Угрозы нападения извне никто не ожидал. Да и как решиться пустить очередь туда, где все смешались — пленные, немцы?

Боже, они готовятся напасть на караульное помещение, перестрелка. Комендант уже на вышке, бросается к пулемету. А где Альберт? Часового Альберта Хюгеля нет... Сбежал? Убит?.. Что происходит? Куда целится этот обезумевший унтерштурмфюрер?

Короткая очередь с вышки № 1, три удара — в пах, бедро, плечо, и Эрих, зажимая руками раны, валится на настил. А все бараки взорвались победными криками, и из дверей высыпали пленные. Стрельба.

...Вышка № 3 была первой, какую вывел из строя Юрий. Затем он расстрелял часовых на четвертой и пятой, успевших открыть огонь по толпе пленных. Вторую «потушили» те, которые после удачного броска гранаты ворвались в караульное помещение и захватили находившиеся там пулеметы.

Юрий дал себе несколько секунд отдыха, ему нужно было отдышаться, оглядеться.

Лагерь ликовал.

Еще слышались редкие выстрелы возле казармы, домиков, в которых жили офицеры, — там кто-то убегал, прятался, отстреливался — у бараков на земле лежали убитые, стонали тяжелораненые, но лагерь радостно шумел, вопил, ликовал, мгновенно появившиеся командиры отдавали приказания, организовывали толпу, разбивая ее на отряды, — там, не теряя времени, начали действовать Язь и его друзья.

Невозможное свершилось, «вариант с переодеванием» стал реальностью, воплотился в жизнь. Юрий всхлипнул и закрыл глаза, у него болело все тело, щеку бил нервный тик. Он был близок к обмороку.

Почти до последней минуты Юрий не верил, что их попытка поднять восстание окончится победой. Он был готов ко всему, он все время ждал крика «Хальт!», автоматной или пулеметной очереди, какая изрешетит тело лжекоменданта прежде, чем перед ним откроются ворота лагеря. Он считал секунды, считал свои шаги — сейчас, сейчас, еще одно дарованное судьбой мгновение, еще один шаг разрешено сделать — и удивлялся, что трагический момент никак не наступит, будто кто-то игрался с ним, как кошка с мышкой, и для своего удовольствия все откладывал, оттягивал кровавую развязку.

Психологический перелом наступил в нем внезапно, когда он увидел, как бежавший от ворот часовой, повинуясь взмаху его руки, остановился, а затем пошел на свое место. Тогда-то Юрий уверовал, что и все дальнейшее будет происходить так, как он задумал, по его сценарию, и уже не сомневался, что эсэсманы на воротах подпустят их к себе, что он сможет уничтожить часового на вышке № 1 и, заняв место у пулемета, откроет огонь по другим вышкам, а Годун, Нестеренко в это время захватят караульное помещение. Да, все происходило по его сценарию, только приступ рвоты да то, что сапоги окажутся тесными в подъеме, он не предусмотрел.

Сапоги сжимали ступни ног, как деревянные колодки, злополучный тампон болтался на щеке, удерживаясь на одной полоске лейкопластыря. Юрий, как бы опомнившись, торопливо сорвал тампон и с омерзением швырнул его подальше от себя. Он снял фуражку, смахнул обеими руками крупные капли пота, выступившие на коротко остриженной голове, рванул с ноги правый сапог. Блаженство... Скорей туда, к товарищам. Там еще много дел. Он слышал, как внизу кричали удивленно, восторженно: «Чарли! Это Чарли! Это его голова такое смараковала!»