Самый жестокий месяц - Пенни Луиз. Страница 60

– Мы все ели одни и те же кушанья, сами себе накладывали еду. Может быть, яд предназначался для кого-то другого?

– Нет, – сказал Гамаш. – Мы отправили остатки еды в лабораторию – ни на одном блюде эфедры не обнаружено. И потом, вы сами накладывали себе еду, верно? Чтобы быть уверенным, что эфедра достанется именно Мадлен, убийца должен был подсыпать это вещество именно ей. Прямо в еду на ее тарелке.

Клара кивнула. Она видела руку, видела действие, но не человека. Она стала вспоминать людей, присутствовавших за обедом. Месье Беливо? Хейзел и Софи? Одиль и Жиль? Да, Одиль убивала стихи, но явно больше ничто не пало ее жертвой.

Рут?

Питер всегда говорил, что Рут – единственный знакомый ему человек, способный на убийство. Не она ли совершила убийство? Но ее даже не было на том спиритическом сеансе. Правда, может, ей и не обязательно было присутствовать.

– А сам сеанс не мог сыграть какую-нибудь роль? – спросила она.

– Мы полагаем, что сеанс был одной из составляющих. Как и эфедра.

Клара на ходу отхлебнула остывший кофе.

– Вот чего я не могу понять: зачем кому-то понадобилось убивать Мадлен именно тем вечером?

– Что вы имеете в виду? – спросил Гамаш.

– Зачем давать ей эфедру в разгар обеда? Если убийце нужно было сделать это во время сеанса, то почему он не действовал вечером в пятницу?

Этот вопрос не давал покоя и Гамашу. Зачем ждать до воскресенья? Почему не убить ее в пятницу вечером?

– Возможно, попытка была, – сказал он. – Вечером в ту пятницу ничего странного не случилось?

– Ничего более странного, чем общение с покойниками? Нет, ничего такого я не помню.

– А с кем обедала Мадлен?

– С Хейзел, насколько я помню. Нет, постойте, Мадлен не ездила обедать домой. Она оставалась здесь.

– Обедала в бистро?

– Нет, с месье Беливо. – Клара бросила взгляд на его дом, большой нескладный дом, обшитый вагонкой и выходящий на деревенский луг. – Он мне нравится. Он почти всем нравится.

– Почти, но не всем?

– Вы ничего не пропускаете мимо ушей? – рассмеялась она.

– Если я чего-то не замечаю или упускаю из виду, то эти вещи скапливаются, растут и забирают чью-то жизнь. Поэтому я стараюсь ничего не пропускать, – с улыбкой сказал Гамаш.

– Пожалуй. Единственный человек, который не симпатизировал месье Беливо, – это Жиль Сандон. Но Жиль Сандон и сам по себе личность. Вы его знаете?

– Он вроде работает в лесу, да?

– Изготовляет удивительную мебель. Но я подозреваю, что есть причина, почему он предпочитает работать с деревьями, а не с людьми.

– А как к нему относится месье Беливо?

– Мне кажется, он даже не замечает неуважительного отношения. Он такой обходительный и добрый. И на сеанс пошел, только чтобы составить компанию Мад. Я видела – ему это не нравится. Наверное, из-за того, что у него жена умерла.

– И он боялся, что она вернется?

– Может быть, – рассмеялась Клара. – Они очень любили друг друга.

– Думаете, он ждал ее появления на сеансе?

– Появления Жинетт? Его покойной жены? Никто из нас ничего не ждал. По крайней мере, в тот первый раз, в бистро. Это все было для забавы. И тем не менее он расстроился. Сказал потом, что плохо спал той ночью.

– Но на следующем сеансе все было иначе, – заметил Гамаш.

– Глупо было туда идти.

Она шла спиной к старому дому Хадли, но чувствовала на себе его взгляд.

Гамаш повернулся, ощущая, как где-то внутри его рождается холодок и охватывает все его существо, встречаясь с холодным влажным воздухом на коже. Он ощущал угрозу со стороны этого сооружения на холме, которое замерло, выжидая подходящего момента, чтобы напасть на него. Да нет же, все не так. Старый дом Хадли не нападает в прыжке. Он подкрадывается. Медленно. Почти незаметно. И в одно прекрасное утро ты просыпаешься, поглощенный его отчаянием и печалью.

– Когда тем вечером мы поднимались на холм, произошло нечто странное, – сказала Клара. – Мы двинулись в путь тесной группкой, разговаривали, но по мере приближения к дому разговоры почти прекратились, каждый шел сам по себе. Я думаю, этот дом создает одиночество. Я шла почти последней. За мной только Мадлен.

– Месье Беливо не шел рядом с нею?

– Не шел, как это ни странно. Он разговаривал с Хейзел и Софи. Они с Софи какое-то время не виделись. По-видимому, они дружат, потому что Софи за обедом села рядом с ним. Одиль, которая шла впереди, остановилась, и я прошла мимо нее. Потом я услышала, как они разговаривают с Мадлен у меня за спиной.

– Это было необычно?

– Не то чтобы так уж неслыханно, но у них было мало общего. Я не помню точно, что было сказано, однако у меня создалось впечатление, что Одиль хотела подольститься к Мад. Говорила, какая она красивая, как ее все любят. Я хотела услышать больше, но не смогла.

– Что вы думаете об Одиль?

Клара рассмеялась, но тут же оборвала смех:

– Извините. Это было не очень хорошо. Но каждый раз, думая об Одиль, я вспоминаю ее стихи. Не могу понять, зачем она их пишет. Как по-вашему, она считает, что пишет хорошие стихи?

– Трудно сказать, – ответил Гамаш.

И Клара почувствовала, как страх змеей обвился вокруг ее сердца, снова проник в голову. Страх, что в искусстве она такая же пустышка, как Одиль. Что, если приедет Фортен и посмеется над ней? Он видел несколько ее работ, но, может, он был пьян или не в себе. Может, он видел работы Питера, а решил, что их написала Клара. Наверное, в этом все дело. Не могла ее работа понравиться великому Дени Фортену. Да и какая работа? Это несчастное незаконченное свидетельство ее никчемности?

– Одиль и Жиль давно вместе? – спросил Гамаш.

– Несколько лет. Они знают друг друга целую вечность, но сошлись только после его развода.

Клара замолчала.

– О чем вы задумались? – спросил Гамаш.

– Об Одиль. Вероятно, это нелегко.

– Что именно?

– У меня такое чувство, что она прикладывает массу усилий. Как какой-нибудь скалолаз, понимаете? Правда, не очень хороший. Цепляется изо всех сил и старается не показать, как ей страшно.

– Цепляется за что?

– За Жиля. Она стала писать стихи, только когда они сошлись. Я думаю, она хочет быть частью его мира. Мира творчества.

– А к какому миру принадлежит она?

– К рациональному миру. С фактами и цифрами. Она очень умело заправляет в магазине. Наладила там все ради него. Но похвал на сей счет слышать не желает. Она хочет слышать одно: что она великая поэтесса.

– Занятно, что она выбрала поэзию, тогда как рядом с ней живет одна из лучших поэтесс Канады, – сказал Гамаш, наблюдая за Рут, которая спускалась по ступенькам веранды, но внезапно остановилась, повернулась, наклонилась и снова выпрямилась.

– Я вышла замуж за одного из лучших художников Канады, – заметила Клара.

– Вы сравниваете себя с Одиль? – удивленно спросил Гамаш.

Клара не ответила.

– Клара, я видел ваши работы. – Гамаш остановился и посмотрел на нее, и, когда она заглянула в его темно-карие глаза, змея ослабила свои кольца, ее сердцу полегчало и мысли стали яснее. – Они блестящие. Страстные, открытые. Полные надежды, веры, сомнения. И страха.

– У меня много таких на продажу. Хотите какую-нибудь?

– Я теперь вполне кредитоспособен, спасибо. Но знаете что? – Он улыбнулся. – Все будет, как оно и должно быть, если мы будем стараться.

Рут стояла на газоне перед домом и смотрела вниз. Подойдя ближе, Клара и Гамаш увидели двух крохотных птичек.

– Доброе утро, – сказала Клара.

Рут подняла глаза и хмыкнула.

– Как поживают детки? – спросила Клара и тут увидела все сама.

Маленькая Роза покрякивала, чистила клювом перышки и выставляла себя напоказ. Лилия стояла неподвижно, смотрела перед собой, и вид у нее был испуганный, как у той крохотной птички в старом доме Хадли. Гамаш подумал, не родилась ли она в сорочке.

– Превосходно, – сказала Рут, словно подначивая их возразить ей.

– Мы сегодня приглашаем народ на обед. Хочешь прийти?